Проходит месяц, и что же? Все хорошо. Пациент здоров и счастлив. И никто так и не может сказать, что с ним такое было.
Хотя бывает и наоборот – человек умирает, но болезнь все равно остается неопознанной. Причем умирают даже чаще, слышать о том, что вот, мол, такой-то заболел неизвестно чем и сам выздоровел, приходится гораздо реже. Так что СП, если они хотят соответствовать реальному положению дел в медицине, даже полезно время от времени описывать врачам несуществующие симптомы, пусть они гадают – как это понимать и что это такое было.
Но мы с Джонасом не занимаемся серьезным изучением вопроса, мы просто сидим в фойе отеля и ждем, когда появится один-единственный руководитель секции. Точнее, руководительница, да и та липовая.
Доктор Гауэр проводит послеобеденное заседание. Ее задача – поднять настроение публике.
– Хочешь услышать ужасную новость? – сказала Тор. – Кто-то в больнице послал ко мне психиатра.
И она широко раскрыла глаза, как на сцене.
– Быть такого не может. Почему?
– Очень даже может. И есть, хотя это и глупость ужасная.
Мы как раз ехали в загородный аутлет: Тор пожаловалась, что ей не хватает одежды, чтобы изображать пациентов побогаче.
– И в чем же оказалось дело? – спросил я.
– Ну, ты знаешь, что последнюю пару недель я была… как это сказать… в рассеянности? – До того случая она мне ничего такого не говорила.
– Да?
– Да, сделала пару глупых ошибок, запуталась в репликах, наверное. Так вот, по этой причине они в больнице решили, что у меня какая-то болезнь мозга: то ли начало Альцгеймера, то ли шизофрения, то ли еще чего. Я так зла на них.
– Звучит на самом деле глупо, – сказал я. – Даже погано. А что, мне и в самом деле не о чем беспокоиться?
Она улыбнулась, и мне даже показалось, что именно так она улыбалась и раньше, до того, как все началось.
Джонас позвонил мне и велел приезжать в больницу немедленно.
– Тор же не у вас, – сказал я, а он ответил:
– Ты дурак, приезжай сейчас же.
Он провел меня в небольшую комнатку.
– Я сказал этому парню, что ты со мной работаешь, что ты исследователь, – прошептал он. – В сущности, так оно и есть, верно? Так что… – Он приложил палец к губам и открыл передо мной дверь.
Пациент оказался пузатым мужиком лет шестидесяти, он тихо лежал на высокой платформе. На меня он посмотрел большими перепуганными глазами.
– Мистер Брэндон, – заговорил Джонас. – Это мой коллега, о котором я вам говорил. Не могли бы вы показать ему то же, что и мне? И рассказать, что с вами случилось?
Медленными, осторожными движениями Брэндон расстегнул верх своей пижамы.
– Тело как будто горит, – сказал он. – Повсюду.
– А где у вас заболело сначала, мистер Брэндон? – спросил Джонас.
– На шее, сзади, – отозвался тот. – Жгло так, точно головешку приложили. Потом пошло оттуда дальше.
Кожа на нем как будто ороговела. Он держал пижаму распахнутой. Я увидел следы на его затвердевшей коже.
– Когда жар прошел, осталось вот это, – сказал он.
Джонас мягко прижал мою ладонь к торсу Брэндона. Его кожа была шероховатой на ощупь и казалась ломкой, словно пластик, по бокам, плечам и вокруг шеи тянулись пятнистые полоски, они напоминали сырость, ползущую со спины. Пятна были выпуклые, темнее, чем кожа вокруг, и каждое сидело на своей кератиновой бляшке. Все вместе походило на несовершенные письмена.
Брэндон моргнул. И спросил:
– Вы мне поможете?
Он был обычным парнем. Прожил почти всю жизнь в пригороде, работал в Департаменте образования, любил рыбалку. Серьезно никогда не болел.
– Он думает, что это рак, – сказал Джонас. – Что ж, неудивительно. Но это не рак. Ты с ним знаком?
– Нет. И Тор тоже.
– Это ты так считаешь, парень.
– Тор с ним не знакома.
Когда мы узнали про эту конференцию и решили, что нам нужно на нее поехать, Диана пошуровала по своим каналам и выяснила вот что. Доктор Гауэр действительно занимается научными исследованиями. Правда, докторская у нее по психологии, а не по медицине, но работа, о которой она собирается говорить, существует, хотя сама доктор Гауэр относится к ней не без доли юмора. Так что, наверное, ее послеобеденная речь будет представлять собой такую шутку для посвященных. Вроде Шнобелевской премии – шутки шутками, и/но результат налицо.
Название ее доклада – «Отклонения от сценария: ошибки, нарушения и психотические прозрения в работе стандартных пациентов».
Уверен, что нормальные участники конференции уже животики себе надорвали от смеха.
Но мы приехали сюда ради банкета. У нас и талончики на питание имеются. Так что везде, где будет смешно, я буду хохотать. А потом мы вместе подойдем к доктору Гауэр, Джонас и я. И объясним ей, во что мы вляпались.
Интересно, какие она собрала примеры? Она ведь наверняка занималась историей этого дела. Отклонений от сценария. А вдруг это и раньше случалось, ну, то, с чем мы столкнулись? Вдруг это что-нибудь значит? И мы сможем понять – что.
