етки чем-то черным и липким на вид, и пламя схватывается быстрее и злее. Женщина молчит, хотя я больше не вижу тряпки на ее лице. Не знаю, почему и как — но она молчит, ее лицо, руки, тело — неподвижно. Возможно, это магия или… Пламя подбирается ближе, густой темный дым обволакивает замершую фигуру, я почти чувствую этот запах — ароматный, приятно щекочущий ноздри запах горящего дерева, дыма и опаленной плоти. Женщина не кричит.
Вместо нее кричу я, не в силах расшвырять сомкнутую, словно металлическая цепь, толпу. Я кричу, заходясь собственным визгом, и последнее, что я вижу, прежде чем упасть в небытие — как чернеют, наливаясь гневной тьмой, линии на моих ладонях.
…Давненько меня не носили на руках… лет восемь или десять… или больше? Отец носил, мама…уносили на лавку, если я засыпала, возясь с братьями, на полу… Не помню. Ничего не помню. Видения роились под веками, кишели, болезненно сталкивались. Люди, толпа, площадь, фигура служителя, костер, неподвижная девушка в дыму над огнем. Тварь… моя тварь могла бы спасти ей жизнь, но критическая горсть явно уже миновала. Я не успею, не успеваю… Руки! Руки надо спрятать, иначе они все узнают, и тогда я не смогу никому помочь, мы будем вместе гореть, задыхаться, вдыхая аромат дыма и тлеющего на углях мяса.
Я открыла глаза и совсем близко увидела мужское лицо. Серые глаза, очень спокойные, внимательный взгляд, русые волосы мягко спускаются на лоб, едва заметные морщинки у глаз. Стыдоба какая, сознание потеряла, теперь вот какой-то отзывчивый человек волочет меня, словно мешок с репием. Я заворочалась, и меня опустили на какую-то скамью, бережно, без усилий. Захотелось спрятать лицо в ладонях, слишком уж хорошо было в его руках, словно все тревого разом отступали.
— Саня! — позвала осторожно.
— Ваша сестра вышла ненадолго, — словно извиняясь, произнес стоящий рядом мужчина. — Скоро вернется.
Я посмотрела на него внимательнее — рослый, статный. Мы находились в каком-то странном помещении — деревянные стены, высокие потолки, свечи с белым пламенем. Белое пламя! Такие свечи зажигают во славу светлого неба! Я у служителей…
— Не бойтесь, — негромко сказал мужчина, — просто сейчас здесь тихо и никого нет. Вам стало плохо на площади, что неудивительно. Печальное зрелище.
Печальное? Я бы подобрала другое слово, но предпочла промолчать. Встала, выпила предложенной воды из глиняной кружки, прошлась, ощущая слабость в ногах.
— Не надо было вам на это смотреть…
Как будто я хотела!
Глава 5
— Чем я могу вам помочь? — спрашивает мужчина. Странное дело, обычно мне становится очень не по себе, когда кто-либо так настойчив или даже назойлив, но настойчивость этого незнакомца мягкая, словно у врачевателя. Да, — думается мне, — наверное, он целитель, ему хочется доверять. Однако, несмотря на это, я лишь молчу, опустив глаза, уткнувшись для надежности губами в край глиняной чашки.
— Вы знаете, — неожиданно улыбнувшись, продолжает мужчина. — А я ведь сам сделал эту чашку. Возня с глиной так успокаивает. У меня для каждого дня седьмицы есть свои чашки. Хотите посмотреть?
Я бросаю на него недоуменный взгляд. Для глиняных дел мастера он слишком… утонченный на вид. Такого легко представить за книгой или уж на худой конец за красками и холстом, но не у печи. Да и чашка, из которой я пила воду, была откровенно самодельной, немного кособокой и не слишком тщательно прокрашенной.
— Я не гончар, — снова улыбнулся мужчина. Надо, наверное, спросить, как его зовут. — Просто время от времени занимаюсь глиной, знаете ли, глина впитывает все печали, это вам хорошо, у деревенских все горести, говорят, в землю уходят, а в городе приходится все носить в душе.
Какой странный, непривычный разговор — словно бы ни о чем. Вот у нас в деревне — неужели так заметно по моему виду, что я оттуда, или по голосу услышал, так я только имя сестры назвала? — обычно никто не говорит «просто так», разве что служитель Томас в своих проповедях. У нас всегда говорят конкретно и по делу, что нужно сделать или что еще не сделано.
Тем временем незнакомец отодвинул в сторону тканевый полог на одной из стен в глубине помещения служительского домика. За пологом оказались деревянные полки, уставленные разнородными глиняными чашами.
Деревянные полки напомнили о помосте и сожженной заживо девушке, лицо против воли скривилось.
— Не нравится? Да мне, честно признаться, тоже. Печка у меня самодельная, глина не лучшего сорта. Но служитель здесь принимает с удовольствием, да и люди иногда уносят к себе домой. Так что…
Мне вдруг стало стыдно. Этот добрый человек, безусловно, болтает о всяких пустяках, чтобы я успокоилась и не боялась его.
— Хотите чашку в подарок? Под цвет ваших глаз, — он протянул мне небольшую цвета лесного ореха и довольно изящную округлую чашу без ручек, и я, кивнув, приняла подарок.
— Простите мою молчаливость, лас… — использовать традиционное обращение к мужчине было непривычно.
