Действующие лица
Былкин Степан Петрович — чиновник средней руки.
Надежда — его жена.
Клава — его дочь.
Софья Гавриловна — мать Надежды.
Филипп Филипп — жених Клавы по переписке.
Немилов — поэт.
Микола — украинский почти олигарх.
Коблов — важный чиновник.
Володя — помощник Коблова.
Прахов — глава брачного агентства.
Действие первое
Картина первая
Столовая в квартире Былкиных. Овальный стол покрыт скатертью, на нем признаки приготовления к торжественному обеду: тарелки, бокалы, рюмки. У края стола сидит Былкин, тычет пальцем в кнопки калькулятора, вслух подсчитывает расходы. Говорит косноязычно. Фразы часто не договаривает. Подразумеваемые предметы заменяет неопределенными местоимениями.
Былкин. Вино — пять бутылок по восемьсот. Водка — две бутылки по двести. Надо же, на все такие цены! Все сотни, тысячи. А ведь было время, когда бутылка стоила три рубля двенадцать копеек. А пиво — двадцать две копейки. Правда, его нигде не было. Но где было, там стоило двадцать две копейки. С бутылкой! А бутылку можно было сдать, и двенадцать копеек обратно. Значит, само пиво сколько стоило? Вот, посчитайте. Правда, был дефицит. В магазинах хоть шаром покати. Все приходилось доставать. Ботинки, шнурки для ботинок, стиральный порошок, туалетную бумагу — буквально все. И пива в магазины порой неделями не завозили. Зато когда появлялось, побежишь, две авоськи домой притащишь, и такое удовольствие. Особенно если с воблой. Правда, воблы тоже не было. То есть она бывала. Но бывала тогда, когда не было пива. А пиво было тогда, когда не было воблы. Зато если повезло и достал то и другое, это была такая радость… А теперь пиво есть, вобла есть, а радости нет.
В углу комнаты у открытого шкафа стоит Клава в ночной сорочке и в бигудях. Снимает с вешалки платья, одно за другим прикладывает к себе, смотрит в зеркало, разочарованно вздыхает. Они все слишком велики.
Клава (в отчаянии). Ну совершенно нечем прикрыть бренное тело. Какие-то ужасные балахоны! Висят на мне как на палке. И никто даже не замечает, что мне не в чем ходить. При живых родителях существую как сирота, ни внимания, ни помощи ни от кого.
Былкин (продолжает мыслить вслух). Теперь все есть, а культуры нет.
Клава. И что это за родители, которые допускают, чтобы их родная дочь ходила в обносках!
Былкин. А где нет культуры, там преступность. Сумки на ходу вырывают, в лифтах девушек насилуют, за мобильный телефон могут убить. Говорят — запретить продажу оружия. Да у нас надо запретить продажу всего. Топоров, ножей, вилок, отверток, гвоздей, шил.
Клава. Кто шил? Никто мне ничего не шил. Да и не обязательно шить, можно и готовое подобрать что-нибудь — от Диора, Кардена, Армани. В крайнем случае — от Юдашкина. Вон у Ленки родители все ей покупают, чего ни захочет. Только намекнет, а ей по щучьему велению — платье, сапоги, шубу… Ко дню рождения иномарку подарят. А у меня родители… Не знаю, может, вы меня из детдома взяли или на помойке где-нибудь подобрали.
Былкин (наконец услышал). Глупость какая, подобрали ее! Ты разве не видишь, что, когда в теле, ты просто копия матери. А теперь, конечно, похудела, так это… И кто ж перед тобой виноват? Надо было думать, прежде чем диету, это вот да. Надо ж понимать, что если ты худеешь, тряпки твои вместе с тобой, они ведь не это, они ведь худеть не будут. И теперь это не подходит и это, а виноват обратно же я. И мне же опять оплачивать гардероб, и для гостей вон сколько чего накупили. Мать твоя — натура широкая, и деньги туда-сюда. А того не понимает, что мне с моими доходами хватает только на туда или на сюда. А на туда-сюда — нет. А она за одну только вырезку две тысячи отдала. И ради кого? Ради американца, который как бы жених. Еще неизвестно, чем дело кончится, а уже сколько денег ухлопали.
Клава. А я вас просила ухлопывать? Американцы люди демократичные. Им не обязательно дым в глаза пускать.
Былкин. Вот и я говорю — не обязательно. А мать-то твоя — нет, как же, он же американец, высшая раса. Есть у нас все-таки эта черта рабская, раньше называли низкопоклонством перед всем иностранным. Между прочим, он тебя видел на снимке. А свое фото прислал?
Клава. Не фото, а видео.
Былкин. Ага, как на саксофоне играет. И список требований. Номер один, номер два, номер три. Чтобы невеста любила семью, хотела детей, умела готовить, имела чувство юмора и читала Достоевского. Нет бы кого там из современных, а то Достоевского. Гурман какой! Он ради Достоевского выучил русский язык, а невеста ради него должна выучить Достоевского. Это ж несопоставимо. Ну, ради Достоевского — да, но ради тебя… Кто ж ты такой? Ну, я понимаю, американец, но даже американец не всякий на Достоевского тянет. Клав, а ты сама Достоевского правда читала или лишь бы американцу мозги запудрить?
Клава. Пап, ты же знаешь, что я дипломную писала по «Преступлению и наказанию».
Былкин. Вот нашла чем заниматься в своем педагогическом. Послушалась бы меня в свое время — изучала бы экономику, писала бы не «Преступление и наказание», а что-нибудь про прибавочную стоимость или про крекинг нефти, сама бы теперь заработала и на платье, и на шубу, и на что там еще. И папашке еще поднесла бы чего-нибудь к юбилею. Какие-нибудь швейцарские часики, брегет какой-нибудь скромный, тысяч за пятьдесят. Долларов. А я ношу за восемьсот рублей, и доволен. Время показывают секунда в секунду — а чего мне еще надо? Тем более что народ у нас глазастый. Особенно журналисты. Приходят с расспросами, как контора работает, а сами тебя с ног до головы взглядом общупают, интересуются, какие на тебе лейблы натянуты и что на руке сверкает. А потом при случае заметят, что Былкин зарплату получает такую, а часы носит такие. А Былкин не дурак, Былкин всегда помнит, кто тварь дрожащая, а кто право имеет.
Входит Надежда с большим блюдом пирожков, которое ставит на стол.
Надежда (изображает уличную торговку). Горячие пирожки! С мясом, капустой, яичком, луком! (Напевает.) Доченька, дружочек, скушай пирожочек!
Клава не отвечает, вертится перед зеркалом.
Надежда. Клава! Ау!
Клава. А?
Надежда. Пирожочек, говорю, откушай.
Клава. Мам, ты что? Какой пирожочек? Ты знаешь, сколько в нем калорий?
Надежда. Да при чем тут калории? Ты со своими калориями скоро в зеркале отражаться не будешь.
Клава. А пока что в нем не помещаюсь. Хотя моя цель: девяносто — шестьдесят — девяносто.
