В тот день, когда все шумное, многонациональное население Кортина д’Ампеццо жило предвкушением сенсационной встречи СССР — США, осаждая кассы, обсуждая шансы команд на улицах, в барах и на трибунах лыжного и конькобежного стадионов, в окрестностях отеля «Тре крочи» по-прежнему царила безмятежная тишина, по-прежнему по строгому, раз и навсегда установленному регламенту неторопливо текли часы долгого дня. Перед обедом, как и обычно, команда собралась, чтобы обсудить последнюю игру и подумать, как вести сегодняшнюю. Переводчик рассказал о появившихся в газетах откликах на поражение канадцев. Сами канадцы заявили, что еще не сказали своего последнего слова и будут продолжать борьбу за первое место.
— Значит, верят в нашу победу, — заключил Юрий Крылов, как всегда спокойный, чуть застенчивый, дружелюбно оглядывая товарищей.
— С чего это ты взял? — спросил его защитник Дмитрий Уколов.
— Не понимаешь? — удивился динамовский нападающий круглолицый Валентин Кузин. — Это же ясно!
— Конечно, ясно, — подтвердил Юрий Пантюхов, товарищ Боброва, Шувалова и Бабича по армейской команде. Высокий, черноволосый, он был известен своим веселым нравом и острословием. — Нашими руками хотят золотые медали себе повесить. Вы американцев обыграете, а мы вас, а там разберемся, что к чему. Вы ребята сильные, верим — победите наших обидчиков. Вот, дорогой товарищ Уколов, как надо понимать последнее слово канадцев. И знаешь, что грустно? Действительно, придется выигрывать, делать нечего, — и Пантюхов сокрушенно развел руками.
Долго и тщательно говорила команда о том, как победить американцев, и задача эта была сформулирована так: измотать. Это короткое слово исчерпывающе определяло тактику предстоящей игры: измотать великолепного, пожалуй самого сильного вратаря олимпийского турнира Вилларда Айколу и лучших нападающих Джона Маясича, Уэлдона Ольсона и Юджина Кемпбелла и цепких защитников. Но прежде всего измотать вратаря, обладающего феноменальной реакцией, несокрушимым спокойствием и такой непоколебимой смелостью, что, казалось, ее с трудом вмещает его худенькое тело.
Каждый игрок команды получил задание, и Бобров наблюдал за тем, как каждый по-своему принимал указания тренера. Евгений Бабич, замкнутый, невозмутимый, только молча кивал головой. Юрий Крылов, самоотверженный, на все готовый для команды, играющий с поврежденной челюстью, прикрытой шиной, о чем никто не догадывался, жадно впитывал каждое слово Чернышева. Александр Уваров азартно раздувал широкие ноздри и поблескивал своими темными удлиненными глазами, словно уже вел борьбу с Маяси-чем на льду. Валентин Кузин, который из-за своей по-истине боксерской смелости, по количеству боевых отметин мог соревноваться с Бабичем, простодушно поддакивал. Коля Хлыстов, невысокий худенький блондин, великий упрямец, не желающий примириться с тем, что с его данными трудно вести силовую борьбу, заранее весь внутренне протестовал, ожидая ставшего уже традиционным тренерского предупреждения: «Не играй у бортов». Генрих Сидоренков, сменивший в защите Жибуртовича, повернул свое чернявое горбоносое лицо к Чернышеву и, сдвинув густые брови, плотно сжав губы, уже готов был ринуться в самую опасную свалку. А Дмитрий Уколов, компанейская душа, твердил свое обычное, хорошо всем знакомое: «Ладно!»
Какие они все разные и как похожи друг на друга! Трудная мужественная игра словно на свой лад обточила их лица и характеры, спаяла их в одно большое целое, где все слито, сплетено воедино: лихая смелость Хлыстова, словно электрическая искра возбуждающая к действию его товарища по атакам — могучего и быстрого Алексея Гурышева, броневая мощь Николая Пучкова, не знающий трещин оптимизм Виктора Шувалова и удивительное трудолюбие Николая Сологубова, превратившегося из посредственного нападающего в великолепного защитника. Какая же бобровская жилка вплетена в этот живой, пульсирующий организм? Беспредельная вера в свой талант, помогавшая ему забить в последние мгновения игры решающий мяч в футбольные ворота «Динамо»? Волевой напор, не раз превращавший пятерку в одну монолитную единицу? Уверенность, что его индивидуальное мастерство, которым он всю свою жизнь так гордился, идет на пользу команде? Что же? Что? Нет, не угадаешь. Его энергия питает тело команды в такой сокровенной глубине, что не разглядеть ее, не прощупать. Да и зачем гадать! Он нужен товарищам, он еще послужит им, он еще способен помочь команде рассчитаться за поражение «Пентинктону», и этого достаточно...
«Этого достаточно, я на поле, я веду борьбу, я нужен», — с таким ощущением выехал на поле Всеволод Бобров в тот поздний час, когда до полуночи оставалось всего тридцать минут, а на трибунах олимпийского стадиона уже не было ни одного свободного места.
