Лена закончила растирать ноги и, стараясь не застонать от боли, откинулась на подушку. По икрам едва заметно растекалось тепло, а ведь после такого массажа они должны были бы гореть. Или ничего не чувствовать. Ходить девушка не могла, даже двинуть пальцем, но чувствительность полностью не потеряла и, пытаясь сохранить хотя бы остатки здоровья, каждый вечер делала себе массаж. Кто бы ещё спину размял: после дня работы она горела огнём, и простое вроде бы дело – вытянуться на ортопедическом матрасе – превращалось в пытку.
Девушка притянула к себе мягкого, совсем истрепавшегося зайца и закрыла глаза. Сквозь задёрнутые белые шторки пробивался слабый свет: в лаборатории всегда работало освещение, только притенялось на ночь. Из-за двери раздавался приглушённый смех медсестры – она опять пришла развлекаться, и присутствие детей её не смущало. Лена как-то попыталась сделать замечание, но та лишь издевательски расхохоталась:
– Тебя, дуру безногую, стыдиться? А они – ты ещё скажи, чтобы я перед комом реверансы делала!
Хорошо, что миловалась она с охранниками в душевой. И никто из начальства ей этого не запрещал, даже поощряли, наверное, используя её темпераментность в своих целях: на что ещё сгодятся «серийные образцы»? Медсестра за эти месяцы успела узнать анатомические особенности всех пяти клонов (они всё-таки различались, как поняла Лена), и любила вслух сравнивать их между собой. А вот по внешнему виду так и не умела их узнавать. Зачем? Удовольствие от этого меньше не станет, да и какая им разница? Они же не люди.
Лена, с трудом передвинув ноги, повернулась на бок и прикрыла ухо локтем. Хорошо, мальчишки ничего не слышат – их кровати дальше от двери. А ей нужно спать, завтра опять целый день работы.
Разбудил её резкий рывок: девушку грубо подняли и кинули в кресло. Тело и, что было невероятным, ноги обожгло болью, а потом показалось, что ниже пояса ничего нет – даже та слабая чувствительность, что сохранялась эти два года, исчезла. Лена близоруко щурилась, пытаясь понять, что происходит, и неосознанно прижимала к груди Митьку. Охранник-клон вытолкнул её кресло в общую комнату, отбросив при этом цеплявшуюся за него полуодетую медсестру.
– Что ты? Что ты? – причитала та, не понимая, что происходит, почему только что послушный и начавший уже раздеваться «болванчик» вдруг перестал её замечать. Тот с равнодушием идиота ответил, неосознанно показывая за ухо, где, наверное, был вживлён передатчик:
– Приказ. Все в комнату. Приказ.
Другие охранники стаскивали с кроватей сонных детей и так же равнодушно и грубо швыряли их в кресла. Мальчишки, вялые, только-только начавшие отходить от дневного напряжения и всё ускоряющейся гонки заданий и новых разработок, хватались за подлокотники, искали взглядом друг друга и Лену.
– Что случилось?
– Не знаю. – Она постаралась успокаивающе улыбнуться.
Проследив, чтобы все «образцы» сидели в креслах, охранники обмякли и отошли к двери, кто-то из них уже начал реагировать на нервные, но настойчивые прикосновения медсестры – она хотела успокоиться привычным способом, вернувшись к прерванному было удовольствию.
Лена осмотрелась, пытаясь по цвету пижамок и движениям понять, кто из мальчишек где находится; лиц она давно уже не различала. Они совсем проснулись и теперь старались разъехаться из устроенного охранниками затора между кроватями.
– Вы целы?
– Да, всё хорошо. Тебя не обидели?
– Нет…
Девушка хотела сказать что-то ещё, но тут погас свет. Впервые за всё время. В темноте раздался испуганный вскрик медсестры. Мальчишки молчали, слышалось только негромкое жужжание моторчиков кресел. Потом руки Лены коснулись слабые пальцы, и детский голос очень спокойно и взросло сказал:
– Лена, всё хорошо. Мы рядом.