Былкин (опять погрузившись в расчеты). Не шестьдесят девяносто, а тыща девятьсот девяносто — красная икра. Надь, а черную ты зачем покупала?
Надежда (делает вид, что не понимает). Черную что?
Былкин. А ты не знаешь, что бывает черное?
Надежда. Черное все бывает. Краска, сажа, уголь. Негры бывают черные.
Клава. Мам, про негров забудь. Такого слова больше нет.
Надежда. Как это нет? Ты прям по анекдоту: негры есть, а слова нет.
Клава. Вот и нет, потому что звучит оскорбительно. А есть слово «афроамериканец».
Былкин. Дурацкое слово. А если он наш негр, российский, тогда как его звать?
Надежда. А так и звать, по-российски: негр.
Клава. Нет, так нехорошо. У нас можно звать «афрорусский».
Былкин. Ладно, а этот твой тоже афро?
Клава. Нет, папочка, Филипп — чистый кавказец.
Былкин (насторожился). Лицо кавказской национальности?
Надежда. Грузинчик?
Былкин. Азербайджанчик?
Клава. Не чик-чик, а пора уже знать, что по-английски «кавказец» — «кокейжен» — это «человек белой расы».
Надежда. Слава богу!
Былкин. А по мне, хоть и не белый, лишь бы не этот. Кстати, он не это самое, нет?
Клава. Ни в коем случае! Он мне сразу написал, что прямой.
Надежда. В том смысле, что не кривой? Не одноглазый?
Клава. Гетеросексуал.
Надежда (в ужасе). Кто-о-о?
Клава. Мам, гетеросексуал — это не извращение, а наоборот. Значит, имеет влечение к противоположному полу.
Былкин (насмешливо). Оригинал!
Надежда. А к противоположному — это у них необычно?
Клава. Да, гомосексуализм теперь и у нас в большой моде.
Надежда. Из-за этой моды сколько девчонок замуж выйти не могут. А они мужик с мужиком. Разве это справедливо?
Клава. А что делать, если человек таким уродился? Уже весь мир признал, что гомосексуализм — это не порок и не прихоть. В цивилизованных странах гей-парады проводятся и однополые браки разрешены. В Германии министр иностранных дел…
Былкин. Знаю, вышел замуж. Но то в Германии. А у нас в наше время до пяти лет давали. Но теперь свобода — и пожалуйста, только без пропаганды.
Входит Софья Гавриловна.
Софья Гавриловна. Надя, ты не знаешь, куда я дела это?
Надежда. «Это» — что?
Софья Гавриловна. Что «что»?
Надежда. Ты говоришь, что не помнишь, куда ты дела это. Я тебя спрашиваю: «это» — что?
Софья Гавриловна. Я не помню.
Надежда. Так чего ж ты от меня хочешь?
Софья Гавриловна. Я от тебя? Я не помню.
Надежда. Тогда иди к себе. Как вспомнишь, придешь. Да куда ты? Твоя комната не здесь, а там.
Софья Гавриловна. Господи боже мой, ничего не помню. Как была маленькой девочкой — помню. Как первый раз пошла в детский сад, в школу. Помню выпускной вечер, помню Большой театр, «Лебединое озеро». Там я познакомилась с молодым человеком, который… не помню. А на первомайской демонстрации видела товарища Сталина. Он стоял на трибуне Мавзолея и улыбался и махал рукой, и вот я даже уверена, что он помахал лично мне. Вы не можете себе представить, какое чувство меня охватило. Я подумала: если бы он мне сказал, Софья, умри за меня, я не спросила бы зачем. Я немедленно умерла бы. А вы можете умереть за какого-нибудь великого человека? (Вглядывается в зал.) Нет? У вас нет ни великих идей, ни великих людей.
Былкин. Великих людей у нас нет, зато есть высокие рейтинги.
Софья Гавриловна. Бедные, бедные люди! (Пауза.) А вы не знаете, что я искала?
Надежда. Ты искала дверь в свою комнату. Вон она (провожает мать до двери), пойди отдохни.
Софья Гавриловна уходит.
Былкин. Маразм крепчал.
Надежда. Нельзя смеяться над старостью. Посмотрим, каким ты будешь в ее возрасте.
Былкин. Надеюсь, никаким не буду. Не доживу. Однако пора звонить Прахову.
Надежда. Прахову?
Былкин. Ну, этому хмырю из брачного интернет-агентства «Русский…» …как его?..
Клава. «Русский Гименей».
Былкин. Вот именно. Русский этот вот…
Берет трубку, набирает номер.
Картина вторая
Обстановка аэропорта. Радио сообщает о взлете и посадке очередных рейсов. Посреди сцены стоит Прахов с багажной тележкой и с фанерной табличкой, на которой написано «Mr. Philip Philip». К нему подходит молодой человек с двумя большими чемоданами на колесиках и рюкзаком за спиной.
Филипп (широко улыбаясь). Здравствуйте.
Прахов (недоверчиво). Мистер Пхилип?
Филипп. Филипп.
Прахов (смотрит на Филиппа, поворачивает к себе табличку, где написана фамилия. Филиппу). А документик ваш можно посмотреть?
Филипп. Вот?
Прахов. Что «вот»? Где «вот»? Ваш (с трудом выговаривает) ай-ден-ти-фикейшн. Паспорт или заменяющий документ.
Филипп (недоуменно пожимает плечами). У меня уже смотрели. Но если это нужно… (Протягивает паспорт.)
Прахов (читает). Пхилип Пхилип. Это имя или фамилия?
Филипп. Обе. Имя Филипп и фамилия Филипп.
Прахов. А здесь написано «Пхилип Пхилип».
Филипп. Это имя греческое.
Прахов. И что, если греческое, значит, надо говорить «Пхилип»?
Филипп. Говорить надо «Филипп», а писать через «пи эйч». Так все слова от греков: Филипп, Философия, Филармония, Филадельфия.
Прахов. Фигня. Между прочим, здравствуйте, мистер Пхи… извиняюсь, Филипп. (Заглядывает в бумажку). Хау ар ю?
Филипп. Файн. Приятно вас видеть. А вы, я извиняю, кто?
Прахов. Прахов, президент интернет-агентства «Русский Гименей». По поручению невесты должен вас встретить и препроводить к месту. (Перекладывает чемоданы Филиппа на тележку.) Вас уже все ждут с нетерпением. (На ходу.) Между прочим, выбор ваш целиком одобряю. Очень интеллигентная русская семья. Отец занимает важный пост, мать имеет среднее музыкальное образование. Окончила школу по классу баяна. Ну а сама Клавдия — это клад, это чудо. Красота, талант, образование, фигура точеная (изображает руками фигуру Клавы). А Достоевского — назубок. Да и вашу американскую литературу неплохо знает. Хемингуэя, Фолкнера, Апдайка…
Картина третья
Квартира Былкиных.
Былкин. Так о чем мы говорили?
Надежда. Не помню.
Былкин. Это у вас фамильное — ничего не помнить? Зато я помню. Мы говорили о черной этой. И зачем же ты ее покупала?
Надежда. Не зачем, а для кого. Для гостей. Потому что придет американец, придет Коблов. Причем сам позвонил и сказал, что придет.