— Лас Виталит. А ваше имя, дитя?
Мне отчего-то не понравились его слова — «дитя», как к несмышленому ребенку, а не «ласса», как ко взрослой девушке, словно наша разница в возрасте так уж велика. Но он был от силы на шесть- семь лет старше меня. Мой отец старше матери на целых две седьмицы лет.
Какие глупые мысли.
Я открыла бы рот, чтобы назвать свое имя, но тут в проходе появилась уставшая запыхавшаяся Саня с ворохом холщовых мешочков и узелков в руках. Пока я приходила в себя и любовалась чашками, она обежала ближайшие лавки и купила все, что нужно. Мне опять стало не по себе. Какая-то я непутевая.
— Лас Виталит, спасибо за Вашу доброту. Вы не могли бы проводить нас к Северным воротам, нас там уже ждет повозка? Проводить так, чтобы не проходить через…
— Конечно, ласса Асания.
Не проходить через площадь, где, пришпиленная, точно муха к липкой от жженого сахара атласной ленте, к обугленному шесту горит девушка, чье имя уже мной забылось. Имя, но не лицо, искаженное приближающейся смертью.
— За что ее казнили? — резко говорю я. Мы идем по улицам города, который больше не кажется мне ни волнующим, ни интересным.
Саня недовольно дёргает меня за рукав, и я, неожиданно, злюсь и на неё тоже. Почему она ведёт себя со мной как с малым ребёнком, который готов слушать только добрые сказки со счастливым концом? Я уже давно не ребёнок, да я всего на два года её младше, и совершенно не обязательно оберегать меня от всего на свете.
— Видите ли, ласса… — мужчина даже на ходу ухитряется обернуться и взглянуть мне в глаза, отчего щеки неожиданно теплеют. — Эта девушка кажется прекрасной и невинной молодой особой, но это лишь видимость. Как выяснил лас Старший служитель, она вступила в связь с миром теней и демонов. Демоны, проникающие в наш мир, нуждаются в людях, без чьей крови и жизненной силы они не могут существовать, паразитируют на людях. И некоторые из людей соглашаются быть их… — он замялся, — Предоставлять им свое… тело.
— Чего они хотят? — спрашиваю я, ощущая, как окаменевает внутри живое некогда сердце.
— Сложно сказать, — пожимает плечами лас Виталит. — У служителей неба, как вы понимаете, не было…прямых контактов с тёмным народом. Но однозначно, ничего хорошего, ласса. Демоны и тени несут с собой порок и смерть. Получая в руки демоническую силу, люди грабят и убивают. Эта милая на вид девушка, которую сегодня утром… осудили, пожелала смерти своих пожилых родителей, и их нашли жестоко убитыми накануне.
— Их убила она? — я не понимаю своего лихорадочного оживления. — Или её… демон?
— Ласса…
— Прекратите! — резко перебивает Саня. — Простите, лас, но моя сестра — совсем юная и очень впечатлительная, не стоит ей забивать себе голову такими жуткими вещами. Спасибо, что проводили нас. Вот наш экипаж.
— Всего доброго и прошу прощения…
Они с Саней обмениваются ничего не значащими словами. Я молчу, ощущая, как сердечный камень бьётся о ребра с оглушительным стуком. Саня кивает вознице и начинает аккуратно и спешно раскладывать купленные мелочи. Надо спешить.
— Простите, — решаюсь я. — Как ваше имя, лас?
Он неожиданно улыбается, серые глаза теплеют… И я понимаю, что знаю ответ ещё до того, как шевельнутся его губы. Восемь лет я его ждала, и пусть мне не ведомо, кто он, кем служит и где живёт, теперь-то я смогу его найти.
Наши губы движутся одновременно, как в поцелуе, хотя между нами локтя три, не меньше:
— Моё имя Вилор, ласса.
Я жду, что сейчас он задаст ответный вопрос и мне страшно и сладко до одури — вспомнит ли? В конце концов, тогда я была девчонкой, потерянной мокрой кошкой, а сейчас…
Саня выныривает откуда-то сзади, крепко ухватывает за локоть:
— Всего хорошего, лас. Ещё раз огромное вам спасибо за помощь сестре и мне.
Вилор кивает и делает шаг назад — утомившиеся от долгого стояния лошади начинают пританцовывать на месте.
— Садись! — требовательно говорит Саня, и я залезаю в экипаж, прижимая к груди подаренную Вилором глиняную кружку.
Глава 6
Целый вечер дома я сама не своя. Слишком многое произошло за один день. Сероглазый Вилор! Я встретила его, спустя целых восемь долгих лет. Встретила, когда совсем уже и не ждала, когда смирилась с тем, что он, сказочный герой детских грез, останется только в воспоминаниях. К радости примешивалась обида, тоже детская, глупая: Вилор меня не узнал.
— Дуреха, вот же дуреха! — ругала я себя всю дорогу из города в деревню. — Он о тебе забыл сразу же, как ты сбежала тогда, а сейчас он уж и женат, наверное, и дети, вероятно, есть. Взрослый мужчина совсем, городской, привлекательный… Чем же он занимается? Как узнать?
Саня косилась на меня и молчала. Только перед самой родительской избой придержала за плечо, заглянула в глаза:
— Тая… ты не переживай. То, что мы в городе видели…у нас в деревне такого никогда не будет. Люди там другие…злые. Ты лучше о моих словах подумай.