Она поняла: мальчишки в темноте, на ощупь, окружили её кресло и теперь готовились защищать девушку. И впервые назвали её лишь по имени, как равные равную. Лена молча заплакала, первый раз за все эти годы. Её слёз никто не увидит, а сдерживаться уже не было сил. Потом в ушах зашумело, стало трудно дышать, и мир исчез.
>*<
– Три минуты! – Голос Курьяныча звучал ровно, как у робота. – Первая группа – вперёд. Вторая – готовиться. Третья…
Лёшка поправил противогаз и поудобнее перехватил стрелявший ампулами парализатора пистолет-пулемёт. Шума от него столько же, сколько от автомата – об этом особо позаботились, просчитывая психическую атаку, а пользы – скоро выяснится.
Их группа, единственная пятёрка – остальные были четвёрками, – идёт пятой. Задача первой группы – блокировать пост охраны. Вторая и третья зачищают общежитие, четвёртая, пятая и шестая без задержек идут к лестнице, потом к ним присоединится третья. В других вертолётах сейчас те, кто будет работать по цеху, жилому корпусу и КПП.
Вот чёрные силуэты скользнули в еле видимый в ночной темноте проём – первая группа пошла. Ещё, ещё. Пора!
Падение-скольжение вниз на стропах, слабо светящийся проём выбитого первой группой окна, широкий подоконник. Шагнуть вправо, освобождая дорогу Мишке. Распахнутая дверь в ярко освещённый коридор. Щиток противогаза ненадолго потемнел, давая глазам привыкнуть к такому освещению. По краю встроенного в щиток экранчика побежали цифры: расстояние до дверей, число людей в коридоре – все свои.
Группа, не обращая внимания на раздававшиеся из комнат взрывы светошумовых гранат и выстрелы, шла к лестнице. Стальная дверь. Один из бойцов шагнул вперёд, плавным, отработанным движением обвёл контур замка и место крепления петель словно бы липким шнуром, подал сигнал: «В укрытие». Грохнуло, где-то рядом посыпались стёкла, не оконные – они бронированные, – а обычные, какие ставят в межкомнатных дверях. В металле появились дыры, замок выбило полностью, петли срезало направленным взрывом, так что дверь можно отжать домкратом. На лестничную клетку, подняв щиты, шагнули бойцы четвёртой группы. Заблокировать лифт. Теперь вниз. Снова дверь, на плане её не было. План старый, дверь же поставили совсем недавно. Открывается внутрь – хорошо, против тарана не устоит.
На лестничную клетку сразу соваться нельзя. Пустили робота-«крабика» с видеокамерами. Ага, вот и «сюрприз» – замаскированная ниша под потолком, в ней небольшой пулемёт, направлен аккурат на выход с лестницы. На робота пулемёт не отреагировал, значит, им управляет программа. «Крабик», подчиняясь приказу людей, пополз по стене, добрался до ниши. Всё, пулемёт обезврежен, можно двигаться дальше. Командир четвёртой группы замер, слушая отчёт коллег из первого корпуса, потом передал новости остальным:
– Администрация взята. Хозяин пытался пустить газ, программу отменили, но на нижнем уровне могут быть пострадавшие. Нужно ускориться.
Новая дверь, закрывающая лестницу на нижний уровень. Опять в ход пошла взрывчатка. Отступить на верхний пролёт. Ударная волна, изначально слабая, но усиленная тесным пространством лестницы, бьёт вверх, поднимая цементную пыль. Бегом вниз, оставляя за собой две четвёрки – шестую и подоспевшую к ним третью. Они разберутся с первым уровнем, а им нужно дальше.
Всё повторяется: недавно поставленная дверь, таран, «крабик», уничтоженный пулемёт; и последнее препятствие – стальная, в металлическом косяке, дверь на нижний уровень. Да сколько же их здесь?! Хорошо, не усиленных, но с каждой теряется столько времени! За дверью уже ждут, и их позиция выгоднее. Взрыв, срезавший петли и замок, их только ненадолго оглушил. Слезоточивым газом их не взять – они тоже в противогазах. Надо пробиваться с боем. Время уходит. Если в лабораториях газ…
– Паш, плевать, прём дуро́м! – кричит кто-то из дебрянских. – Иначе не успеем.