Былкин. Ясно, что придет. Конец месяца. Время сбора дани.
Надежда. А зачем он к нам едет? Почему не берет прямо на работе?
Былкин. Неужели непонятно? На работе мне могут подсунуть меченые купюры, а я ему. А здесь через мои руки прошли, меня не схватили, значит, все в порядке.
Надежда. Тем более что ты ему как бы друг.
Былкин. Вот именно «как бы»! Это раньше мы с ним кореша были, когда вместе в институте и на партийной работе, а теперь он большими делами ворочает, на машине с мигалкой ездит. А мы на своей «хёндайке».
Надежда. А кто ж тебе виноват? Ты в девяносто первом из партии вышел и никуда не вошел, а он вошел.
Былкин. Я вошел, да не в ту дверь. Промахнулся. А он попал в точку. Кто мы ему теперь? Небось уже и не помнит, как за тобой ухлестывал.
Надежда. А мне кажется, он и сейчас на меня поглядывает.
Былкин. Ну да, больше ему не на кого поглядывать, как на тебя!
Надежда. А что ж, на Ленку, что ли, свою смотреть будет? Вам же, мужикам, свое всегда приедается… Да на меня и другие мужчины еще обращают внимание. Особенно летом. Когда я на каблуках и в мини-юбке.
Былкин. Пора на макси переходить. А про икру так и не сказала, почем брала.
Надежда. А если скажу, будешь ругаться?
Былкин. Буду. Но ты скажи шепотом. (Надежда шепчет.) Что-о-о?! (Надежда шепчет.) Ты в своем уме?! Да мне никакой зарплаты на это…
Надежда. Но мы, слава богу, на зарплату и не живем.
Былкин. Не намекай. Да, признаю, приходится брать взятки. И только ради тебя и Клавки. Сам бы я ни за что. Потому что я родился честным человеком и в детстве ничего не крал, кроме папирос у отца. А теперь беру, пока дают и еще не поймали. А вот на пенсию вышибут, тогда кто мне чего даст? Если на зарплату нельзя жить — на пенсию, думаешь, можно?
Надежда. А зачем тебе на пенсию, ты у меня еще в силе.
Былкин. В силе не в силе, а Коблов уже намекал, что пора подумать.
Надежда. С чего это вдруг? Если он таких, как ты, поразгоняет, сам-то на что жить будет?
Былкин. Будет жить еще лучше. Наберет молодых, понаглее и поухватистей, они ему будут побольше отстегивать.
Надежда. А ты мало даешь?
Былкин. А с чего я дам больше? Мне меньше стали давать, я ему меньше. Это ж там, где он сидит, придумывают всякое, как это, ноу-хау против бюрократии. Чтоб все через Интернет, онлайн, без бумажной волокиты. А без волокиты, кто мне чего даст? Мне не дадут, я вам не дам, вы ему не дадите. Он обидится на вас, вы — на меня. А чего обижаться, это ж не я, это вы придумали без волокиты вот и живите без волокиты, без домов в Майами и счетов в швейцарских банках. И я буду. Честно. Зато остаток жизни на пенсии проведу, а не на нарах.
Надежда. А какая у тебя будет пенсия?
Былкин. Повышенная. Тысяч пятнадцать.
Надежда. Пятнадцать? Ты что, смеешься? Нам с Клавкой пятнадцать на туалетную бумагу не хватит.
Былкин. А вы ее экономьте, за желудком следите. Вам ни на что не хватит, а люди и этим обходятся. На эти деньги питаются, одеваются и за квартиру платят.
Надежда. Как же они живут, когда кило мяса стоит…
Былкин. А они без мяса. Вегетарианцы.
Надежда. Но все-таки люди людям рознь. А у тебя ж заслуги…
Былкин. Заслуги все в пятнадцать тысяч уложат. Стаж, премии, ордена, медали и зарплату за последние годы.
Надежда. А остальное?
Былкин. Если ты о том, что сверх зарплаты, так это учитывают не в собесе, а в прокуратуре. Статья 290, часть вторая, до двенадцати лет.
Надежда. Да ладно тебе. Если что — откупимся, не впервой. Слава богу, прокуроры у нас не вегетарианцы, тоже свое берут.
Былкин. Какие берут, какие — нет.
Надежда. Где такие, что нет? Покажи.
Былкин. А у нас в округе такой, Мирилюдов. Не берет, живет в двухкомнатной квартире. На работу ездит в троллейбусе.
Надежда. Прокурор в троллейбусе? Какой ужас! Вот страна! Правду Клавка говорит, что здесь жить нельзя.
Клава (входит из другой комнаты). Ну что же мне все-таки надеть?
Надежда. Господи, ну что за проблема? У тебя остались школьные наряды.
Клава. Какие?
Надежда. Да вот хоть платье, которое мы тебе для выпускного бала справили. Посмотри, какая красота! Какие вытачки, рюшечки! И размера ты достигла того же. И выглядеть будешь как семнадцатилетняя. Прямо хоть под венец.
Клава. Мам, ты смеешься? Какой там венец!
Надежда. Нет? Тогда вот джинсы. Тоже с десятого класса. И совсем новые, как будто и ненадеванные.
Клава. А мне как раз новые ни к чему. Но если здесь распороть, тут порвать, а там обкорнать… Вот, папуля, и никакого расхода. Так что ты становись на честный путь, и мы с тобой тоже. Ладно, сейчас переоденусь и сбегаю в парикмахерскую.
Былкин. Ты что? А американец?
Клава. Я быстро. А он если появится, займите его пока разговором.
Надежда. Ой! А я даже не знаю, о чем с ним говорить.
Былкин. Я тем более.
Клава. Тоже задача! Поговорите о погоде, как долетел, инфляция, налоги, курс доллара, расовые проблемы, перезагрузка, Афганистан, акт Магнитского, закон Димы Яковлева, гей-пропаганда. В общем, разберетесь.
Уходит.
Былкин. Все-таки не нравится мне это.
Надежда. «Это» — что?
Былкин. Я не понимаю, зачем ей этот американец, что для нее эта Америка.
Надежда. А ничего. Это для нее какая-то абстрактная территория. Мираж. Сказка. Ей кажется, что уедет в Америку — и все ее проблемы сами собой решатся.
Былкин. А ты одобряешь.
Надежда. Нисколько. Я даже против. Но ты знаешь, мне эта Америка иногда снится, и так явственно, как будто я там родилась.
За окном сирена спецсигнала, сцена озаряется переливчатым светом мигалки.
Былкин. Что там? Полиция?
Надежда. Сейчас посмотрим.
Звонок в дверь. Надежда спешно охорашивается перед зеркалом, бежит к дверям, возвращается с Кобловым и Володей.
Коблов. Привет дому сему!
Былкин. Здравствуй. А я смотрю, кто-то со свистом прикатил. Думал, полиция или «Скорая помощь».
Коблов. А я и есть «Скорая». Вот тебе лекарство для профилактики. (Протягивает бутылку виски.)
Былкин (читает). «Блюе лабел». Хорошее?
