Из Амстердама Ян Амос возвратился в Германию. Он спешил попасть к началу занятий в Гейдельбергском университете,[15] чтобы не пропустить лекций знаменитых профессоров. Многое из того, что он видел, наблюдал, шагая по дорогам Европы, — ремесла, обычаи, взаимоотношения людей, — заинтересовало его. Захотелось узнать больше — он обратился к книгам и снова убедился, что все они (в том числе и те, что рекомендовали профессора студентам) на немецком языке. А как быть его соотечественникам, которые тянутся к знаниям? На чешском языке подобных книг почти не было. Вот если бы собрать воедино все научные сведения об окружающем мире! Он назвал бы этот труд «Зрелище Вселенной». Хватит ли у него сил написать столь обширное, всеобъемлющее сочинение? Время покажет, но Ян Амос чувствовал, что способен на многое, — горячее желание послужить своему народу придавало ему и смелости и силы.
Мысль создать такой труд зрела в нем давно, в Гейдельберге он взялся за работу. Первую главу Ян Амос переписывал множество раз, добиваясь, чтобы изложение было ясно, просто, доступно каждому, чтобы от страницы к странице возрастал интерес читателя. Да, учение должно быть увлекательным. Еще в Герборне он задумался над тем, как добиться этого, изучал дидактические сочинения, труды философов, размышлявших о воспитании и обучении. Большое впечатление произвели на него педагогические сочинения немецкого ученого Ратке,[16] выступившего в 1612 году на съезде немецких князей во Франкфурте-на-Майне с изложением новых педагогических принципов. Ратке утверждал, что преподавание нужно вести не на латинском, а на родном языке. Точно так же думал и Ян Амос.
В Гейдельберге Ян Амос не давал себе ни минуты отдыха — много читал, посещал лекции, работал над «Зрелищем Вселенной», спал урывками, питался скудно. Чрезмерные занятия подорвали здоровье. Болезнь, незаметно подкравшись, однажды свалила его и вцепилась мертвой хваткой. Отпускала медленно, неохотно, и как-то в одну из бессонных ночей пришло решение идти домой, на родину. Пора! Университет в Герборне окончен, а здесь, в Гейдельберге, продолжать эту изнурительную жизнь больше невозможно. Тут же, не откладывая, Ян Амос написал своим покровителям письмо. Ответ не заставил себя ждать, и с первыми весенними днями Ян Амос тронулся в путь.
Карман у него был пуст. Все свои скудные сбережения он отдал за рукопись Николая Коперника[17] «О круговращении небесных светил», которую купил у вдовы профессора Христмана, преподававшего в свое время в Гейдельбергском университете. Но Ян Амос не отчаивался, хотя путь лежал неблизкий и проделать его предстояло пешком. Ведь он шел на родину, навстречу солнцу, теплу, и каждый шаг приближал его к милой Моравии.
...И вот Ян Амос в Чехии, и скоро Прага, встречи с которой он ждал с таким нетерпением. И над ним тихо плывут облака. Одни тают на глазах, другие вновь рождаются. Вот так, сменяя друг друга, возникают в воображении образы, картины далекого детства и недавних лет... Пожалуй, пора идти дальше — усталость прошла, да и беспокойство рассеялось. Очень нужна была ему эта короткая остановка в пути, чтобы оглянуться на прошлое, что-то понять в себе, в своей судьбе. Как бы ни сложились обстоятельства на родине, он не должен плыть по течению — пришло время выбрать свой путь.
Ян Амос поднялся, надел на плечи котомку, взял палку и зашагал к проезжей дороге.
Вьется дорога среди холмов, спускается в долину, убегает к горизонту, манит, зовет за собой. Нигде в Европе не видел Ян Амос такой красоты, нигде так не радовала, так не трогала сердце природа, будто созданная в утешение многострадальному чешскому народу. Беспросветная бедность словно навечно поселилась в каждой крестьянской халупе. Да и как ей не быть? От зари до зари крестьяне гнули спину на панских землях — отрабатывали барщину, да еще были обязаны платить натурой, да еще денежный налог — «урок». К тому же паны присвоили себе право собирать с крестьян государственные налоги и беззастенчиво наживались на этом. Черные дела творились на его родной земле! Пользуясь полным бесправием своих крепостных, магнаты и паны захватывали общинные луга, сгоняли крестьян с их наделов, а взамен давали меньшие и худшие.
Измученные господским произволом, крестьяне уходили в город искать лучшей доли, бежали в леса. Ян Амос уже встретил два опустевших села, зарастающие дикими травами. Страшное это было зрелище — полуразвалившиеся халупы с пустыми окнами, откуда несло плесенью. И кругом ни души. Он долго стоял возле такой халупы, как стоят над могилой человека. До какого же отчаяния нужно было дойти, чтобы бросить дом и свой клочок земли, политый потом и слезами отцов и дедов, — земли, где они родились!
Случалось, в непогоду, на ночь глядя, Коменский заходил в крестьянскую халупу, просился переночевать, и его приглашали разделить скудный ужин — миску похлебки или кусок хлеба. Он слушал скупые разговоры о насущных заботах. Выхода из тяжелой нужды крестьяне не видели. Да и кому они могли пожаловаться? Суды оставались в руках господ, а сеймы[18] уже давно ввели наказание за так называемые необоснованные жалобы. И все же Ян Амос не мог расстаться с надеждой, что жизнь переменится к лучшему, хотя и понимал: для Чехии наступают трудные времена.
