— Не знаю. Они в мою сторону не смотрели. Да я и сам спешил. К Вальке Грошеву. Мы с ним договорились, что в кино пойдем в “Вымпел”. Там у него мать работает администратором. Она нам разрешила прийти на сеанс двадцать тридцать. Мы две серии “Они сражались за Родину” смотрели. И Вероника Георгиевна вместе с нами сидела. И домой мы потом вместе пошли. Я к себе в половине двенадцатого пришел. Ветер сильный был. А мать к бабке в деревню поехала, я один дома… Если не верите, можете у Вероники Георгиевны спросить, она вам скажет, был я в кино вместе с Валькой или нет, шли мы вместе домой или нет…
— Успокойся Николай, — строго прервал я его. — Не маленький. И не надо обижаться. Я хочу узнать, что произошло с твоим школьным товарищем.
— Я понимаю, — сникшим голосом произнес он. — Извините.
18 мая 1978 г., четверг, 16 часов 45 минут
То, что сообщил Николай Терехов, было в высшей степени важно, ибо не исключало, что учитель Морозов оказался последним человеком, кто видел и разговаривал с Никитой Гладышевым.
О чем они говорили?
Вошел Самсонов.
— Ну что с Гороховым и Злобченко? — нетерпеливо спросил я, жестом приглашая его сесть.
— Алиби у них, — ответил Самсонов. — Горохову двенадцатого мая сделали операцию. Аппендицит. До сих пор лежит в больнице. Злобченко четырнадцатого мая работал на фабрике. Там вышла из строя отопительная система. Собрали всех ремонтников упросили их поработать в воскресенье. Работали в две смены. С фабрики все, в том числе Злобченко уехали после двадцати трех часов на служебном автобусе.
— Хорошо. Алиби так алиби, — кивнул я. — Надо побывать в кинотеатре “Вымпел” и поговорить с администратором Вероникой Георгиевной. Поинтересуйтесь, действительно ли в воскресенье Николай Терехов и ее сын Валентин смотрели на сеансе двадцать тридцать кинофильм “Они сражались за Родину”? Я думаю, что так оно и было, но для формальности нужно проверить. А потом позвоните мне.
— Понятно, — сказал Самсонов.
— Как с поездкой в Черновин? Оправа от очков повисла у нас, Игорь Демьянович. Не передумали ехать? — пошутил я.
— Завтра с утра, — ответил Самсонов. — А сегодня встречусь с администратором “Вымпела”.
— Лады.
После его ухода я позвонил в справочную и попросил назвать мне номер домашнего телефона Андрея Александровича Морозова.
— Алло, Андрей Александрович?
— Да.
— С вами говорит старший следователь прокуратуры Красиков…
— Дмитрий Васильевич? — оживленно перебил меня низкий мужской голос. — Очень рад, что вы позвонили. Я сам собирался это сделать. Узнал у директора ваш номер телефона… Да вот некстати свалился.
— Что-нибудь серьезное? — забеспокоился я.
— Нет, нет!
— Андрей Александрович, вы, кажется видели вечером в воскресенье Никиту Гладышева?
— Совершенно верно.
— Не станете возражать, если я сегодня загляну к вам? К вечерку?
— Милости прошу! Комсомольская, дом восемнадцать, квартира тридцать.
— Благодарю. До встречи.
Едва я положил трубку, как телефон зазвонил.
— Красиков слушает.
— Я — Гладышев… Федор Борисович Гладышев. Мой жена сказали, что вы… расследуете… Я хотел бы с вами встретиться. Если можно, прямо сейчас.
— Жду вас, Федор Борисович. Пропуск будет заказан.
— Благодарю.
18 мая 1978 г., четверг, 17 часов 15 минут
Теперь я смог лучше разглядеть отца Никиты: рослый, сильный человек лет пятидесяти–пятидесяти пяти.
— Хотел сразу к вам прийти, — медленно, с натугой говорил он, — как только приехал. Но с женой совсем худо. Уж лучше плакала бы… Знаете, на душе полная пустота… как будто и нет меня. — Взгляд у него был безжизненный. — Не укладывается в голове… Не верю… Привез ему сценарии итальянского кино. В Москве достал. В букинистическом магазине. Он ведь после школы хотел во ВГИК поступать.
Федор Борисович не называл сына по имени, словно боялся произносить его имя вслух.
— Федор Борисович, — сказал я, — к сожалению, ничего уже не поправишь. Это жестоко с моей стороны так говорить, но у меня нет иного выхода…
Гладышев сидел, не изменив позы, и взгляд его устремленный на меня, был таким же неподвижным.
— В воскресенье, — продолжал я, — ваш сын погиб. В понедельник мне поручили вести расследование.
Он шевельнул пальцами.
— Есть некоторые обстоятельства, Федор Борисович, в которых без вашей помощи мне будет сложно разобраться. И я надеюсь на вашу помощь, потому что — еще раз повторю — Никиту не воскресишь, но как он погиб и почему должно быть установлено.
— Да, — глухо произнес Гладышев. — Я тоже хочу знать, почему погиб мой сын. Я готов помочь вам и отвечу на любой вопрос.
Я молча поднялся и направился к сейфу. Открыл его и достал оттуда письмо Тереховой. Вернувшись к столу протянул листок Гладышеву.
— На вас поступила анонимка, Федор Борисович. Мы получили ее шестнадцатого мая.
Гладышев развернул листок, прочитал написанное, снова сложил бумагу и вернул письмо мне, не проронив ни слова.
— Это ложь, Федор Борисович? — тихо спросил я.
