Водопьянов подрулил, заглушил мотор и, тяжело дыша, перевалился через борт кабины.
— Чорта с два его догонишь! — сердито сказал он. — Вот, кажется, совсем близко, и гондолу видно, а не достать! На пятой тысяче метров пришлось распрощаться…
Теперь мы встретились с Водопьяновым снова. В один из февральских вечеров он приехал в редакцию и, по обыкновению, зашел в «царство новостей». Узнав о визите популярного пилота, собрались сотрудники из соседних комнат; всех интересовало, как он оценивает положение челюскинцев.
— У меня это вот где засело, ни о чем больше думать не могу! — говорил Водопьянов, выразительно прикладывая руку к груди. — Мне надо туда лететь, мне! Машина есть, все готово. Мой «Р-5» оборудован для дальних рейсов, поставлены добавочные баки, могу взять тонну горючего. Лучшей машины для Севера не найти!
— Как вы думаете, Михаил Васильевич, сможет самолет опуститься в лагере? Лед выдержит?
— Конечно! Помните, как искали у Шпицбергена экипаж дирижабля «Италия»? Бабушкин сделал тогда пятнадцать взлетов и посадок на лед. Заметьте: никто для него площадок не готовил, и состояние поля он определял, так сказать, на глаз. Чем же чукотский лед хуже? Выдержит! В лагере почти сотня мужчин, они могут подготовить отличную площадку. Не о том моя забота…
— А что?
— Получить бы разрешение…
Мы посоветовали летчику изложить свой план главному редактору «Правды». Письмо пилота было передано редактором Валерьяну Владимировичу Куйбышеву, и на другой день транссибирский экспресс увез Водопьянова в Хабаровск. В хвосте поезда был прицеплен вагон, в котором помещался «Р-5». В Хабаровске к Водопьянову должны были присоединиться Иван Васильевич Доронин и Виктор Львович Галышев. Звену из трех машин предстояло совершить зимний перелет на Север протяжением в шесть тысяч километров. До них между Хабаровском и Чукоткой зимой никто еще не летал.
Фронт спасательных экспедиций расширялся. Четыре самолета полярной авиации готовились на Чукотке. Двухмоторный «АНТ-4» летчика Ляпидевского стоял в Уэллене, ожидая прояснения погоды. Семь самолетов шли на Север из Владивостока на борту парохода «Смоленск». Среди пилотов этих машин были Николай Петрович Каманин, Василий Сергеевич Молоков и Борис Пивенштейн. Еще два известных полярных летчика Маврикий Трофимович Слепнев и Сигизмунд Александрович Леваневский спешно выехали из Москвы на Аляску через Западную Европу и США; они намеревались из Аляски перелететь через Берингов пролив на Чукотку, а оттуда — в ледовый лагерь. Вместе с ними в далекий путь отправился исследователь острова Врангеля и Северной Земли Георгий Алексеевич Ушаков. Во Владивостокском порту стоял пароход «Совет», ожидая прибытия трех резервных самолетов, двух дирижаблей, отряда аэросаней и тракторов.
Вся страна следила за продвижением спасательных экспедиций. Связь Чукотки со столицей шла по двум направлениям: Уэллен — Анадырь — Хабаровск — Москва и мыс Северный — мыс Челюскин — остров Диксон — Москва. Радиограммы попадали в столицу через тридцать-сорок минут.
Люди, посвятившие себя благородной цели спасения полярников, рвались на Север. «Воодушевлены желанием лететь к челюскинцам, ждем малейшего улучшения погоды», — телеграфировали пилоты Чукотки.
Погоду, только погоду! Но на побережье бушевала яростная пурга…
V
С каждой новой вестью, полученной из ледового лагеря, серьезность положения челюскинцев становилась все очевиднее. О появлении самолета над лагерем нечего было и думать: глубокий циклон охватил Чукотку, Аляску и районы к северу от материка. А льдина не стояла на месте: лагерь уже продрейфовал несколько десятков километров к северо-востоку, уходя все дальше и дальше от побережья.
На восьмой день после гибели «Челюскина» в густой облачности, нависшей над Уэлленом, появились просветы. Анатолий Ляпидевский собрал экипаж: «Нынче, думается, мы поймаем погоду за хвост…» Тяжелый «АНТ-4», поставленный на длинные неуклюжие лыжи, взлетел и взял курс к лагерю. Ляпидевский вел машину, делая зигзаги, чтобы обследовать большую площадь льдов. Пять часов кружился самолет над Чукотским морем. Смеркалось, видимость ухудшилась, горючего едва оставалось на обратный путь. Пришлось возвращаться в Уэллен.
В лагере только вздохнули: «Что ж, не сегодня — так в другой раз прилетит!..» Особенно стойко держались женщины; не жалуясь на лишения, они старались помогать товарищам: готовили пищу, чинили и штопали одежду, мыли убогую лагерную посуду и даже ухитрялись создавать в бараке и палатках некоторый уют. Их присутствие благотворно влияло на поведение окружающих; и пожилые люди и молодежь рады были каждому случаю услужить женщинам и детям, облегчить их жизнь, избавить от невзгод. Однако против любой попытки нарушить принцип равноправия женщины решительно восставали.