Двое парней сдвигают щиты, пробиваются к двери, выламывая её домкратом, протискиваются внутрь, прикрывая друг друга и остальных. От выстрела в упор бронекостюмы и щиты полностью не спасают, и оба всё-таки не выдерживают. Зато пост охраны взят, все противники лежат, словив ампулы. Раненых ребят эвакуировать нельзя – наверху пока тоже идёт бой. Их оттаскивают в укрытие, суют в руки аптечки: парни в состоянии помочь себе сами.
– Миш, ты!
Он молча кивает и отходит прикрывать раненых и лестничную клетку. Всё верно: он новичок, почти балласт, здесь же он на своём месте.
Снова дверь, а взрывник – тот самый Пашка, что сейчас шипит от боли в сломанных рёбрах.
– Лёш!
Он чётко, как на учениях, обводит липким жгутом узловые точки. Укрыться за стеной, нажать кнопку взрывателя.
Теперь идут не четвёрка и пятёрка, а две тройки. За дверью прямой коридор, и вроде бы можно сразу идти до конца. Но необходимо зачистить все помещения. Хорошо, двери здесь прочные, но обычные, таран справляется с ними без труда. Первая лаборатория пуста, вторая тоже. Дальше. Едва начавшая закрываться и застывшая в нескольких сантиметрах от стены дверь, которая должна была перекрыть коридор. Молодцы парни, чётко в администрации сработали. А вот с газом плохо – концентрация довольно большая.
Третья лаборатория, скорее даже небольшой цех. Прозрачные стены родильных камер, за которыми в жидкости виднеются полусинтетические ещё, не успевшие обрасти живой плотью тела «серийных образцов». Им месяца два, наверное, они только начинают осознавать себя. Большие младенцы. Задыхающийся, ошалелый, но всё ещё не потерявший сознания лаборант тянется к кнопке отключения питания. Лёшка, сообразив первым, сбивает его с ног:
– Хоть один из них пострадает – сдохнешь!
В лаборатории остаётся один из бойцов – следить за лаборантом, да и позаботиться, чтобы тот от удушья не окочурился. Процент газа высок, надо спешить.
Ещё одна дверь, ярко освещённое, с чистым воздухом – об этом сигналят датчики – помещение. За стеклом камеры – человеческий мозг с идущими от него проводами, вживлёнными приборами. За пультом – оставшийся поработать ночью учёный-фанатик с горящими глазами. Лёшка помнит его: он снимал карту работы мозга парня и вечно говорил о слиянии человеческого и машинного разума, пытался сделать сверхкомпьютер. На экране горят несколько слов: «Больно! Не надо! Больно!»
– Эта частная тер… – Учёный отлетает к стене, Лёшкину руку перехватывает командир группы:
– Стой! Не сейчас. Может, ему можно помочь.
– Он – ребёнок! – Лёшка заставляет себя опустить ствол. Ампулы не пробьют стекло, не спасут того от мучений.
– Варвары! Будущее за киберорг… – пытается подняться с пола учёный, но кто-то, не выдержав, всаживает в него несколько ампул сразу:
– Жаль, убить эту мразь нельзя!
– Ты – здесь! Мы – дальше.
Последняя дверь, смутно знакомая Лёшке. Удар тарана. Полотно падает на что-то мягкое, приходится его убрать. Под дверью несколько тел. Парни в странной, похожей на форму охранников одежде, каждый – со знакомым Лёшке лицом – его собственным, таким, каким оно было два года назад. Поло́вые волосы, прямые носы, чистая, без шрамов, кожа. И врождённое выражение покорной тупости. Рядом, у стены, знакомая смазливая медсестра в расстёгнутом халатике.
