– Зайдешь в приемную, найдешь Веронику Николаевну, она все объяснит, я ей сейчас позвоню.
– А потом мне, да?
– Зачем? Езжай смело, только имей в виду, они в шесть закроются.
– Паспорт брать?
– Ничего не надо.
Мигом проглотив чай, я открыла холодильник. Что бы запихать в себя быстренько? Ага, вот сыр…
– Кусочничаешь, – раздалось за спиной.
Я чуть не выронила чашку. Ирина, улыбаясь, подошла к плите:
– Съела бы по-нормальному обед. Суп, второе, от бутербродов одна толщина.
– Ничего, не боюсь поправиться, времени нет.
– И где ты целыми днями носишься?
– Да так, – уклончиво ответила я, – на работе, уроки нашла.
– Летом? Однако странно, – пробормотала Ира, открывая кухонные шкафчики, – просто очень странно.
– Ничего особенного, кое-кому из детей дали задание на лето…
– Да я не про твою работу. Другое странно…
– Что?
– Развела дрожжи в маленькой кастрюльке, поставила на плиту и ушла, а сейчас смотрю – пусто, а кастрюлька вот она, стоит в шкафчике…
– Извини, – сконфуженно пробормотала я, – думала, молоко прокисло, и вылила.
Ирина вздохнула и вытащила из холодильника пакет молока «Милая Мила». Я побежала в прихожую и налетела на Крисю, снимающую ботинки.
– Вилка, – заорала девочка, – смотри, какие одеяльца младенцам купила, голубенькие! У метро тетка торгует дешево, ей ими зарплату на фабрике выдали. Классные, правда?
– Отличные, – сказала я, – только девочке полагается розовое.
– Да? – пригорюнилась Крися.
– Ничего, ничего, это ерунда, – сказала, высунувшаяся из кухни Иришка, – я сама Костику купила красненькую шапочку. Ну какая разница?
Сережка оказался абсолютно прав. Вход в ГУИН был открыт, у порога не было никакой охраны. Надо же, ежедневно имеют дело с преступниками и совершенно не боятся… По узкому коридору я дошла до двери с надписью «Приемная» и обнаружила внутри приятную даму с мелодичным тихим голосом.
– Вы от Рощина? – поинтересовалась она. – В чем проблема?
– Нельзя узнать, на какой зоне отбывал срок Сироткин Яков Петрович?
– Зачем вам такая информация?
– Я его двоюродная сестра, вот ищу брата. Вроде освободился, а к матери не вернулся…
– Сейчас попробуем, – улыбнулась дама.
Минут десять она звонила по разным телефонам, потом заявила:
– Ваш родственник отбывал срок в городе Боброве, это в Коми, освободился в 1994 году и отправился по месту прописки, в Москву.
– А потом?
– Что – потом? – удивилась Вероника Николаевна.
– Потом вновь сел?
– Нет, – покачала головой женщина, – далее никаких сведений не имеется, значит, больше в поле зрения правоохранительных органов не попадал.
– Он жив?
Вероника Николаевна развела руками.
– Вот на такой вопрос не отвечу, может, и умер потом, но это уже не в компетенции ГУИН.
– Но он был жив, когда освобождался?
Вероника Николаевна улыбнулась:
– Естественно.
– Если заключенный умрет, вам сюда сообщат?
– Если смерть произошла в момент отбытия наказания, то обязательно.
– Значит, Сироткин вышел здоровым?
Очевидно, у Вероники Николаевны была железная выдержка, я бы давным-давно выгнала наглую посетительницу, тупо повторявшую один и тот же вопрос. Но начальница приемной терпеливо ответила:
– Насчет здоровья никакой информации дать не могу, но жив был абсолютно точно, даже получил материальную помощь.
– Куда же он делся?
Вероника Николаевна развела руками.
– Разве бывшие заключенные не обязаны вернуться по месту прописки и потом отмечаться в милиции?
Секунду высокопоставленная сотрудница ГУИН, не мигая, смотрела мне в лицо, потом сухо сказала:
– Человек, отбывший наказание, искупил свою вину, он восстанавливается в гражданских правах, получает паспорт и волен жить так, как хочет, и где пожелает. Главное – это больше не нарушать закон. Многие, вернее подавляющее большинство, естественно, возвращаются к своим семьям, но кое-кто предпочитает начать новую жизнь с нуля. Очевидно, ваш брат из таких. Увы, ничем помочь не могу. Других сведений у нас нет.
Я вышла на улицу, добрела до «Макдоналдса», купила биг-мак и стала разворачивать хрусткую бумагу. Интересная, однако, складывается картина. По сведениям из милиции, господин Сироткин прописан по Слободской улице, в квартире, где прошли его детство и юность. Клавдия Васильевна имеет на руках бумажку о смерти сына… А в ГУИНе преспокойненько сообщают, что он живым освободился аж в 1994 году. При этом Рюриков врет своей жене, будто встретился с Сироткиным в Коломне, где парень и скончался, скорбя о своей матушке. Но у меня-то другие сведения. Милейший Яков Петрович отбывал наказание в Коми, в городке Бобров… Ну и что делать? Где искать этот живой труп? Времени-то совсем не осталось…
Внезапно у женщины, сидевшей за соседним столиком, зазвонил телефон.
– Да, – отозвалась та, – ой, спасибо, что напомнил, тут рядом телеграф, пойду, отправлю ему поздравление на художественном бланке.
