А вдруг бы они задумались: «Неужто он был несчастлив?» Иногда я говорю им о своих старых печалях – сколько бы я ни твердил себе: «Нет, это все твое, вот и держи это при себе, других твои несчастья не касаются, им не надо знать», – все равно иногда вырывается. Трудно все время молчать. Так что, может, кто-нибудь из них скажет: «Когда-то у него был сын, а теперь его самого больше нет» или «Что-то было у него на сердце, у бедного старого раба».
И они вспомнят историю о том, как одного человека забрали из дома, от жены и младенца, когда все только началось. Забрали из селения, которое называло себя городом ради того, чтобы иметь собственного божка. Они с божком и ушли оттуда вместе: бог – как заложник, человек – как раб.
Потом они доложат начальству, что умер тюремщик – мне это слово нравится не больше, чем тебе, но между собой они зовут меня или так, или просто – раб. И будут ждать и выполнять мои обязанности до тех пор, пока не пришлют кого-то мне на смену.
Да, на твоем месте я бы надеялся, что это случится еще не скоро! Представляю, как они будут тебя полировать, эти молодые грубияны, или жечь твои благовония. Ох, горе! Даже смех берет.
Нечего так на меня смотреть. Я не собираюсь идти топтать грязь, хоть и устал от всего порядком.
Ты добрый. Я вижу это по едва заметной косинке в твоих глазах. По той задумчивости, с какой ты смотришь в небо. Что это у тебя в руках – оружие или крюк для ловли зверей? Или шест, чтобы ощупывать им дно ручья?
Я намотал на дерево немного лимонной кожуры. Запах резковат, но, надеюсь, тебе понравится.
Доброй ночи, бог.
Конечно, можно украсть из оружейной какой-нибудь кинжал, но что потом? Мимо солдат ведь не пройдешь. К тому же они теперь вроде как земляки мне.
Из города иногда приходят офицеры. А еще жрецы и предсказатели. Нечасто, а так, если надо устроить новых заложников, провести церемонию, отметить годовщину. Ходят туда-сюда и поют: «Лу, лах, кайя, лу, лах» или что-то вроде. Мелодию давным-давно можно было запомнить, песня почти всегда одна. Но я не хочу. Мне петь не положено. Зато забавно смотреть, как бормочут слова солдаты.
Один раз пришла верховная жрица со жрецом, и они запели другую песню. Стояла жара, несмотря на облака и грозы. Я был почти такой же мокрый, как они, хотя и следил за ними отсюда, из-под крыши; пот лил с меня ручьями, пока я переходил от окна к окну. Они были старые, старше, чем я сейчас, он был весь в синяках, руки-ноги в царапинах, она тяжело дышала, и все же по каменной лестнице наверх, к капитану, они взбежали резво.
Разговаривали в оружейной. Я принес им вино и специально замешкался, чтобы послушать. Боговдохновенные молчали. Жрица упорно смотрела на грозу.
– Мы их догоним, – сказала она.
– Что, прямо всех забрали? – спросил капитан. Она ничего не ответила, и жрец, помешкав, кивнул.
– Они хорошо дерутся, – сказал он.
Мы снова воевали. Это была совсем маленькая война против умирающего порта. Наши батальоны вихрем пронеслись по течению реки и вдоль побережья. Но противники послали к нам своих переодетых лазутчиков. Те убили стражу и забрали наших богов.
– Так это все из-за них? – спросил капитан и показал в окно на горячий дождь. Старый жрец потер глаза и стукнул кулаком по столу. Жрица оскалила зубы.
Встревожился ли я? Так, самую малость. В конце концов, наши боги под надежной защитой, наши солдаты хорошо обучены, наш город укреплен. Я был удивлен, что кто-то сумел их взять.
Но мне было любопытно. Что теперь будет? Неужели всех унесли? И Королеву Богов, и Великого Землепашца, и Того, Кто Расчищает Грязь, и Солдата с Кнутом, и Луну? Всех похитили? Это, наверное, плохо. И даже Духа Города не стало? Как же без них будут воевать наши солдаты? Они ведь не перестанут воевать, думал я. Смогут ли они освободить наших богов? Или придется торговаться? Платить выкуп?
– Ублюдки, – сказала жрица. – Ублюдки и дети ублюдков.
И она запела песню, какой я не слыхал ни до того, ни после.
Дождь лил тогда двадцать дней. Весь урожай погиб. Земля раскисла, в одной деревне вниз по склону холма съехал дом вместе с людьми. Уцелела одна малышка, чья колыбелька каким-то чудом задержалась в развилке дерева – там она и висела, громко вопя, пока ее не сняли.
Сам я этого не видел: все произошло с той стороны, на которую у башни нет окон. Но я слышал, как об этом рассказывали солдаты, собираясь на войну. Здесь они испытывали оружие перед боем. Им на смену прислали другую команду, зеленых юнцов, и те такое тут учинили! Дерево, которое они мне принесли, было совсем сырое и гореть не хотело.
Уже после того случая один капитан смены рассказывал мне, что служил раньше в городском храме, говорил, что был горд нести службу в присутствии богов. Так я понял, что их вернули. Но что сделал для этого наш город, в котором я не бывал, не знаю.
Я здесь уже давно, но города не видел и раньше. Вообще никогда.
Старый жрец приходил сюда еще раз. В конце того года, чтобы проводить как положено зиму. Он пел свою песню солдатам, которые выстроились во дворе и слушали его, ежась от холода. Я стоял в нижней комнате, в простенке между окнами, и украдкой поглядывал на них.