– Отравление! Концентрация газа…
Лёшка, не слушая, кидается внутрь, в памяти отпечатываются, но пока не осознаются отдельные «кадры»: тусклое ночное освещение, слева знакомый бокс, через отдёрнутую занавеску видна смятая постель – не та, на которой когда-то лежал он, обычная. Дальше два ряда кроватей – тоже других, не кювет, а ортопедических. Над ними какие-то приборы. У дальней стены длинный стол, наверное, обеденный. Рядом с ним инвалидные кресла. В мозгу возникла даже не мысль, мгновенный образ: «так цыплята собираются около наседки, ища защиты». В резко наступившей тишине раздался негромкий стук – из детской ладони выпала крохотная игрушка. Лёшка рванулся к креслам, подхватил на руки два лёгких тела, бросился к выходу. За спиной грохот шагов – его трое спутников тоже несут детей.
– В комнату с мозгом, там чистый воздух! – крикнул командир.
Лёшка, сообразив, кинулся туда, осторожно опустил детей на пол, повернул обратно.
– Надо вернуть смертную казнь! – раздался глухой из-за противогаза голос Родионыча. – Это – не люди!
Лёшка оглянулся, пытаясь понять, как начальник оказался здесь, и краем глаза заметил светлое пятно. Рывком обернулся, успел подхватить с пола упавшего зайца.
– Лена!
– Жива, – бросил нёсший девушку боец.
– Лёш, бери Мишку, и идите, – тихо сказал Родионыч. – Операция завершена. Центр взят!
>*<
Лёшка сидел у двери в реанимационное отделение. Сколько прошло времени и что происходит в мире, он не знал, да и не хотел знать. Перед глазами до сих пор стояла та лаборатория с мозгом, залитая светом, белая, словно операционная. И прикрытые белыми простынями тела на полу – восемь детских и три взрослых. Выжили только трое мальчишек, зато медсестра, как и двое големов-охранников, уже понемногу приходили в себя. Им было плохо, они пока почти не реагировали на окружающее, но реанимация им не требовалась.
Лёшка, скорее поняв по жестам, чем осознав сказанные Мишкой слова, снял противогаз, вдохнул запомнившийся с рождения, пропитанный знакомыми химическими запахами воздух, едва не закашлявшись с непривычки.
– Помогите с носилками. – Врач-реаниматолог был бледен от потрясения и то и дело оглядывался на живой, думающий и существующий вне тела мозг в прозрачной камере. – Надо доставить пострадавших в вертолёт.
Парни молча взяли ближайшие к ним носилки. Худое детское тело, синюшное лицо под кислородной маской, непропорционально большая, выбритая, с красными кружочками и полосами от почти никогда не снимаемой сетки энцефалографа голова, слабые ладони, до сих пор сжимавшие самодельную куклу из завязанных узелками бинтов. Освободившиеся бойцы из штурмовых групп несли другие носилки – с детьми, големами (они были и на первом уровне лаборатории), потерявшими сознание или вырубленными парализаторами сотрудниками центра – эти все в наручниках. Охранников в здании уже не оставалось.
Двор центра встретил Лёшку ароматом летней ночи, ярким светом прожекторов, шумом мобилей, вертолётов, криками людей. От центрального здания как раз вели нескольких полуодетых мужчин, и один из них громко кричал:
– Вы знаете, кто я?! Утром вас всех с работы вышвырнут, в тюрьме сгниёте! Я Председателю Совета Министров позвоню! Я руководитель института мирового уровня, а не какое-то быдло!
К нему резко шагнула фигура в бронекостюме, ударила зло, точно, почти без замаха, и мужчина упал, скрючившись и хватая ртом воздух. Ударивший негромко и очень чётко сказал:
– Ты – не быдло, ты – мразь! Кто по всем корпусам газ пустил?! Начхать на твоего Председателя. Мы служим не ему, а людям!
Лёшка слышал его последние слова, уже сидя в вертолёте. Их с Мишкой врачи не гнали, как остальных бойцов, и молча уступили место у стены: «не путайтесь под ногами». Вертолёт поднялся над зданием центра, пошёл к городу.
– Мужчина, – один из врачей потряс Лёшку за плечо, – вы знаете пострадавших?
Лёшка, ненадолго выходя из навалившегося после боя ступора, назвал имена Лены и медсестры.
– Остальные – големы. Имён детей не знаю, видел их очень давно. Они… очень талантливы. Мужчины – тоже големы, мои клоны, но их, наверное, недавно… сделали. Я вижу их впервые. Что с Леной и детьми?
– Сильное отравление угарным газом. К счастью, ни у кого нет отёка мозга. В остальном – пока ничего не могу сказать.
Во дворе госпиталя носилки выгрузили и повезли в реанимацию, где уже ждали лучшие врачи страны, удивляясь про себя, как всё неожиданно совпало с их конференцией. Лёшку с Мишкой не задерживали и сейчас, кто-то из медперсонала дал им халаты, показал, где можно сесть. Лёшка сел в традиционно жёсткое больничное кресло и застыл, отключившись от мира. Ему оставалось лишь ждать. Мишка снова взял всё на себя, выясняя, куда направили раненых бойцов, где разместили големов, и к чему вообще готовиться. Потом принёс другу поднос с едой:
– Ешь!
Лёшка качнул головой.
– А ну ешь! Это приказ!
Парень взял пластиковую вилку, подхватил кусок чего-то съестного, стал жевать, не чувствуя вкуса. Мишка, пристроившись рядом и расправляясь со своей порцией, негромко заговорил:
– Центр взят, все документы, договоры, контакты с представителями власти и бизнесменами – у нас. То же самое и в других странах. Задержка лишь в Канаде – там пока вечер, штурм начали только что. Но скоро всё закончится и там. Утром люди проснутся в другом мире. Хотят они этого или не хотят, мир будет меняться! Нас всюду поддержали спасатели, врачи, спецназ, милиция и полиция, отчасти армия. Это не бунт, не захват власти, это наведение порядка. Операция по удалению раковой опухоли. Выгода должна быть для всего человечества, а не для этих… «хозяев жизни». Ты ешь, ешь. И не бойся – они выживут!
Лёшка не боялся, у него сейчас вообще не было эмоций. Он думал о том, как в той лаборатории стояли кресла. Тогда, в первое мгновенье, ему показалось, что они похожи на цыплят, ищущих защиты под крылом наседки, но это было не так. Все кресла были повёрнуты в сторону двери: мальчишки не искали защиты, а пытались защитить Лену. Маленькие, слабые, они делали то, чего никогда не делал он. Отец учил его, что нужно защищать слабых, но Лёшка пропустил эти слова мимо себя. Их не учил никто – они поняли это сами.
Но почему Лена сидела в том кресле? Что с ней произошло? И когда?
Он сжимал в ладонях зайца – он так и не выпустил эту игрушку из рук. Весёлый косоглазый Митька улыбался знакомой улыбкой и молчал. А Лёшка вспоминал. Давно устаревшую модель медицинского экзоскелета на полу бокса – это был её экзоскелет. Спускавшиеся с потолка над каждой из детских кроватей экраны на гибких держателях, висевшие рядом с ними сетки энцефалографов: центр уже много десятилетий пытался разработать методику обмена мыслями с помощью интерфейса и без вживления имплантов в мозг, но всё никак не получалось, только простейшие сигналы «да-нет, внимание». Маленькие перчатки, заменявшие мальчишкам обычные клавиатуры. Лена за эти годы сотворила чудо, превратив беспомощных уродцев в обычных, пусть и слабых детей. А он чуда сделать не смог. Не смог спасти их.
– Прекрати! – Лицо обожгла пощёчина. Лёшка поднял взгляд. Мишка стоял над ним, глядя полными злости и сострадания глазами. – Прекрати! Ты сделал больше, чем мог!
– Вот вы где! – К ним быстрым шагом подошёл измотанный, но всё ещё довольно живой Курьяныч. – Родионыч передал приказ: сдать бронекостюмы, привести себя в порядок, охранять детей и девушку. Ваша одежда. Алексей, марш в душ! Он вон там.