Коблов. Блю лейбл. Лучшее. Мне для друга ничего не жалко. Кроме времени. Бывает непросто выкроить. С тех пор как возглавил антикоррупционную службу…
Володя. В ранге министра.
Коблов. …для личной жизни времени не остается. В восемь ухожу из дому, и хорошо еще, если к полночи вернусь. Коррупцией все пронизано. Снизу доверху. Никто ничего не боится. И что интересно, чем больше с этой коррупцией боремся, чем больше антикоррупционных структур создаем, тем больше ее и становится.
Володя. А потому, Геннадий Семенович, что этим структурам тоже кушать хочется.
Коблов. А ты помолчи. Слишком разговорился. Тебе по твоему положению помалкивать надо и поддакивать начальству. Вот и этот ничего не боится. Кстати, позвольте представить. Володька, мой пресс-секретарь. Довольно наглый тип. Развязный, за словом в карман не лезет. Вчера, между прочим, в телешоу участвовал, как раз речь шла о коррупции… Ты не видел?
Былкин. Виноват, я не все программы смотрю.
Коблов. А эту стоило посмотреть. Он там сказал… Ну скажи сам, что ты сказал.
Володя. А что я сказал? Правду сказал. Я всегда говорю правду, только правду и ничего, кроме правды.
Коблов. Ну и нам изложи.
Володя. Излагаю. Встал вопрос, на ком коррупция держится и кому нужна. Я сказал: вам и нужна. Вы же все, одни и те же лица, ходите с канала на канал, размахиваете руками, спорите, откуда она начинается, снизу или сверху, головку к потолку задерете, она у вас от вашей же храбрости безумной закружится, и опять спускаетесь вниз, к полицейскому, который во всем виноват. И бежите на другой канал ту же воду толочь в той же ступе. И сами вы знаете, и зрители знают, что от ваших споров никакого проку не будет никому, кроме вас самих, в том, что очередной раз в «ящике» помелькаете и какую-то выгоду для себя лично из этого извлечете. А коррупция останется, и нам всегда будет с чем бороться.
Коблов. Видишь, какой златоуст.
Былкин. Да. (Володе.) А вы не боитесь прямо такие слова по телевизору говорить?
Володя. А чего бояться? Меня для того и зовут, чтобы я делал вид, что я такой бесшабашный, и другие с тем же туда идут. Но все понимают, что мы играем в игру «да и нет не говорите, черный с белым не берите», а все остальное — сколько угодно. И чем острее, тем лучше.
Былкин. Да, интересно. (Коблову.) А ты что ж супругу не взял?
Коблов. Ленку-то? Так она ж у меня акула капитализма. Вся в делах. Сейчас в Марсель умотала на переговоры о строительстве нового крупнотоннажного танкера. Ты представляешь, я передал ей свой бизнес, а она, слабая женщина, во какими делами ворочает. Двенадцать нефтеналивных танкеров. Целый флот. Я ее так и зову: адмирал флота. Ну, а вы как живете?
Былкин. Да мы так, существуем. Без танкеров. Как все честные люди, практически на одну зарплату.
Коблов. Не прибедняйся.
Былкин. Я не прибедняюсь. Я боюсь.
Коблов. А ты не бойся. Знай свое место, лишнего не бери, за рамки не выходи. Полагайся на интуицию, помни, что если ты, допустим, генерал-лейтенант, то тебе не надо строить дом в семь этажей, когда у генерала армии только шесть. Тем более в наше время, когда эти все, кому делать нечего, всё высматривают, вынюхивают, на мобилки снимают, в Интернете выкладывают. Вот! Демократия, мать ее задери.
Былкин. Да, дожили. Никакого уважения к исконным этим, вот, да, обычаям, никакого. Мой дед был председателем сельсовета, так ему всегда кто — поросенка, кто — курочку, кто — десяток яичек. Проявляли уважение, и при чем тут коррупция. Слова такого не знали. А теперь все грамотные, техникой овладели, а стыд потеряли. Приходит отрегулировать чего-нибудь такое, чего ему нужно, а в пуговице видеокамера, в галстуке микрофон, и денежка помечена изотопами. Тю-тю-тю-тю. Такие все умные стали.
Коблов. А что ты хочешь? Двадцать первый век, дураки все в двадцатом остались. Теперь все такие дошлые, ушлые. А ты будь еще дошлее, еще ушлее и прежде времени в панику не впадай. Пока я в силе, тебя в обиду не дам. Не зарывайся, живи спокойно, выдавай дочку замуж. Я правильно понял, за американца?
Былкин. Ну да, приехал знакомиться.
Коблов. А почему за американца? Своих парней, что ли, нет?
Былкин. Да я тоже так говорю.
Надежда. Ну да, он говорит. А она говорит: какие парни? Все алкоголики да голубые.
Коблов. А в Америке что? Ну, алкоголиков, допустим, поменьше. А голубых поболее, чем у нас. Но у нас-то мы боремся с этим злом, а там… Особенно в Сан-Франциско. (С неожиданным воодушевлением.) Идешь где-нибудь по парку, а тебе навстречу в обнимку влюбленные парочки: он и он, она и она. (Преображаясь.) Но у нас это зло когда-нибудь искореним. (Володе.) Как думаешь, Вовик, искореним?
Володя. Непременно.
Коблов. Так что с этим разберемся. Но если Клаве политика наша не нравится…
Былкин (поспешно). О политике мы не говорим.
Коблов. Почему нет? Советская власть давно кончилась, сегодня можно и о политике.
Былкин. Сегодня можно, завтра нельзя, лучше не привыкать. Потом отвыкать будет трудно. Но она не о политике, а вообще говорит, у нас это вот — экология, климат, люди, все это как-то вот это…
Коблов. Ну, тут ее понять можно. Климат у нас, ничего не скажешь, суровый, над экологией мы работаем, а люди… по отдельности — да, плохие. Но народ… народ хороший. В целом. Хотя духовности не хватает. Особенно среди молодежи. Живут сегодняшним днем. Прошлое не вспоминают. Я спрашиваю племянника, с кем была Великая Отечественная война. Он говорит: с чеченцами. Кто такой Юрий Гагарин? Олигарх. А Максим Горький? Бывший мэр Нижнего Новгорода. Ничего не знают, в уме только деньги, деньги, деньги. А благо Родины, а духовность…
Володя. Когда я слышу слово «духовность», я хватаюсь за пистолет.
Былкин. За травматический?
Коблов. Это он шутит. Геббельса повторяет. А духовности ведь и правда нет. Патриотизма тем более. Молодые люди трудиться не хотят, от армии уклоняются. Придумывают сказки про дедовщину. А хоть бы и дедовщина, так это же школа. Эти деды, старослужащие, из домашних хлюпиков мужиков делают. Но хлюпики пошли умные чересчур. Чуть что — мамочек вызывают. А те, не разобравшись, в чем дело, пишут министру обороны, прокурору, Страсбургским судом стращают, позорят нашу страну.
Надежда. А где ты так загорел? В Турции?
Коблов. В Турции? Ты что, Надюша! Я похож на того, кто ездит в Турцию? Там уже столько наших! Везде русская речь: сэйл, шопинг, хау мач.
Былкин. А я в Интернете читал, ты большую яхту купил.
Коблов. Ну да, трехпалубную. Но у некоторых бывают побольше. Денег ухлопал кучу, зато удовольствие ни с чем не сравнимое.
Былкин. Как говорится, у богатых свои привычки. А где ты ее держишь?
Коблов. А то ты не знаешь. Если уж в Интернете прочел про яхту, то там же пишут, что лодку держу на Мальте. Подальше от налоговой службы и завистливых глаз.
Былкин. Туда лететь далеко.
Коблов. И утомительно. Даже бизнес-классом.
Надежда. А что Дима? Он сейчас в каком классе?
Былкин (иронически). Тоже в бизнес?
Коблов. Двадцать копеек. Ну, в общем-то в бизнес. Высшая школа экономики, город Лондон.
Былкин. А-а!
Надежда. А-а!
Коблов. Хочется дать мальчишке то, чего у нас не было. Хорошее образование. Будет знать экономику, английский у него уже и сейчас как родной. К тому же призывной возраст лучше там переждать.
Звонок. Надежда бежит к двери, возвращается с Немиловым. У него в руках две гвоздики.
Надежда. А почему две? Живым четное число не дарят.
Немилов. А я четное и не дарю. Одну вам, другую Клаве. Здравствуйте, Степан Петрович! (Коблову и Володе.) Здравствуйте.
Былкин. Здравствуй, Вадик. (Коблову.) Вы не знакомы? Поэт Вадим Немилов. А это руководитель антикоррупционной службы…
Володя. В ранге министра.
Былкин. …наш известный политический дея…
Немилов. Можете не представлять, кто ж не знает. (Володе.) А вы тоже в ранге министра?
Володя. Я в ранге пресс-секретаря. Владимир.
Немилов. Вадим. Я сразу понял, что кто-то важный приехал. Во дворе машина с мигалкой, а у подъезда какие-то мужики с вопросами, что, куда, к кому, а один меня прямо до вашей, Степан Петрович, двери проводил и не отошел, пока не убедился, что хозяева действительно меня ждут.
Коблов. Такая жизнь. Служба безопасности свое дело знает. Особенно после моих выступлений по поводу традиций российского патриотизма. Приходится быть начеку.
Немилов. Кто-то на вас покушается?
Коблов (перекрестившись). Пока бог миловал, но письма с оскорблениями и угрозами получаю. Между прочим, с текстом в вашем блоге меня тоже ознакомили.
Немилов. Правда? А я думал, до вас мой писк и не доходит.
Коблов. Да это не писк, а, я бы сказал, рычание.
Немилов. Не рычание, а возражение.
Коблов. А кто вы такой, чтобы возражать?
Немилов. Я гражданин своей страны.
Коблов. Ну, граждане — это мы все. А что вы как гражданин для своей страны полезного делаете? Блоги в Интернете ведете? Да этот Интернет ваш не что иное, как международный забор, на котором можно писать все что хочешь, как в общественном туалете. Блогер! Слова-то какие-то у нас пошли. Блогеры, дилеры, провайдеры, промоутеры, девелоперы, мерчандайзеры, а еще у нас этот есть, этот… как его… ом-бундсмен.
Былкин. Кто-о-о?
Коблов. Ты знаешь, я такое слово два раза подряд произнести не могу. Защищает права человека.
Былкин. Официально?
Коблов. Официально. И зарплату получает хорошую.
Былкин. А я думал, те, которые за права человека, сами в тюрьме сидят.
Коблов. Ну, это раньше было. Но теперь у нас государство демократическое. Что и позволяет нашему блогеру писать в его блогах все что хочется.
Немилов. А вы против?
Коблов. Почему же? У нас свобода слова. Пока. Так что, если ничего другого не умеете, пишите. Что вы там про меня писали? Что я с коррупцией борюсь и сам в ней участвую?
Володя. Правильно. Чтобы с ней бороться, надо знать ее изнутри.
Былкин. Вадик! Как ты смеешь оскорблять уважаемого человека?
Коблов (Былкину). Не мешай ему, Степа, пусть говорит. Ну, допустим, вы правы и мы все, про кого вы пишете, плохие. А что делать? Ведь мы не с неба свалились. Какое общество, такие и мы. Вы все кричите: полиция плохая, прокуроры плохие, депутаты плохие, — а где же взять других? Мы же все из народа. Мы его часть. Какой он, такие и мы. За что он нас и любит, а к таким, как вы, относится с недоверием.
Надежда. Что за глупая порода эти мужики! Как сойдутся, так тут же начинают друг друга задирать. И было бы из-за чего. Из-за политики! А ведь о ней спорить — все равно что о погоде. Она какая есть, такая есть. Вот лучше пирожков отведайте. Кажется, удались.
Коблов. Сейчас проверим. О! Делишес! А помнишь, Степа, когда мы студентами были, так, бывало, одними пирожками и питались. Жареными. С мясом — по десять копеек, а с капустой, рисом или повидлом — по пятачку. На каждом углу продавались.
Надежда. Неужели такую дрянь ели?
Коблов. Так лопали, что за ушами трещало. Желудок был молодой и здоровый, переваривал все, на что денег хватало. А теперь денег хватает на все, но здоровье мало чего позволяет.
Надежда. А что со здоровьем?
Коблов. Да ничего особенного. Как у всех. Знаешь, как поэт написал: «Все плотнее идут годовщины, умножая рубцы и морщины, но сдаваться старик не спешит. Он на что-то еще уповает, хоть уже никогда не бывает, что нигде ничего не болит».
Немилов. А это, между прочим, мои стихи.
Коблов. Правда? Вот это вы умеете! Хорошие стихи. Только упаднические. Я где-то читал, что взгляд поэта очень отличается от взгляда обыкновенного человека. Идет, например, обыкновенный человек, вроде меня, по улице, и перед ним лужа. И что он видит? Лужу, и ничего больше. Но поэт видит не лужу, а звезды, которые в ней отражаются. Впрочем, в ваших стихах такой же подход. У старика все болит, но он не сдается, стремится к чему-то. Это раньше называлось «исторический оптимизм». А вот в блогах у вас никакого оптимизма нет, а сплошное брюзжание.
Немилов. Не брюзжание, а критика воровства, ханжества, лицемерия…
Былкин. Вадик, поди-ка сюда. (Былкин и Немилов отходят в сторону.) Ну зачем ты так? Это ж мой гость. Расскажи лучше, как живешь, что пишешь, где печатаешься?
Немилов. Если не считать блогов, нигде не печатаюсь.
Былкин. А что так?
Немилов. Никак, Степан Петрович, не вписываюсь в сегодняшнюю моду. Издателю не даю прибыли, а спонсора нет.
Былкин. Ну, раз не печатают, займись чем-то другим.
Немилов. С какой стати? Я же поэт, это моя профессия.
Былкин. Профессия — это то, за что деньги платят. А за что не платят, это называется «хобби». Будешь считать хобби профессией — прослывешь неудачником.