События последнего времени вызывали тревогу. Три с лишним года назад, казалось, утвердился мир между католиками и протестантами. «Грамота его величества»[19] давала протестантам, в том числе чешским братьям, свободу вероисповедания, право управлять церковной организацией и учреждать школы. Но не успел Ян Амос приехать в Герборн, как из Праги пришло тревожное сообщение: католический епископ немецкого города Пaccay Леопольд со своим войском вторгся в Чехию. Он был разбит наголову. Вскоре, однако, в Герборн и Гейдельберг земляки снова стали привозить дурные вести: король Матвей, сменивший на чешском престоле Рудольфа II, несмотря на обещания, и не думает выполнять «Грамоту его величества», силою вырванную у Рудольфа II. Говорили о происках пражского епископа Яна Логелия, преследующего протестантов, особенно чешских братьев, ненавистных католикам своим демократическим духом; спорили о будущем Чехии, которая опять, как двести лет назад, во времена великой народной войны, могла стать ареной кровавой борьбы.
Такие мысли приходили в голову и Яну Амосу. Действительно, ныне, как и тогда, католическая церковь, не гнушаясь никакими средствами, стремится утвердить безраздельное господство над душами и жизнью людей, жестоко преследует инакомыслящих. И снова растет народное возмущение ее безмерными, бесчеловечными притязаниями. Даже по отрывочным сведениям, доходившим до Герборна, можно было это почувствовать. А ведь именно всеобщая ненависть к католической Церкви с ее неслыханными богатствами, жадностью, лицемерием, с ее беспощадным угнетением крестьянства и связанным с ней немецким засильем — и породила великое народное брожение, которое подготовило почву для прихода Яна Гуса.
«Неужто с тех пор ничего не изменилось на родине?» — думал Ян Амос, слушая разговоры земляков-студентов. Каков же путь к установлению справедливости? Тот, на который вступил славный Ян Гус, подняв знамя освободительной борьбы? Но к чему привела война? Проявив мужество и героизм, изумившие Европу, одержав неслыханные победы, народ, преданный панами, потерпел поражение, принесшее ему на многие годы неисчислимые беды. Неужели теперь должны повториться эти кровавые испытания? И воображение рисовало страшные картины побоищ, казней, пожаров и разрушений, описанных в хрониках гуситских войн.[20] Что же остается делать? Не протестовать? Не бороться? Может быть, зло в самих людях? Но как их исправить? Ян Амос искал и не находил ответа на эти вопросы ни в книгах, ни в беседах с учителями и товарищами. Порой его охватывало отчаяние, и он обращался к Библии, стараясь найти облегчение в хилиазме[21] — туманных предсказаниях о втором пришествии Христа и установлении на земле тысячелетнего царства справедливости. Об этом с воодушевлением говорили в Герборне профессора Альстед и Пискатор.
Но когда оно наступит, это золотое время, которое человечество ждет веками? И Ян Амос снова мыслями возвращался к тому, что происходит на родине. Неужели наступающие времена бурного развития науки, рвущей путы схоластики, огромных перемен в производстве и ремеслах не принесут облегчения несчастному чешскому народу? Увы, надежда эта оказалась иллюзорной. В дороге ему открылась страшная картина бедственного положения, в котором находилось крестьянство и весь трудовой люд.
В университете Ян Амос стремился объяснить сложные явления действительности с помощью философии — оттого и рождались все новые вопросы. Но это был путь чистых размышлений, и вопросы возникали абстрактные. А в дороге жизнь открывалась по-другому: жестче, обнаженней. При мысли о голодных глазах крестьянских детей у Коменского сжималось сердце. Что ждет их впереди? А ведь эти дети ничем не отличаются от тех, что родились в богатых семьях...
Шум и голоса отвлекли Яна Амоса от его мыслей. Он увидел приближающихся вооруженных всадников и отошел в сторону Они были в шлемах, из-под плащей поблескивали кольчуги и мечи. Те, что впереди, смеясь, перекидывали друг другу флягу с вином. Потом потянулись телеги, нагруженные тюками. За ними в карете с открытыми оконцами промелькнуло лицо бородатого старика. Сзади ехало еще несколько вооруженных всадников. Несомненно, караван был купеческий, направляющийся в Прагу в сопровождении наемной охраны: на дорогах было неспокойно. Промышляли шайки разбойников. Грабежом не брезговали и обедневшие рыцари. Кого только не встречал Ян Амос! Пышную процессию богатого пана, едущего с многочисленной челядью, родственниками и телохранителями на праздник к такому же сиятельному господину. Крестьян, тащивших тележки с бедным скарбом, а то и просто идущих, как он сам, с палкой в руке и с котомкой за плечами. Странствующих монахов. Бродяг. Проповедников, обличавших, как во времена Гуса, черные дела католической церкви. Оборванных студентов – тех, что переходят из одного университета в другой, разуверившихся в пользе науки и решивших, что лучше дышать вольным ветром, нежели корпеть над латинскими книгами. Встретились однажды Яну Амосу и солдаты, ведущие связанных крестьян. Его случайный попутчик из здешних мест, шедший в ближнее село, проговорил, угрюмо поглядывая на солдат: «Ведут на расправу... Их односельчане убили барона Вальденхауза, своего господина, злодея. Дом его сожгли, сами скрылись в лесу. А этих-то за что? Изверги, никого не щадят — ни правых, ни виноватых, ни стариков, ни женщин».