Лёшка послушно встал и, уходя, успел уловить негромкие слова Мишки:
– Охранять, пока этот дурак в себя не придёт?
– Да, – хмыкнул тренер. – Об остальном мы позаботимся.
После душа Лёшка немного пришёл в себя и, отдав Курьянычу костюм, спросил:
– Что сейчас там?
– Ад! – устало усмехнулся Курьяныч. – Аналитики из Москвы и Ленинграда разбирают документы, учёные пытаются понять, как работает техника, к тому же нужно поддерживать процессы в родильных камерах. Кое-кто из учёных сотрудничает с нами – поняли, что так есть шанс хоть немного себе срок скостить. Големов – тех, что в родильных камерах, – хотели делать «муравьями» и «секс-куклами», но на мозги ещё не воздействовали. Наши спецы думают воспитать их по твоему образцу. Тяжело им придётся, но вырастут нормальными людьми, не дебилами, как…
Курьяныч запнулся, потом перешёл на другую тему:
– С тем мозгом плохо. Помочь ему нельзя, убить – ни у кого сил не хватает. Учёный тот в себя пришёл, о своей гениальности кричит, о развитии науки. Его омоновцы охраняют, кто лаборатории не видел: наши его порвут, если доберутся.
– Сколько всего произошло… – Лёшка снова проваливался в отрешённость от мира. – За два часа…
– Какие два часа?! Десять утра уже! В мире буча начинается. Наши первую партию документов в сеть выложили, на нескольких ресурсах сразу. И фотографии из лабораторий – и этой, и в других странах.
– Так быстро… – Лёшка уставился в светлую больничную стену.
– Мы же полгода к этому готовились! Тебе, парень, спать надо, иначе сам в реанимацию попадёшь.
– Я должен их дождаться…
– Смотри сам.
Курьяныч, на секунду сжав его плечо, ушёл. Лёшка остался один. Спать не хотелось – слишком много всего произошло, нужно обдумать. И дождаться детей и Лену.
Лена. Кем она была для него? Для отца – то ли дочерью, то ли внучкой, но в любом случае родным человеком. А для него? Та, кто была с ним ещё до рождения, кому он отчасти обязан своей внешностью; это знание раньше бесило его, особенно в детстве, когда он понял, что не совсем похож на Лепонта. Или подруга, спутница в редких, но всё же весёлых играх, прогулках по парку, партнёрша по танцам? Или… Он не мог понять этого, а должен был. Ему требовалось разобраться во всём, пока её здесь нет, пока её вытягивают оттуда врачи.
Лёшка пытался разобраться в себе. Кого он хотел в ней видеть? Мать, сестру, друга? Каждое из этих слов вызывало в нём отторжение, но… Чувство всегда оказывалось двойственным, направленным не на неё, а на него самого. Одна его часть, когда-то главная, теперь же почти исчезнувшая, – капризный и одинокий Лёшка-ребёнок – хотела, чтобы рядом была мама. Не Лена – просто мама. А она оказалась единственной из окружения, кто подходил на эту роль, и в то же время всегда давала понять, что она – не мать Лёшке. И отсюда его ненависть к её работе, к её рассказам о мальчишках – это была обычная детская ревность и обида на мир. Другая часть Лёшки, то его сознание, что возникло ещё до рождения, в темноте родильной камеры, и слышало её разговоры с «манекеном», наоборот, отвергало любой намёк на признание её матерью. Этот Лёшка не знал, но догадывался – записанные в мозг чужие знания подсказывали, – что Лена не может быть его матерью, что она – девушка, которую можно полюбить. Об этом кричало и взрослое, чужое тело. И эта часть Лёшкиного сознания постоянно боролась с Лёшкой-ребёнком. Это, наверное, похоже на раздвоение личности, но всё же совсем иное. Личность одна – возрасты разные, разный опыт, взгляд на мир. И теперь Лёшка-ребёнок, тот, кому требовалась лишь мама, ушёл. Как и Лёшка, получивший чужой опыт, но не имевший своего – он тоже теперь исчез. Лёшка стал, наконец, целым, единым, вобравшим в себя все осколки прошлого, но не опиравшимся на рефлексы или чужой опыт и знания. И пришло понимание: кем бы Лена для него ни стала, он не бросит её одну. И должен научиться принимать её такой, какая она есть, а не такой, какой её видел ребёнок в теле взрослого. Кем она для него будет – он не знал. Возможно, чужим человеком. Возможно, их, кроме памяти об отце, ничего не объединяет. Но у него есть ответственность за неё.