Жрец мотал головой и пел. А я вспоминал его гнев. Вспоминал, как его спутница сказала тогда «ублюдки», и понял, что не знаю, кого она имела в виду: похитителей богов или самих богов, которые позволили себя похитить и подвели всех.
Ну, вот: у тебя пятно на подбородке. Сейчас вытру. Вот, так-то лучше. И дай-ка я поверну тебя, а то тебе солнце в глаза.
Жаль, что я не умею рассказывать. Мне снилась моя семья, тишина. Хороший был сон.
Это ты мне послал?
Если бы от меня что-то зависело, я бы отнес тебя в самую верхнюю комнату. Убрал бы там сор из ниши в стене – это не займет много времени, да и, по-хорошему, давно бы уже пора это сделать, – и поставил тебя туда.
Есть здесь один солдатик, совсем молодой и такой задиристый, что твой петушок. То и дело вижу его во дворе, все он подначивает своих товарищей помериться силами. Проигрывает, по крайней мере, каждую третью схватку и каждый раз ругается, жалуется, ворчит, что соперник дрался нечестно и что победитель на самом деле он. Но он совсем не злой, и за это его все любят, и я тоже. Иногда я делаю для него что-нибудь, по мелочи. В общем, это он сказал мне, что война кончилась. Та, последняя.
– Скоро сюда придут еще люди, – сказал он. – Мы побили тот, другой город, и с этим уже ничего не поделаешь. Эх, только я собрался повоевать.
Я говорю это тебе потому, что вижу печаль в твоих золотых глазах, тоску, которую ты не заслужил, хотя ты и бог врагов моего города. Вот я и решил сказать тебе, что скоро ты отправишься домой.
Война окончена, и мы опять победили. Не стыдись. Этот город всегда побеждает и, наверное, всегда будет побеждать. Твои люди идут сюда, значит, они заплатили выкуп.
Надеюсь, что заплатили.
Это ничего, тебе совсем не о чем беспокоиться. Не обращай на меня внимания.
Было время, когда мы уничтожали заложников.
Сегодня все согласны, что это было ужасно, и не смотри на меня так, умоляю. Теперь никто такого не делает. Бог войны, о котором я тебе говорил, помнишь? Его разбили на части.
Король отдал этот приказ в гневе, его разозлили наши враги. Да, это сработало, они были раздавлены, но все равно так делать было нельзя.
Вижу, ты не испугался. Что ж, я впечатлен.
Со мной все в порядке. Не тревожься за меня, не стоит.
Мне было приятно познакомиться с тобой. Ты интересный гость. То есть, конечно, пленник, я знаю. Но, может быть, ты позволишь мне считать тебя моим гостем? Мне будет жаль, когда ты уйдешь.
Если я и грущу немного, то лишь потому, что о многом не успел тебя спросить, а теперь не знаю, сколько у нас осталось времени. Мне хочется больше знать о твоей семье, о твоем городе. О людях, которые поклоняются тебе. Которые идут сюда.
Почему ты вдруг так опечалился?
Скоро ты будешь дома. Ты разве не слышал, что я тебе сказал?
Слышал, конечно. Закрыть тебе глаза? Хочешь послать своему народу летучих мышей, чтобы они рассказали ему о том, где мы? То есть где сейчас ты, и рядом с тобой я, составляю тебе компанию?
Вот лучшее дерево, какое у меня есть. Я вылил на него все ароматическое масло и разделил его своими старыми пальцами на тонкие волокна. Вкусно, правда?
Знаешь, о чем я тут подумал? Только мне надо говорить тихо, поэтому я лучше не скажу, а прошепчу это прямо в твое металлическое ухо – я подумал, тот солдат мог ведь и ошибиться. Может, он что-то недослышал, и это наш город проиграл, а не твой. Может, твои жрецы придут и перережут глотки тем солдатам, что сейчас внизу, в караульне, а тебя взвалят себе на плечи и с триумфом понесут назад, домой.
Не знаю, решат ли они, что я тоже враг. Неважно. Меня это не беспокоит.
Хотя непохоже, что так будет. Армия моего города сильнее, боги мощнее, и золота в них больше.
Но я вижу, что если бы невероятное случилось, ты не был бы счастлив.
Бог, почему ты такой печальный? Жил один мальчик, чей дух грыз кости его соседей, пока он спал. Рассказать тебе историю? Или ты сам мне что-нибудь расскажешь? Как ты проносишься над долинами? Когда ты летишь, машешь ли ты крыльями медленно, наподобие цапли? Окропляешь ли ты фермы кровью? Как чествуют тебя охотники твоего города?
О, ты наверняка помнишь Омовение Рта! Когда в одну минуту то, что было всего лишь деревом и металлом, вдруг стало тобой. Ты помнишь это – помнят глаза, которыми ты видишь, помнят твои руки, помнит посох, что они держат? Когда люди сотворили тебя?
Ну, тогда я расскажу тебе историю. Ту, которую я время от времени рассказываю себе сам. Солдаты напали на крошечный городок и захватили в плен его божка, а с ним и одного юношу, очень молодого, чтобы тот ухаживал за ним. Вместе их заперли подальше от людей. Юноше было грустно – он видел, как солдаты зарубили мечами всю его семью, так что теперь он был один. Бог грустил по своим, божественным причинам. Он знал, что подвел своих людей, и у них теперь сгниет урожай, а еще он знал, что они будут приходить к нему и глядеть на него, когда он вернется, и что никто из них никогда не просил его быть их богом.