Немилов. А я и есть неудачник, Степан Петрович. Мои стихи не печатают, денег нет, а девушка, которую я безумно люблю, никогда не ответит мне взаимностью.
Былкин. Ты имеешь в виду Клаву?
Немилов. Да, Степан Петрович, вашу дочь. Я знаю, вы человек прагматичный и не хотите, чтобы Клава связала свою жизнь с таким, как я, и она сама тоже трезво смотрит на жизнь. Но я готов ее любить на расстоянии. Как Петрарка — Лауру.
Былкин. Чтоб она была всегда как в тумане. Чтоб не надо было ни кормить, ни одевать, ни спать, а только издали восхищаться, страдать и писать стихи о неразделенной любви.
Немилов. Приблизительно. А как реалист я вам скажу, Степан Петрович, что недостижимый идеал гораздо надежнее достижимого. Достижимый, как только его достигнешь, перестает быть идеалом, а недостижимый остается им навсегда.
Звонок в дверь. Надежда открывает. Входят Прахов и Филипп с чемоданами.
Прахов. А вот и мы. Здравствуйте, Надежда Тимофеевна, здравствуйте Степан Петрович (Остальным). Здравствуйте, здравствуйте. Прахов. Президент брачного интернет-агентства «Русский Гименей». Если имеете матримониальные намерения, вот (раздает визитные карточки), обращайтесь. Знакомства, браки, усыновления, разводы, раздел имущества. Прошу любить и жаловать, мистер Филипп Филипп.
Филипп (пожимает поочередно руки). Здравствуйте. Приятно вас видеть. Приятно видеть. Приятно. Очень. Филипп. Можно Фил.
Былкин. Былкин.
Володя. Володя.
Немилов. Вадим.
Коблов. Коблов Геннадий Семенович, руководитель федеральной антикоррупционной службы.
Володя. В ранге министра.
Филипп. О, большая честь! (Надежде.) А вы Клава?
Надежда (польщена). Что вы! Я ее мама.
Филипп. О, я извиняю.
Надежда. Ничего, ничего.
Прахов. Надежда Тимофеевна, вы так молодо выглядите, что мистер Филипп принял вас за Клаву. А Клавы что, нет?
Надежда. Она скоро будет. А вы пока располагайтесь. Устали с дороги?
Филипп. О да. Ночью хотел спал, но не спал.
Надежда. Ну, посидите, а я вам сейчас вашу комнату приготовлю, можете пока отдохнуть.
Надежда уходит. Былкин и гости не знают, чем занять американца.
Былкин (лишь бы о чем-нибудь говорить). На самолете прилетели?
Филипп. О да. На эйрплейн.
Былкин. И долго летели?
Филипп. О да! Чикаго, Нью-Йорк, Москва — пятнадцать часов.
Коблов. И совсем не спали?
Филипп. О нет.
Коблов. А я, когда за океан летаю, выпиваю бутылку виски и сплю как убитый.
Долгая пауза.
Былкин. И вы, значит, постоянно живете в Америке?
Филипп. О да. Штат Охайо.
Былкин. А, Огайо! Я слышал! Там у вас кукуруза растет.
Филипп. О да!
Былкин. И такая большая.
Филипп. О да. Вот такая болшая!
Былкин. А вы что выращиваете?
Филипп. А ничего не выращиваю. Я имею свой ресторан. В ресторан и в джаз-банд играю на саксофон (руками и губами изображает игру на саксофоне) бу-бу-бу-бу.
Былкин. Значит, вы еще и музыкант? Профессионал?
Филипп. В ресторане профессионал, а джаз-банд — хобби.
Былкин. То есть в джаз-банде играете не за деньги?
Филипп. О нет. К сожалению, не за деньги.
Былкин. А Достоевский — это тоже хобби?
Филипп. О да. Достоевский — первый хобби не за деньги, а джаз-банд — второй хобби не за деньги.
Надежда (вошла). Я вам там все приготовила, так что отдыхайте, можете даже прилечь.
Филипп. О, спасибо.
Былкин. А в Огайо у вас есть квартира?
Филипп. О нет.
Надежда. Как нет? Вы бездомный?
Филипп. О, домный, домный. Имею дом двух этажов, восемь комнатов. Пять — низ, три — ап.
Былкин (уважительно). О-о! У вас, вероятно, и автомобиль имеется.
Филипп (утвердительно). О-о!
Коблов. И какой марки?
Филипп (со скромной гордостью). «Биэмдаблъю». Белый.
Прахов. «БМВ».
Филипп (резко против). Нот «беембе». «Биэмдаблъю».
Прахов. Да это ж то же самое.
Филипп (раздраженно). Нот то же самое! «Биэмдаблъю» — это «биэмдаблъю». Нот бе-бе-бе.
Входит Софья Гавриловна.
Софья Гавриловна. Здравствуйте.
Все здороваются.
Надежда. Мама, познакомься это Филипп, Клавин молодой человек.
Софья Гавриловна. Очень приятно. Комсомолец?
Надежда. Мама, он американец.
Софья Гавриловна. Американец? (Заволновалась.) А как зовут?
Филипп. Филипп.
Софья Гавриловна. Очень приятно. (Надежде шепотом.) Ты в НКВД сообщила, что у вас американец?
Надежда. Мама, какое НКВД? На дворе двадцать первый век.
Софья Гавриловна. Какой бы век ни был, а раз иностранец, надо сообщить в НКВД.
Былкин. Хорошо, Софья Гавриловна, обязательно просигналим. (Филиппу.) А вы, извиняюсь, чистый американец?
Филипп (подумав). Вообще да. Душ утро и вечер. Шампунь, лосьон, дезодорант. Но сегодня никакой душ. Сегодня я летел в эйрплэйн, там никакой душ.
Былкин. Да нет, я не в этом смысле, я в том смысле, что вы, допустим, ну как это? Я имею в виду, среди ваших предков не было негров, индейцев, мексиканцев или кого еще? Вы чистокровный американец?
Филипп. А-а, чистокровный! Я извиняю, но у нас, в Америка, чистокровные бывают только собаки и лошади.
Надежда. Что ты человеку голову морочишь своими вопросами, он же устал! (Филиппу). Идемте в вашу комнату. А Клава придет, я вас разбужу.
Надежда и Филипп уходят.
Былкин (Коблову). Ну, как тебе женишок?
Коблов. Ну что тебе сказать. Так он вроде ничего, но вообще не люблю я американцев. Они тебе улыбку до ушей, найс ту мит ю. Хау ар ю, а в душе холодные, высокомерные, коварные. Всегда против нас что-нибудь затевают. Обкладывают военными базами, ракеты ставят у наших границ, во внутренние наши дела вмешиваются, поучают нас, как мы должны себя вести, с кем дружить и против кого.
Былкин. Но этот-то, он маленький человек, пока никого не поучает.