Услыхав эти слова, я так и подскочила. Телеграмма!
Боже, какая я дура! Ведь совсем недавно сидела в «Макдоналдсе» вместе со страстным любителем женщин Андреем Венедиктовым. Мы звонили тогда тетке, похоже пьяной, которой Сироткин отправил телеграмму. Венедиктов записал ее телефон, адрес, имя и отчество на салфетке… А я сунула этот клочок бумаги в сумку… Господи, сделай так, чтобы он не потерялся.
Я быстро вытряхнула на столик содержимое баульчика и принялась трясущимися руками перебирать …носовой платок, расческа, ключи, пара карамелек, невесть откуда взявшийся пятиграммовый пакетик с сахарным песком, шариковая ручка, помятый блокнотик, еще один платочек, на этот раз бумажный… Нет, о радость, это салфетка…
Я развернула скрученный комок и с облегчением увидела несколько цифр и пару строчек, написанных крупным, четким почерком.
ГЛАВА 26
Телефон-автомат нашелся на углу. Я запихнула карточку в железное нутро и принялась считать гудки: раз, два, три. На десятом подумала: «Небось на работе», но тут в ухе раздалось недовольное, сонное:
– Алло…
– Ковалева Людмила Сергеевна?
– Надо чего? – весьма невежливо буркнула женщина. – Ну, слушаю!
– Вас беспокоят с Центрального телеграфа…
– Кого?
– Вас беспокоят с Центрального телеграфа…
– Кому?
– Вас беспокоят с Центрального телеграфа! – заорала я.
– Зачем?
– Знаете Якова Сироткина?
– Где?
И тут только до меня дошло, что милейшая дама пьяна в дым.
– Яшка, – неожиданно протянула Людмила, – ты, что ли? Хрена звонить? Отвали, урод!
В трубке противно запищали гудки. Я тяжело вздохнула, делать нечего, придется ехать к Ковалевой. Надеюсь, она одна.
Надежды оправдались, Людмила Сергеевна открыла дверь и, чтобы не упасть, ухватилась за косяк.
– Блин, ты кто такая?
– Оператор с телеграфа.
– Оператор, – протянула Людмила, потом икнула и спросила: – Значит, снимать приехала?.. Ну и где твоя камера, блин?
– В машине, блин, – ответила я и, отодвинув даму плечом, бесцеремонно вошла в богато убранную квартиру.
– Эй, эй, куда? – забормотала заплетающимся языком хозяйка.
– У тебя есть марганцовка?
– Ну…
– Где?
– В ванной, – вновь икнула хозяйка, потом нетвердой рукой ухватила бутылку коньяка и попыталась скрутить пробку.
Я выхватила «Мартель» и вылила содержимое в раковину.
Долгая жизнь среди нищих алкоголиков научила меня нескольким крайне простым, но эффективным приемам. Не успела Людмила опомниться, как перед ее носом оказался стакан со светло-розовой жидкостью.
– Это чего, блин?
– Пей, блин.
– Не хочу.
– Давай, давай, коктейль «Крепкий марганец»!
– Коктейль – это клево, – захихикала Людоедка, – уважаю, блин.
Двумя глотками она осушила емкость и прислушалась к своим ощущениям, потом пробормотала:
– Слабоват, не забирает.
– Еще один глотай, – приказала я, – сейчас кайф прилетит.
Алкоголичка послушно опрокинула следующую порцию марганцовки, потом проблеяла:
– Блевать тянет.
– Прошу, – отступила я в сторону, – давай бегом к фаянсовому другу.
– Куда? – прошептала Людочка.
– В сортир.
Хозяйка метнулась к двери санузла, я услышала жуткие булькающие звуки и пошла наливать ванную. Минут через десять побледневшая, но слегка посвежевшая женщина выпала из уборной в коридор.
– Иди сюда, – поманила я ее пальцем.
Очевидно, алкоголь вовсю бродил в ее венах, потому что дама покорилась, не выказывая никакого удивления. Я ввела ее в ванную и сунула в воду.
– Холодно, – взвизгнула пьянчужка и попыталась встать.
– Сидеть, – велела я, – сейчас хорошо станет, на, выпей…
Наверное, спирт начал постепенно покидать организм, потому что Людмила почти нормально сказала:
– Что это? Воняет больно.
– Ничего, ничего, новая настойка.
– Какая?
– Нашатыровка в марганцовке.
– Чего?
– Пей!
Людмила Сергеевна опрокинула стакан и затряслась крупной дрожью:
– Ой, щас стошнит!
– Валяй.
– Пусти.
– Куда?
– В туалет.
– Давай сюда, – приказала я, подсовывая ей под нос тазик, – действуй, не стесняйся!
Хозяйка послушалась, потом попила ледяной воды из ванны и, продолжая трястись, поинтересовалась:
– Это когда же я опохмелщика вызвала? Не помню…
– Ты вообще чего-нибудь помнишь?
– Отцепись, – гавкнуло небесное создание, окончательно придя в себя, – дай полотенце. Что это у вас за методы такие? Раньше приезжали, всегда капельницы ставили, с улыбочкой, а теперь… Давай полотенце, живо!
– Не визжи, – сказала я и швырнула ей розовую банную простыню, – вылезай и иди ко мне.
Когда милейшая Людочка, вытирая голову, вошла в красиво обставленную кухню, на столе стояла чашка крепчайшего черного кофе с четырьмя кусками сахара.
– Пей!
Людмила машинально глотнула и поморщилась: