Сия казнь не мечом и не огнем, и не обычным порядком, а зашиванием преступника в мешок с собакой, петухом, гадюкой и обезьяной…
Мел остановилась. Поднесла руку ко рту. И долго с дрожью глядела в черное небо.
…зашивают в мешок с собакой, петухом, гадюкой и обезьяной, и в сей ужасной темнице бросают в море или в реку, сообразно природе окружающей местности, дабы еще до наступления смерти он был отрезан от мира, и самый воздух сделался недоступен ему при жизни, как погребение – после смерти.
Ночь превратилась в холодный рот. Мел задыхалась в нем.
Пойна кулли. Покаянный мешок. Казнь в мешке.
Никто, похоже, толком не знал, за что именно казнили в мешке, каковы были параметры паррицида. Символизм этой казни не имел разгадки. Уже античным людям она представлялась древней. От нее веяло мистическим садизмом. Поколения юристов веками ломали из-за нее копья, пока наконец не забыли о ней совсем, но она вдруг воскресла вновь, причем сравнительно недавно. Мел пискнула. Она прочла, что в последний раз это наказание применили в Германии XVIII века. И еще она прочла, что это было в Саксонии, где так казнили женщину-детоубийцу.
Кожаный мешок на полу комнаты. Кожа натягивается, вот-вот лопнет.
Она читала дальше: «Место утопления отмечает предсмертный крик петуха». Кикирики, говорил петух, обращая на нее внимание. Внимание. Вот в чем все дело.
И разбухшая от воды женщина заговорила. Она пошла ко дну в последнем покаянном мешке в истории, исклеванная петухом, ужаленная змеей и порванная собакой, спеленатая с ними одним тесным кожаным свивальником.
Стало ли ей легче, когда в мешок хлынула вода, или это как раз и было самое страшное?
Когда Мел впервые после исчезновения Джоанны встретилась с ее родными в ресторане отеля, они старались проявлять к ней доброту. Борясь с собственным горем, они участливо спрашивали ее, как она держится. Мел была тронута. Но уже при следующей встрече они едва цедили слова. Отец Джоанны подчеркнуто не смотрел в ее сторону, а заговорил с ней только раз, и то лишь для того, чтобы спросить, почему она уехала так внезапно, поссорились они с Джоанной или нет.
Сестра Джо вывела ее наружу.
– Слушай, извини его, – сказала она.
– У полицейских есть записи всех наших разговоров, – кое-как выдавила Мел. – После того, как я вернулась в Лондон.
– Да. Но почему ты вернулась? Джо на тебя обиделась?
– Да, я же говорила, мы поругались.
– И насколько сильно она обиделась?
Мел ушла.
Всем нужно было тело, но озеро отказывалось его выдавать. Когда Мел вернулась туда в первый раз и полицейские привезли ее в дом, пустота жилья ее поразила. Увидев свое отражение в зеркале, она поняла, что у нее изменилась походка. Теперь она ходила ссутулившись, опустив голову. Почти не спала. Ей больше не снилась Джоанна, медленно теряющая в воде человеческий облик. Теперь в ее прерывистых снах какая-то согбенная фигура, шевеля неясными конечностями, плелась через дремучий лес.
Она сняла комнату в маленьком гостевом доме на берегу, убедившись сначала, что там есть вай-фай. Вела оживленную переписку с учеными. Искала какие-нибудь местные предания или легенды, но не находила. Никто ничего не слышал о женщине, казненной в этих местах. Женщине, которая через несколько веков после смерти всплыла из озерных глубин, увидела Мел, потянулась за ней, но схватила Джоанну.
«Чего же ты хочешь?» – мысленно обратилась к ней Мел.
Мести. Она перебирала в уме ответы, один за другим примеряя их к мешку. Правосудия. Общения. Моего ребенка. Нового суда. Ни один не подходил, женщина шептала ей что-то другое.
Мел разыскала номер телефона одного дрезденского священника, который говорил по-английски. Он был озадачен, но к ее просьбе отнесся с сочувствием.
– Мне очень жаль вашу подругу, – сказал он. – Но, насколько я понимаю, служба по покойной уже состоялась?
Это было в Эссексе, и Мел всю службу простояла в сторонке, подальше от родственников Джоанны. Подруги Джо были в основном ее ровесницами и Мел не знали, хотя некоторые подошли к ней потом, нарядные в своих траурных костюмах, чтобы сказать несколько слов.
– По Джоанне да, – сказала Мел в трубку. – Но это другое. Видите ли, она была историком. Занималась этой изуверской казнью.
– Да, вы мне уже рассказывали. Со змеей, обезьяной и так далее. Жуткая штука.
– Да, и еще с петухом, котом и собакой, – добавила Мел. – Карпцов пишет, что обезьяна – животное дорогое, и ее можно заменить котом.
– Какой ужас.
– Ужас в том, что это случилось именно здесь, в доме, где мы жили. Джо занималась историей той женщины, которую казнили последней. – Ложь далась ей легко. Мел споткнулась только на одном слове – «казнили». – Мы планировали сделать что-нибудь для нее, когда Джо закончит свою книгу, – добавила она. – Теперь Джо нет, так что она не может. А я все равно хочу. Вы меня понимаете? Я надеюсь, что вы не откажетесь мне помочь. Ради них обеих.
Мел говорила о страшной смерти той женщины. О том, что озеро осквернено. Священник слушал ее настороженно, и она, кладя трубку, вовсе не была уверена в том, что он ей поможет, но он скоро перезвонил.
– Видите ли, – сказал он, – сам я слишком занят. Но у меня есть один коллега, он вас выручит.
«Чего-то не хватает», – снова подумала Мел и снова не поняла, о чем это она.
Она подъехала к озеру. В условленном месте ее уже ждал священник. Он был высокий и сухопарый, лет шестидесяти с лишком, но на машину опирался как молодой. Церковное облачение смотрелось на нем неубедительно. Не успела она заглушить мотор, как он шагнул к ее машине, нетерпеливо протянув для приветствия руку. Служба была оплачена авансом. Путаясь в немецком, она все же сумела подобрать достаточно эмоциональные слова благодарности, и он смягчился.
С того места, где они стояли, с крайней точки причала, был хорошо виден дом, где жили Мел и Джоанна. И привязанная у мостков лодка.
– Ладно, – сказала она и посмотрела на воду. Вся подобралась. – Начинайте.
Священник кивнул. И стал читать вслух.
Он торопливо бормотал по-немецки. Мел старалась поспевать за ним, произнося по-английски текст, который они написали вместе с тем дрезденским священником. В нем они просили у утопленной женщины прощения за столь чудовищную казнь. Молились за нее и просили упокоить ее с миром. «Джоанне это уже не поможет», – думала Мел. И никто не понесет наказание за тот приговор, которого эта сердитая покойница, в чем бы ни была ее вина, все-таки не заслужила.
Мел тихо плакала у озера. «Достаточно ли тебе этого? – думала она. – Остановишься ли ты теперь?»
Вода в озере была почти черной. Что я здесь делаю? – спросила себя Мел. Стою тут, на берегу старой вонючей лужи бок о бок с человеком, который смотрит на меня как на дуру. Ой, даже не вонючей, а прямо-таки смрадной…
Мел зажала ладонью рот.
Вонь резко усилилась. Стало нечем дышать. Священник все бубнил. Вдруг вода забурлила, и смрад яснее всяких слов сказал Мел: пусть катится к дьяволу твой священник вместе со своим благословением. У нее подкосились ноги.
– Хватит! – закричала она. И как могла быстро сбежала с пристани. Вода источала презрение, желание, любопытство. – Уходите оттуда! – снова крикнула она. Священник прервался на полуслове, обернулся и удивленно уставился на нее. – Отец мой, Христа ради, отойдите от этой чертовой лужи!
Она молила его отчаянно, не отрывая глаз от поверхности воды, которая облизывала изнанку причала у него под ногами, и ожидая, что на ней вот-вот покажется мешок.
Наконец священник шагнул к ней. Едва он ступил на траву, Мел облегченно перевела дух, повернулась и бросилась бежать, не обращая внимания на его крики.
«С чего ты взяла, что священник тут поможет? – думала она. От ярости озера, от его настойчивого интереса кружилась голова. – Если бы тебя так казнили, разве тебе было бы не наплевать, что скажет какой-то там священник? Я не верю в бога, так почему должна верить она?»
Мел добежала до машины. Ее трясло.
«Тут нужен не священник, а юрист. – Ее мысли путались. – Пусть объявит пересмотр дела или еще что-нибудь». Ведь ту женщину упрятали в мешок по закону. По закону швырнули в воду ее и царапающихся, вопящих, кусающихся зверей. Представители закона слышали последний, предсмертный крик петуха, это на их глазах озеро приняло в себя покаянный мешок, на их глазах сомкнулись над ним его воды.
Мел уехала раньше, чем священник успел ее догнать. Она гнала, как бешеная, и только когда озеро совсем скрылось из виду, остановилась. Дрожащими руками достала распечатки статей.
Собака, наверное, символизирует преданность. Змея, возможно, обозначает отцеубийцу, обезьяна – безумие. Но это только на суше. В воде, внутри этого мешка, каждое животное могло представлять только свою собственную природу. Одно тонуло и жалило, другое тонуло и рвало когтями, третье тонуло и грызло, четвертое тонуло и отчаянно голосило.
Мел все еще чувствовала на себе озерную вонь, которая как будто пропитала ее одежду, въелась в кожу. «Ну, что же тебе нужно?» – мысленно обратилась она к мертвой. Жадной, разбухшей от воды, восставшей, непокорившейся. Солнце село. Где-то горевала семья Джоанны. Мел положила голову на руль. На изнанке век привычно возник черный, размытый призрак.
Она выпрямилась. Встряхнула головой, разгоняя путаницу в мыслях. И снова взялась за статьи. Животных могут заменять их символические изображения на дереве или бумаге, вспомнила она. Людей заменить нельзя, так что иногда живых мужчин и женщин топили с картинками. Но она читала, что ту, последнюю преступницу, зашили в мешок с петухом, собакой и змеей, но без обезьяны.
Отметины на деревянном медальоне, который она нашла и выбросила в один из первых вечеров. Она приняла их тогда за зверя с пятью ногами, но ног было четыре, а пятым был закрученный в кольцо хвост.
Отсутствующее животное. Обезьяна. Вот чего не хватает.
Лодка скользила по озеру. Мел гребла точно автомат. Дышала неглубоко и часто, боялась, вдруг вернется вонь. Где-то под ней в воде кружила Джо. Или колыхалась, зацепившись размякшей ногой за корень.