Коблов. Не поучает, но надеется уволочь нашу девушку. А с какой стати? С расчетом, что она там будет жить, детей рожать, увеличивать процент белого населения, в то время как у нас наблюдается вымирание нации. Теряем в год по миллиону человек. Уезжают не только будущие матери, а еще мужчины сперму свою увозят и мозги. Я, конечно, за свободу, но все-таки в разумных пределах. А я предлагаю людям с хорошим образованием и творческим потенциалом заграничные паспорта не выдавать. По крайней мере, в наиболее активный период их жизни.
Немилов. Извините, не могу удержаться — а как же ваш сын?
Коблов (Былкину). Видишь, он опять не может удержаться. (Немилову.) А какое вам дело до моего сына? Мой сын не здесь, а там образование получает. И я его лично оплачиваю из своих честно заработанных — да, честно, можете не ухмыляться, честно заработанных — денег. А вот кто у нас на государственный счет выучился, тем надо все отработать.
Былкин. Это правильно. А то у нас это… умные уезжают, дураки остаются. А еще алкоголики и наркоманы. Дурь продается на каждом углу, паленая водка течет рекой.
Володя. Растет преступность.
Надежда (вернувшись). Точно. У нас соседку ограбили. Позвонили в дверь, она открыла: человек лежит на полу. Помогите, говорит, мне плохо. Побежала воды принести, а он на ноги вскочил, дверь на ключ и к ней с ножом. Давай, говорит, что у тебя есть.
Коблов. Да, криминогенная обстановка у нас нездоровая.
Немилов. Наоборот, очень даже здоровая. И чем дальше, тем становится здоровее.
Коблов. Ну, там преступности еще побольше, чем у нас.
Звонок в дверь.
Былкин. Надя, не открывай. Спроси кто.
Надежда. Ну кто-кто. Клава ключи, как всегда, забыла (открывает дверь).
Какой-то человек в шапке, закрывающей пол-лица, падает на пол и хватает Надежду за ноги.
Надежда. Что такое? Кто вы такой? Отпустите меня немедленно. Стёпа! Грабитель!
Подбегает Былкин.
Былкин. Вот видишь. Открываешь, не спросив. Эй, бандит! Что ты делаешь! Убью! (Решительно срывает с незнакомца шапку. Удивлен). Коля, ты?!
Микола (поднимая голову). Ну а хто ж.
Былкин. Ты откуда взялся?
Микола. С Днепропетровска.
Былкин. Какими судьбами? А что ты по полу ползаешь? Надь, узнаешь гостя?
Надежда. Да где-то как будто видела.
Былкин. Еще как видела! Это ж Колька из Днепропетровска.
Надежда. Колька-бандит?
Микола (довольно). Бандит, бандит.
Былкин. Он, помнишь, сначала у меня шофером был, а в девяностых стал машины угонять и срок получил. Ну, вставай!
Микола. Не встану.
Надежда. Коль, да ты что? Встань сейчас же!
Микола. Ни за шо не встану, пока не ответите согласием.
Былкин. Да в чем же мы должны с тобой соглашаться? Если хочешь привлечь меня к бандитским разборкам, то извини. Я против криминала.
Микола. А шо криминального в том, шо я прошу руки вашей…
Былкин. Моей руки? Коль, мы еще не в Сан-Франциско, и я не той ориентации.
Микола. Но имеете взрослую дочь.
Былкин. Ну да, имею, и что? Ты мне угрожаешь?
Микола. Та вы шо, Степан Петрович? Если я прошу руки вашей доченьки, разве ж это угроза? Я ж не насильно, а как положено и коленопреклоненно. (Становится на колени.)
Былкины переглядываются.
Былкин. Ну, встань, поговорим.
Микола. Не встану, пока не дадите согласия.
Надежда. Коль, ты с луны свалился? Какое согласие? Разве теперешние молодые люди спрашивают согласия у родителей?
Былкин. Да и мы ни у кого не спрашивали.
Микола. А я хочу, шоб усе было как по-старинному. Шоб у батьки дозволения попросить, шоб невеста была согласная, и потом шоб у церкви венчаться. И шоб она была у белом платье, а я у смокингу и с розочкой отута.
Надежда. Ой, как ты красиво говоришь, Коля! Это тебя так в тюрьме научили?
Микола. Та шо вы тюрьмой попрекаете. Тюрьма давно была. И судимость снята, так шо я полноправный гражданин свободной и независимой Украины. По-нашему — незалежной.
Былкин. Ну, если так, то и не залеживайся, вставай.
Микола встает, отряхивается.
Понимаешь, ведь Клавдия, она у нас самостоятельная. Она хочет только за иностранца.
Микола. А я хто? Я иностранец и есть.
Былкин. Ты? А, ну да, извини. Я забыл, что ты на Украине живешь.
Микола. Не «на», а «вы».
Былкин. «Кто» — мы?
Микола. Та не вы, а ввв. Я имею на вид, шо не на Украине, а в Украине.
Былкин. Извини, пожалуйста. А в чем разница?
Микола. А у том, шо раньше вы считали, шо Украина — это окраина. России. На окраине, на Укра́ине. А теперь мы суверенная держава, як и вы, поэтому «в Украине», а не «на».
Былкин. Ну, извини, извини. Это во мне, наверное, остаточный этот… великодержавный шовинизм говорит. Ладно, исправлюсь, а пока расскажи, как живешь. Шоферишь или воруешь?
Микола. Хто, я? Степан Петрович, як шоб я был шофером или просто бандитом…
Былкин. Не просто? А кем? Главарем? Паханом?
Микола. Та шо вы такое, я извиняюсь, Степан Петрович, ляпаете? Я ж кажу, я давно стал на путь исправления и многого в жизни достиг легальным путем. Ну, сперва, конечно, это, а потом — легально.
Былкин. То есть по работе продвинулся. Диспетчером стал?
Микола. Та не. Берите повыше.
Былкин. Неужто завгаром?
Микола (смеется). Ой-ой, какие фантазии мелкие! Да сегодня для меня, Степан Петрович, шо диспетчер, шо завгар — любой меньше микроба и мельче молекулы. Не буду вас сильно напрягать, но у меня бизнес. Имею шесть ресторанов, четыре супермаркета, два крематория и бюро ритуальных услуг.
Былкин. Че-че-че?
Надежда. Ты это серьезно?
Былкин. Так ты же что же, олигарх?
Микола. Та не. Олигарх — это у кого миллиард баксов есть, а у меня токо девятьсот миллионов. Но якшо дочку за меня отдадите, стану и олигархом.
Былкин. А что, крематорий — это выгодный бизнес?
Микола. Пока люди смертны — самый надежный. Тем более шо земля дорожает, на могилу не у всех гривен хватает, а урну всякий потянет. К тому же гибкие цены: нижний ряд — для ВИП-персон, подороже; верхний — для простых, подешевше. Если заранее заказать, то скидка будет.
Былкин. А ты от кризиса не пострадал?
Микола. Та вы шо! Для похоронного бизнеса хороший кризис — як добрый дождь для урожая. Инфаркты, инсульты, суициды — клиентура расширяется швыдче.
Надежда. Как интересно! А Клава, между прочим, свободна. Предложений много было, но ты знаешь, она девушка гордая…
Микола. И замужем не была?
