| Besides, his probity was irreproachable, in an age in which soldiers compromised so easily with their religion and their consciences, lovers with the rigorous delicacy of our era, and the poor with God's Seventh Commandment. | Наконец, честность его была безукоризненна, и это в тот век, когда военные так легко входили в сделку с верой и совестью, любовники - с суровой щепетильностью, свойственной нашему времени, а бедняки - с седьмой заповедью господней. |
| This Athos, then, was a very extraordinary man. | Словом, Атос был человек весьма необыкновенный. |
| And yet this nature so distinguished, this creature so beautiful, this essence so fine, was seen to turn insensibly toward material life, as old men turn toward physical and moral imbecility. | И между тем можно было заметить, что эта утонченная натура, это прекрасное существо, этот изысканный ум постепенно оказывался во власти обыденности, подобно тому как старики незаметно впадают в физическое и нравственное бессилие. |
| Athos, in his hours of gloom-and these hours were frequent-was extinguished as to the whole of the luminous portion of him, and his brilliant side disappeared as into profound darkness. | В дурные часы Атоса - а эти часы случались нередко - все светлое, что было в нем, потухало, и его блестящие черты скрывались, словно окутанные глубоким мраком. |
| Then the demigod vanished; he remained scarcely a man. | Полубог исчезал, едва оставался человек. |
| His head hanging down, his eye dull, his speech slow and painful, Athos would look for hours together at his bottle, his glass, or at Grimaud, who, accustomed to obey him by signs, read in the faint glance of his master his least desire, and satisfied it immediately. | Опустив голову, с трудом выговаривая отдельные фразы, Атос долгими часами смотрел угасшим взором то на бутылку и стакан, то на Гримо, который привык повиноваться каждому его знаку и, читая в безжизненном взгляде своего господина малейшие его желания, немедленно исполнял их. |
| If the four friends were assembled at one of these moments, a word, thrown forth occasionally with a violent effort, was the share Athos furnished to the conversation. | Если сборище четырех друзей происходило в одну из таких минут, то два-три слова, произнесенные с величайшим усилием, - такова была доля Атоса в общей беседе. |
| In exchange for his silence Athos drank enough for four, and without appearing to be otherwise affected by wine than by a more marked constriction of the brow and by a deeper sadness. | Зато он один пил за четверых, и это никак не отражалось на нем, - разве только он хмурил брови да становился еще грустнее, чем обычно. |
| D'Artagnan, whose inquiring disposition we are acquainted with, had not-whatever interest he had in satisfying his curiosity on this subject-been able to assign any cause for these fits of for the periods of their recurrence. | Д Артаньяну, чей пытливый и проницательный ум был хорошо известен, не удавалось пока, несмотря на все желание, удовлетворить свое любопытство: найти какую-либо причину этой глубокой апатии или подметить сопутствующие ей обстоятельства. |
| Athos never received any letters; Athos never had concerns which all his friends did not know. | Атос никогда не получал писем, Атос никогда не совершал ни одного поступка, который бы не был известен всем его друзьям. |
| It could not be said that it was wine which produced this sadness; for in truth he only drank to combat this sadness, which wine however, as we have said, rendered still darker. | Нельзя было сказать, чтобы эту грусть вызывало в нем вино, ибо, напротив, он и пил лишь для того, чтобы побороть свою грусть, хотя это лекарство делало ее, как мы уже говорили, еще более глубокой. |
| This excess of bilious humor could not be attributed to play; for unlike Porthos, who accompanied the variations of chance with songs or oaths, Athos when he won remained as unmoved as when he lost. | Нельзя было также приписать эти приступы тоски игре, ибо, в отличие от Портоса, который песней или руганью сопровождал любую превратность судьбы, Атос, выигрывая, оставался столь же бесстрастным, как и тогда, когда проигрывал. |
| He had been known, in the circle of the Musketeers, to win in one night three thousand pistoles; to lose them even to the gold-embroidered belt for gala days, win all this again with the addition of a hundred louis, without his beautiful eyebrow being heightened or lowered half a line, without his hands losing their pearly hue, without his conversation, which was cheerful that evening, ceasing to be calm and agreeable. | Однажды, сидя в кругу мушкетеров, он выиграл в один вечер тысячу пистолей, проиграл их вместе с шитой золотом праздничной перевязью, отыграл все это и еще сто луидоров, - и его красивые черные брови ни разу не дрогнули, руки не потеряли своего перламутрового оттенка, беседа, бывшая приятной в тот вечер, не перестала быть спокойной и приятной. |
| Neither was it, as with our neighbors, the English, an atmospheric influence which darkened his countenance; for the sadness generally became more intense toward the fine season of the year. June and July were the terrible months with Athos. | Тень на его лице не объяснялась также и влиянием атмосферных осадков, как это бывает у наших соседей-англичан, ибо эта грусть становилась обычно еще сильнее в лучшее время года: июнь и июль были самыми тяжелыми месяцами для Атоса. |
| For the present he had no anxiety. He shrugged his shoulders when people spoke of the future. His secret, then, was in the past, as had often been vaguely said to d'Artagnan. | В настоящем у него не было горестей, и он пожимал плечами, когда с ним говорили о будущем: следовательно, причина его грусти скрывалась в прошлом, судя по неясным слухам, дошедшим до д'Артаньяна. |
| This mysterious shade, spread over his whole person, rendered still more interesting the man whose eyes or mouth, even in the most complete intoxication, had never revealed anything, however skillfully questions had been put to him. | Оттенок таинственности, окутывавшей Атоса, делал еще более интересным этого человека, которого даже в минуты полного опьянения ни разу не выдали ни глаза, ни язык, несмотря на всю тонкость задаваемых ему вопросов. |
| "Well," thought d'Artagnan, "poor Athos is perhaps at this moment dead, and dead by my fault-for it was I who dragged him into this affair, of which he did not know the origin, of which he is ignorant of the result, and from which he can derive no advantage." | - Увы! - думал вслух д'Артаньян. - Быть может, сейчас бедный Атос мертв, и в этом виноват я. Ведь только ради меня он впутался в эту историю, не зная ни начала ее, ни конца и не надеясь извлечь из нее хотя бы малейшую выгоду. |
| "Without reckoning, monsieur," added Planchet to his master's audibly expressed reflections, "that we perhaps owe our lives to him. | - Не говоря о том, сударь, - добавил Планше, -что, по всей видимости, мы обязаны ему жизнью. |
| Do you remember how he cried, | Помните, как он крикнул: |
| ' On, d'Artagnan, on, I am taken'? | "Вперед, д'Артаньян! Я в ловушке!" |
| And when he had discharged his two pistols, what a terrible noise he made with his sword! | А потом, разрядив оба пистолета, как страшно звенел он своей шпагой! |
| One might have said that twenty men, or rather twenty mad devils, were fighting." | Словно двадцать человек или, лучше сказать, двадцать разъяренных чертей! |