Вот они перед ним, американские хоккеисты, быстрые, рослые люди, а в воротах Виллард Айкола, маленький финн, почти мальчик. Прочные доспехи вратаря еще больше подчеркивают его юношескую худобу. Идут последние приготовления к игре. Священник команды, спортивного типа молодой человек, в черном строгом платье, шлет им из-за борта свое последнее благословение, американские болельщики встречают их хриплым ревом и звуками гонгов, а сами игроки окружают Айколу, и каждый из них норовит постучать своей клюшкой по щиткам, прикрывающим его ноги. Таков неизменный ритуал, дань суеверию.
Стоя в строю посреди поля, плечом к плечу, молча наблюдают за всем этим советские хоккеисты. Сейчас двое судей-швейцарцев займут свои места, и счет времени пойдет в другом измерении, где секунда равна минуте, минута—часу, а час—целому дню. Ведь именно в этот час спортсмены должны выложить все, что удалось им накопить за многие месяцы кропотливой подготовки.
«Придется выигрывать, делать нечего, — вспомнились Боброву слова Пантюхова. — Американцы все удивляются, как это он решается играть под номером тринадцать. Интересно, что бы ответил им остряк Пантюхов, если бы они его спросили об этом?»
И тут же Бобров, занявший место на скамье вместе со своими товарищами из первой и второй пятерок, услышал протяжный судейский свисток. Пантюхов, Хлыстов и Гурышев рванулись к американским воротам, и игра пошла сразу же в таком неистовом темпе, словно в распоряжении игроков была одна минута, а не час. Нет даже времени для смены пятерок, и обе команды, не останавливая игры, выпускают на поле одиночных хоккеистов.
Все перепуталось на поле: пятерки, игроки... Чуть ли не с середины площадки американцы обстреливают наши ворота мощными и точными бросками. Трещат борта от ударов шайб, от напора человеческих тел. Как только шайба оказывается под крюком клюшки советского спортсмена, американцы, не останавливаясь ни перед чем, пытаются ее отобрать. С каждой секундой все ожесточеннее разгорается силовая борьба. Уже побывали в схватках игроки всех трех пятерок. И Бобров в секунды передышки был готов по первому знаку тренера сбросить со спины одеяло, перемахнуть через борт и с разгона броситься в самое пекло схватки.
Пока еще рано делать выводы, но одно уже ясно: американцы очень сильны, они идут на все, они используют малейшую нашу оплошность, и каждая их атака вызывает бурю криков на трибунах. Наверное, и на горных вершинах слышен этот рев. Прожекторы, словно белые молнии, озаряют снежные склоны Доломитовых Альп, и олимпийский огонь, будто в испуге, рвется куда-то в сторону из высокой чаши и никак не может унестись. Морозная темная ночь вокруг, а все ярусы стадиона полны людей, подпрыгивающих, размахивающих пледами, флажками, термосами с горячим вермутом, и советские туристы встречают каждую атаку своей команды дружным скандированным криком: «Мо-ло-дцы!»
Пора переходить в атаку, надо подбросить новую порцию горючего в этот все больше разгорающийся костер борьбы. Айкола еще не вступал в игру: пока все еще инициатива у американцев.
Теперь уже ясно: они хотят выиграть стремительными прорывами, рассчитывая, что наши нападающие не успеют включиться в оборону своих ворот. Но они еще не знают, на что способны наши защитники, они еще не знают, какой скоростью обладают нападающие.
План американцев ясен советской команде, и, освоившись с темпом, она постепенно берет инициативу в свои руки. Теперь пятерки, а не одиночные игроки, выбегают на поле, и Бобров чувствует близящийся перелом.
«Дайте поработать Айколе, а то замерзнет», — сказал он своим товарищам из второй пятерки, когда они одним рывком, сбросив одеяла на скамейку, перемахивали через борт. Вперед! Вот Трегубов метнул шайбу в среднюю зону Кузину.
И Кузин, смелый боец Кузин, подбадриваемый громким, ликующим криком: «Мо-лод-цы!», ринулся к воротам. Айкола приготовился к броску, но американские защитники тут же оттеснили Кузина к борту, навязав ему ближний бой, защитник Сэмпсон смело пошел на столкновение, и вот уже опасность миновала.
Атакует первая пятерка, и Айколе с каждой секундой становится труднее. Раз за разом отбивает он шайбу, но она тут же возвращается назад к его воротам. Играет третья пятерка. Хлыстов прорывается вперед и с угла поля посылает шайбу то Гурышеву, то Пантюхову, а те с лету бьют по воротам. И каждый раз черный кружок оказывается в руках у Айколы.
Бобров с товарищами снова на поле, они атакуют, но американцы бросаются им под коньки, вышибают клюшки из их рук. Столкновения все ожесточеннее, и вдруг судейский свисток. Один из защитников США допустил недозволенный прием — придется ему посидеть на штрафной скамье две минуты. Хорошая возможность открыть счет, но что это? Американцы и не думают уходить в оборону, по-прежнему они атакуют каждого нашего игрока и сами используют каждый удобный случай для броска по воротам.
Судейские хронометры отсчитывают секунду за секундой, а реализовать численный перевес никак не удается. Вот Аркадий Иванович Чернышев, используя оставшиеся полминуты до выхода на поле пятого игрока США, выпускает отдохнувшую третью тройку. Хлыстов — весь бесстрашный порыв — уводит в атаку товарищей, а «Мо-лод-цы!» — громогласный призыв туристов подхлестывает их. В штурм в