Негромко хлопнула дверь реанимационного отделения. Лёшка дёрнулся, открыл глаза – всё-таки успел задремать. На каталках везли мальчишек – без сознания, но с порозовевшими, а не мертвенно-синюшными лицами. Лёшка кинулся к врачам:
– Что?
– Живы, и будут здоровы. Лечиться им ещё очень долго, тела слишком ослаблены. Но придёт время, и бегать смогут.
– А Лена?
– Девушка? Операция ещё не закончилась. Ждите.
Мишка, давно уже вымывшийся и даже успевший подремать в кресле, кивнул Лёшке:
– Я схожу, посмотрю, как их устроят.
Лёшка опять сел ждать.
Дверь снова хлопнула. Усталый врач сопровождал каталку с бледной, всё ещё не пришедшей в себя девушкой. Лёшка рванулся к нему:
– Что с ней?
– Отравление угарным газом, но обойдётся без последствий. Хуже с ногами. Вы знаете, кто повредил ей спинной мозг?
– Что?! – Лёшка не понимал. – Я видел её два года назад, она тогда была абсолютно здорова.
– Значит, вскоре после этого её и искалечили. Небольшая операция – повреждение спинного мозга, из-за которого возник частичный паралич ног. К счастью, не полный. Этой ночью её, видимо, сильно толкнули или ударили, возник полный паралич. Мы успели вовремя, так что в будущем она сможет ходить сама, без экзоскелета. Бегать – нет, но ходить – да. Она пока под наркозом, очнётся ночью или утром. Вы её родственник? Вам лучше поспать.
– Я не могу оставить её… – Лёшка понимал, что врач прав, что нужно отдохнуть, да и в палату к девушке его не пустят. Но уйти не мог.
Врач устало посмотрел на него, вздохнул:
– Хорошо. Думаю, так даже лучше. Вы поспите в её палате. Больше негде: из-за ночных событий больница забита пострадавшими. Идёмте, мы поставим вам кушетку за ширмой.
Лёшка пошёл за каталкой, не совсем ещё понимая, что ему сказали, что разрешили. И свалился на узкую больничную кушетку, зная, что Лена в безопасности.
>
*
<
Лена просыпалась. Хотелось повернуться на бок, но почему-то не получалось. Вокруг слышались незнакомые голоса, воздух пах совсем иначе, чем в лаборатории. Может, она заболела и её забрали в госпиталь?
Она открыла глаза, привычно сощурилась, чтобы разглядеть окружающее. Всё расплывалось, но свет был иной, незнакомый. Значит, это на самом деле госпиталь.
– Лена…
Знакомый голос, родной, живой, но нереальный. Этого голоса не может быть в центре – хоть в лаборатории, хоть в госпитале.
На фоне светлого потолка появился тёмный силуэт, приблизился. Она пыталась рассмотреть его… и наконец увидела.
– Лёшка…
– Да, всё хорошо. – Её щеки коснулась твёрдая шершавая ладонь. – Это я. Всё закончилось.
Она всматривалась в его лицо – настоящее, живое, а не уродливо-правильное лицо бездумного клона. Перебитый нос, шрам на правой брови, морщинки у глаз, горькие складки у губ.
– У тебя волосы короткие совсем, – она попыталась улыбнуться, – и виски седые. Ты всё же пришёл.
– Да. – Он осторожно провёл по её волосам – снежно-белым от седины. – Я пришёл. Помнишь, что говорил папа? Что нам принадлежит Вселенная, что нужно видеть небо и звёзды. И ты снова увидишь их, я обещаю! Ты снова увидишь весь мир!