Полярники составили список, определявший порядок эвакуации на самолетах. Первыми должны были улететь женщины и дети, затем больные, слабые и те, без кого в лагере можно было обойтись. Список завершали самые необходимые люди: мотористы, обслуживавшие ледяной аэродром, радисты, врач. Последними льдину покидали Шмидт и капитан Воронин. Женщины запротестовали: «Почему нас отправляют в первую очередь? Мы требуем пересмотреть список». Нелегко было убедить их, что порядок эвакуации справедлив, и все на Большой Земле одобрят это решение.
В ожидании самолетов челюскинцы готовили аэродром. Подходящую площадку отыскали в пяти километрах от лагеря. Очистив ее от застругов и наторошенных гряд, полярники перетащили туда покалеченную «амфибию». Бабушкин и механики принялись за ремонт единственного лагерного самолета.
На льдине наступил «строительный сезон». Хитроумные «полярные робинзоны» оборудовали и утеплили палатки; в окна вставили стекла фотопластинок…
Арктика постоянно напоминала о себе. Хотя дрейф, уносивший лагерь на север, приостановился, льдина внезапно треснула. Образовались каналы шириною в несколько метров, и люди едва успели перетащить продовольствие ближе к палаткам. На пути к аэродрому появились полыньи, мороз затягивал их ледяной пленкой.
Каждая радиограмма из Чукотского моря сообщала новые подробности жизни полярников. Шла четвертая неделя существования ледового лагеря. С горячим интересом и сочувствием страна следила за отважными соотечественниками.
Пятого марта под вечер я, по обыкновению, отправился в Главное управление Северного морского пути. Накануне дежурный синоптик порадовал: «Возможно, завтра на Чукотке будет лётная погода…» Войдя в операционный зал радиобюро, я в первое мгновение не уловил особого возбуждения на лицах радистов.
— Как нынче погода?..
— Ляпидевский вылетел в лагерь! — ответил флегматичный начальник радиобюро с несвойственной ему живостью. — Ждем сообщений из Уэллена.
Вскоре мы узнали подробности. В тот день над Уэлленом выглянуло солнце. Стоял сорокаградусный мороз. Кренкель передал на материк свои координаты: 68 градусов 22 минуты северной широты, 173 градуса 10 минут восточной долготы… Двухмоторный «АНТ-4» шел над необъятными полями наторошенных льдов, сверкавших мириадами искр. Истекал второй час полета, когда на снежной белизне появились какие-то пятна и черточки, не похожие на трещину или разводье. Ляпидевский пригляделся. «Да это палатки!.. Вот и аэродром, «амфибия» Бабушкина…» Три небольших фигурки торопливо расстилали посадочный знак Т. Виднелась группа людей, перебирающихся через трещину. «Пассажиры?.. Площадка чертовски мала, но выбора нет — надо садиться!..»
К самолету бегут трое. Механики Погосов, Валавин и Гуревич живут на аэродроме; они приглашают летчиков в свою скромную палатку. Гостей с Большой Земли угощают горячим какао, наперебой расспрашивают о новостях. Потом все принимаются разгружать подарки Уэллена: аккумуляторы для радиостанции, масло для «амфибии», мороженую тушу оленя «для всех»…
Из лагеря прибежали Шмидт, Воронин, Бабушкин. Ляпидевский передает командованию письма и сигнальный код.
— Вас не смущают маленькие размеры площадки? — спрашивают у командира «АНТ-4».
— Надеюсь, взлетим…
Машину подтягивают к крайнему углу площадки. Окруженные толпой провожающих, появляются женщины. «До скорой встречи, друзья!»
Полный газ, короткий разбег, и самолет взмывает над ропаками. Прощальный круг над аэродромом, традиционное покачивание крыльями, и Ляпидевский кладет машину на обратный курс. Впереди — материк, мыс Сердце-Камень… Встречать самолет вышло все население Уэллена. Кренкель успел передать туда, что «АНТ-4» взял первую группу челюскинцев — всех женщин и детей.
Радостная весть молниеносно распространяется по столице. В редакцию невозможно дозвониться, заняты все телефоны: москвичи лично хотят получить подтверждение об успешном полете. С трудом удается мне «прорваться». Получаю приказание: немедленно передать стенографисткам подробности рейса Анатолия Ляпидевского и биографию пилота.
Вскочив в «газик», спешу в «Аэрофлот». Занятия давно кончились, но где-то на четвертом этаже застаю сотрудника отдела кадров. И вот у меня в руках тоненькая папка: «Краткая автобиография пилота А. В. Ляпидевского». Заглядывая в листок, диктую по телефону редакционной стенографистке:
— Летчику Анатолию Васильевичу Ляпидевскому двадцать пять лет… Да, да, только двадцать пять… Абзац. Он родился в 1908 году, в семье учителя. Двенадцати лет ушел на заработки в станицу Старощербинскую на Кубани, почти четыре года батрачил. Осенью 1924 года переехал в город Ейск, там вступил в комсомол. Больше года работал на маслобойном заводе. Районным комитетом комсомола был направлен в авиационную школу… Записали? Продолжаю. Абзац. В 1929 году Анатолий Ляпидевский успешно окончил школу морских летчиков. Был оставлен инструктором в авиашколе имени Сталина. Опять абзац. В марте 1933 года перешел на службу в гражданский воздушный флот. Работал на авиалиниях Дальнего Востока, затем переведен в полярную авиацию… Записали? У меня пока все…