Брэндон был слаб и слабел все больше. Дерматологи не знали что и думать.
– Он бредит, – сказал Джонас, – но температура у него не высокая. Скорее даже наоборот, она понижается.
Галлюцинации Брэндона усиливались день ото дня, но время от времени с ним еще можно было разговаривать нормально.
В последние разы, когда мы с Тор ходили выпить или пообедать с друзьями, она всегда была, хотя бы отчасти, в роли. То есть нельзя сказать, чтобы она не была сама собой. Нет, она была собой-в-пациентке, собой и/но ей сразу. Иногда она представлялась углубленной в себя больной, иногда встревоженной больной, иногда бодрой больной. Но всегда больной.
Мне, конечно, хотелось поговорить с ней об этом, еще как хотелось, но она в таком состоянии всегда бывала так сосредоточенна, что к ней и подойти было страшно. Я не знал, с чего начать.
– Я вижу в темноте, доктор, – заявила она как-то одному студенту. Джонас показывал мне теперь все ее видео, в которых что-то пошло не по сценарию.
– Всех так и подмывает ее выгнать, – сказал он.
– Вижу прекрасно, – продолжала она на экране. – Куда лучше, чем днем. А еще я выдыхаю больше, чем вдыхаю.
– Я пишу письмо президенту АСП, – сказал Джонас. – Хочу спросить, сталкивалась ли она с чем-нибудь подобным.
Мы занялись историей стандартных пациентов. В 1963 году Говард Бэрроуз подготовил первую СП. Она должна была симулировать рассеянный склероз и параплегию. В 1970 году Паула Стиллман наняла нескольких женщин, чтобы они рассказывали о болезнях своих воображаемых детей. Не наш случай.
– А я уже думал, что история АСП – это как история тайного ордена, – признался Джонас. – Ну, знаешь там, Опус Деи, рыцари-госпитальеры и прочая такая хрень. Думал, может, в Ассоциации Стандартных Пациентов есть свои милитаристы, или черные маги, или телепаты какие.
– Пожалуйста, не говори ерунды, это же Тор, – ответил я.
– Ладно, ладно, не буду. Но послушай, что я хочу тебе сказать. Есть еще люди, у которых открылось то же, что и у Брэндона.
Вторым человеком – ну, по крайней мере, в нашем регионе, – у кого обнаружилась такая же болезнь, как у Брэндона, стала мисс Дин, женщина тридцати с небольшим лет. Она быстро угасала. Она не согласилась пустить меня к себе, и потому Джонасу пришлось описывать мне, что с ней происходит.
В тот вечер я очень внимательно наблюдал за Тор, и она сказала, что ей не по себе под моим взглядом. Тогда я сказал ей, что мне от нее тоже не по себе, например, от ее одежды, которая и ее, и в то же время не ее. Иногда, когда мне становится особенно плохо, я даже сомневаюсь, применима ли к ней еще такая категория, как «она».
– Ты какой-то странный, – говорила она. – Дай мне подумать.
Я неловко обнял ее и стал просить остаться.
– Нам надо друг от друга отдохнуть, – сказала она. – Недели две, не больше. Я поживу у Стейси. Пусть это будет шаг в направлении «мы-менеджмента».
В тот день, когда Тор переехала к Стейси, умерла мисс Дин.
– Теперь ее кожа снова мягкая, – сказал мне Джонас.
– Теперь, когда она умерла?
– Ну да.
Он храбрился, но на самом деле сильно переживал ее смерть.
Мы все плохо себя вели. Боялись, тряслись, не могли выработать план действий, а тем временем то, что стало происходить, происходило все быстрее и быстрее. В больницу доставили еще двоих, с теми же тайными письменами на коже.
В детском отделении, рассказывал мне Джонас, две девочки целый день попеременно то рыгали, то обливались слезами.
– И что?
– А то, что одна из них сидит на строгой кошерной диете, – сказал Джонас. – Но ее рвет сосисками и мясом. Которые съедает ее подружка, она сама к ним даже не притрагивается. Короче, их тошнит едой друг друга.
Я позвонил Стейси, она сказала, что Тор нет, она вышла подумать, и еще чтобы я не волновался, Тор очень меня любит и скоро сама мне позвонит.
– Она хорошая девочка, – добавила Стейси.
– Я знаю, – сказал я. Позвонил Джонасу и предупредил, что еду за ней.
– Оʼкей, – отозвался он, – только сначала поговори с Дэнни Мерчантом.
– Кто это?
– Тоже СП, – сказал он, и я вспомнил, что встречал этого парня, он был в группе Тор на подготовительных занятиях.
– А в чем дело? – спросил я.
– Несколько дней назад он делал для нас одну работенку. Я сам только что услышал. Он отклонился. Начал описывать болезнь, которой не существует.
Никакой записи не было. Джонас на словах сообщил мне, что симптомы, которые описывал этот парень, Мерчант, нисколько не походили на те, которыми завиралась Тор.
– Он рассказывал, как у него выросла новая конечность, а через день пропала, – объяснил он. – Безволосый хвост торчал из середины его груди, весь покрытый миниатюрными органами наподобие опухолей, с тонкой кожистой оболочкой. Теперь божится, что ничего такого не говорил и ни слова не помнит.
Мы встретились с Мерчантом в небольшом кафе в дешевом районе, где он снимал квартиру.