— Не совсем, — ответил он глядя мне в глаза. — Кое-что правда. Но больше неправды. От незнания. Да бог с ней, с этой анонимкой. У меня для вас новость посерьезнее. — Он вынул из кармана тетрадный лист. — Это письмо мы с женой получили сегодня. Прошу вас ознакомиться.
Я прочитал: “Дорогие мои, получила тринадцатого мая письмо от Никиты, ничего не могу понять, Всего одна строчка: “Наташа, наш с тобой отец — ничтожество!” Что у вас случилось? Я очень обеспокоена. Папа немедленно сообщи мне. Наташа”.
Как ударило: “Выходит, Терехова не солгала — у Федора Борисовича была дочь”.
— Очевидно, Дмитрий Васильевич вы не знаете, — проговорил Гладышев, — что у меня есть дочь, которую зовут Наташа.
— Вы ошибаетесь, Федор Борисович, — спокойно возразил я. — Мне известно об этом.
— А-а, тем лучше… Молодая женщина которую я целовал на вокзале, это и есть Наташа. Вообще-то я недавно узнал, что у меня есть дочь. Но вам это интересно, нужно?
— Да, — кивнул я. — Особенно теперь, после ее письма!
— Всего одна строчка, — его голос дрогнул, — а какая страшная и… Почему он так написал обо мне — вот о чем я думаю весь день.
— Вы не чувствуете своей вины перед Никитой?
— Нет! Мне всегда казалось, что сын любит меня и доверяет мне.
— Я тоже слышал, что у вас с ним были дружные отношения. Простите, а с женой?
— С Екатериной Ивановной?! Мы прожили вместе двадцать лет. У нас не было даже размолвок.
— Ваша жена никогда не говорила, что однажды ей позвонили и сказали, что между вами и вашей секретаршей…
— Да, да, — закивал Гладышев. — Такое случаи имел место. Звонила какая-то женщина и сказала, что Нина Феликсовна Доценко — моя любовница. Однако жена не стала продолжать разговор.
— Вы можете предположить, кто звонил?
— Думаю, что это сделала наша соседка, Клавдия Потаповна Терехова.
— Почему вы так полагаете?
— Тут малоприятная история. Дело в том, что мой бывший шофер Василий Петрович был мужем Тереховой. А потом ушел от нее: он женился на Нине Феликсовне. Терехова же почему-то посчитала виновным в этом меня. Я разговаривал с Василием Петровичем. Он долго не хотел объяснять причину своего разрыва с Тереховой…
— A разве он ушел от нее не потому, что сошелся с Доценко? — перебил я.
— Это скорее было следствием причины, — возразил Гладышев. — Видите ли Василий Петрович однажды случайно застал у своей жены мужчину в ситуации недвусмысленной, очевидной.
— Ах, так…
— Но Клавдии Потаповне, видимо, было легче считать виноватым кого-то другого, а не себя. Ладно, бог с ней. Наверное, я должен был предложить Доценко другую работу после того, как Терехов подал заявление об уходе. И тем самым прекратить всякие досужие разговоры о нас, которые ходили в тресте. Я этого не сделал.
— Почему?
— Ну, хотя бы потому, чтобы не считали, будто эти разговоры имеют какое-либо основание! И была еще причина. Вероятно, малоубедительная. Что поделаешь, Дмитрий Васильевич, человек состоит не из одной силы, у него имеются и свои слабости. Нина Феликсовна очень похожа на одну женщину, которая спасла мне жизнь во время войны, — на партизанскую медсестру Валентину Федорову. Она вытащила меня во время боя из-под огня, а сама погибла. И лет ей было тогда столько же сколько Нине сегодня. Когда я впервые увидел Доценко, то был поражен ее сходством с Валей Федоровой… Мне очень трудно расстаться с Ниной Феликсовной…
— А как вы оказались в партизанах? — спросил я.
— Я начал войну летчиком. Осенью сорок первого гитлеровцы сбили мой самолет. Раненым я попал в плен. Бежал. Вернее сказать, партизаны устроили побег. Мы бежали группой. Так я оказался в партизанском отряде. О базировался недалеко от одной деревне в Белоруссии. В этой деревне, в Старобичах, жила молодая женщина Анастасия Конодо. Мы полюбили друг друга, стали мужем и женой. В то время нельзя было пойти, как сейчас, в загс получить свидетельство о браке. Да и не до него было. День прожили — и за это спасибо! В конце зимы сорок третьего года немцы за помощь партизанам уничтожили Старобичи, а наш отряд изрядно потрепали. Гитлеровцы бросили против нас отборные эсэсовские части, артиллерию, самолеты. Пришлось нам уходить в другие леса. Анастасия была на шестом месяце беременности. Она не могла уйти с нами, так как предстояло пробираться через болота. Кроме того у нее тяжело болела мать. Но эсэсовцы никого не щадили. Мне потом передали, что Анастасия погибла… Вы позволите закурить?
— Да, пожалуйста!
Федор Борисович закурил, глубоко затянулся и продолжил:
— А полгода назад я вдруг получил от Анастасии письмо. Оказалось, что она спаслась. Анастасия писала что у нее уже взрослая дочь Наталья, у которой и свои дети есть. Моя дочь… Анастасия сообщала, что много лет назад вышла замуж и что ее муж, прекрасный человек, ставший для Натальи настоящим отцом. Он дал ей свою фамилию. Правда, потом, когда Наташа вышла замуж, фамилия у нее изменилась, теперь она — Троцюк. Живут они все вместе в городе Кудринске…