Надежда. Нет. И замужем не была, и тебя часто вспоминала…
Микола. Правда? Ой, я такой радый!
Надежда. А от желающих отбою нет. Тут даже один американец приехал.
Былкин. Да, из штата Огайо.
Надежда. Хочет жениться. Представь себе, белый, прямой, на саксофоне играет. Имеет ресторан, дом и «биэмбибию».
Микола. Шо?
Былкин. Машина у него — «БМВ».
Микола (смеется). Ха-ха! А у меня «Майбах».
Надежда. Но я не думаю, что американец ей понравится. Она к тебе всегда хорошо относилась, еще когда ты у Степана Петровича в Днепропетровске шофером работал… Тем более что ты уже не шофер.
Былкин. Коль, а ты, между прочим, Достоевского-то читал?
Микола. Шо-то читал, а шо?
Надежда. Ну, знаешь, ведь Клава у нас девушка образованная, начитанная, Достоевского очень любит.
Микола. Нехай любит. Мне это не мешает. Шо мне в ней нравится — шо вона такая пышечка!
Входят в комнату, где сидят гости.
Былкин. Вот познакомьтесь, наш украинский олигарх Николай.
Микола здоровается со всеми за руку.
Микола. Дуже приемно, приятно, приятно.
Входит Софья Гавриловна.
Софья Гавриловна. Надя, ты не знаешь, куда я дела партийный билет?
Надежда. Зачем тебе?
Софья Гавриловна. Мне, кажется, я давно не платила членские взносы. (Замечает гостей.) Здравствуйте, товарищи.
Надежда. Мама, познакомься, это наши друзья. Вадика ты знаешь, он поэт, Геннадий Семенович занимает большой государственный пост…
Володя. Руководитель в ранге министра.
Надежда. Володя, его помощник. А это Коля, капиталист.
Софья Гавриловна. Американский?
Надежда. Почему американский? Украинский.
Софья Гавриловна. Наденька, не надо так шутить. У нас в рабоче-крестьянском государстве никаких капиталистов нет.
Надежда. Мамочка, а он не наш, он украинский.
Софья Гавриловна. Наденька, что ты говоришь? Украинская Советская Социалистическая Республика входит в состав СССР.
Надежда. Мама, никакого СССР больше нет.
Софья Гавриловна. Дочка, не смей рассказывать антисоветские анекдоты. (Шепотом.) Кто-нибудь донесет в НКВД, и могут быть очень большие неприятности.
Уходит.
Надежда (гостям). Не обращайте внимания, это склероз. Маме кажется, что она живет в тридцатых годах.
Микола. А мне кажется, шо я живу перед революцией семнадцатого года. Шо скоро придут большевики и обратно усе отнимут.
Былкин. И что ж ты тогда делать будешь? Опять в шоферы пойдешь или в бандиты?
Микола. Тогда пойду в партизаны.
Входит Клава. На ней джинсы, потертые, с дырами и коряво обрезанные выше колен. Гости смотрят на нее удивленно.
Клава. Черт знает, что за погода! То дождь, то солнце. Не знаешь что надеть, особенно при таком выборе. О, какая компания! Геннадий Семенович, Вадик. (Володе.) Вас я недавно видела в каком-то телешоу. Вы выступали насчет коррупции. Здравствуйте, здравствуйте. (Удивлена.) Коля? Вот кого не ожидала увидеть. Здравствуй!
Микола. Здравствуйте, Клавуся. Ой, ненько моя, шо ж вы так исхудали? Чи вы больные, чи шо?
Надежда. Типун тебе на язык. Клава держала диету.
Клава. Не нравлюсь?
Микола. Та шо вы, Клавуся, как это можно? Вы мне у любом объеме симпатичные, и даже у таких джинсах. А если б вы согласилися соединить со мной свою жизнь, то мама моя, она бы вас галушками, варениками откормила, и джинсы мы бы купили новые, подлиньше.
Клава. Коль, это что? Ты мне делаешь предложение?
Надежда. Имей в виду, дочка, что Коля наш почти олигарх. Правда, Коль?
Микола. Та ладно вам, олигарх. Кое-шо имею, конечно. Шесть ресторанов, четыре супермаркета, два крематория и бюро ритуальных услуг. Но дело ж не в этом.
Немилов. Как же не в этом? А в чем же еще?
Микола. А у том еще, шо я, когда у Степана Петровича шофером работал, я еще тогда влюбился в Клавусю, вот просто как не знаю шо. Я попервах думал, шо, может, мне показалося. С Галкой в гражданском браке двоих детей завел. Но недавно мне сон наснился, шо хто-то такой увесь у белом, может Иисус Христос или хто, привел меня за руку до Клавы Степановны и сказал: это твоя дружина.
Надежда. Дружина?
Микола. Ну да, супруга по-вашему. Но он же мне по-украински сказал, тому шо Иисус, как теперь ученые выяснили, был украинцем.
Немилов. Какие ученые?
Микола. Наши, украинские. Академики. И во сне моем это же подтвердилось. И такой это был сон, шо я с тех пор просто голову потерял и собрался в Москву.
Надежда. А жену и детей бросил?
Микола. Так она ж у меня гражданская. Но я человек честный, хотя и был вор. Я Галке сказал все как есть. Не люблю, говорю, тебя, а люблю Клаву Былкину.
Надежда. А она что?
Микола. А она женщина умная, усе понимает. Давай, говорит, двадцать пять миллионов баксов детям на образование и катись. Ну, добре, говорю я, подготовь иск, мой адвокат изучит, а сам сел в машину и прямым ходом сюда.
Былкин. А зачем же в такую даль на машине?
Микола. Так шоб вам показать, шо у меня не какая-то там эта «биэм-бию», а «Майбах». Вон она, там, внизу, можете пойти посмотреть. Так шо вот, Клавуся, люблю вас до невозможности. Достоевского, врать не буду, я не читал, но могу вам такую жизнь обеспечить, шо никаких «Братьев Карамазовых» не захочете. Шоб було у вас усе: квартира, дача, машина, яхта, мобильный телефон, ну и из одёжи также шо хочете. Кстати, я вам подарочек вот привез.
Подает Клаве футляр. Клава открывает, достает бриллиантовое колье.
Клава. Коль, я бижутерию не ношу.
Микола. Та шо вы, Клавуся, кажете… Яка ж така бижутерия. Это ж чистой воды диамант. Двадцать чотыри карата.
Клава. Двадцать четыре? Ты это украл?
Микола. Ну вот, украл. Та зачем мне шо-то красты, когда я без пяти минут олигарх. Это я вам на Сотсби купил у Нью-Йорку.
Надежда. Ой, Коля, ну ты даешь! И сколько ж это стоит?
Микола. Та ерунда. Двести тысяч, чи шо.
Былкин. Двести? Тысяч?! Чего?
Микола. Ну чего. Того.
Былкин (выражает потрясение). Ого! О! О!
Клава. Коль, ну ты прямо как-то сразу. Такой подарок. Нет, это я не могу. Я же должна за это чем-то ответить.
Надежда (шепотом). Дура, бери, ответим потом.
Микола. Да если вы за меня пойдете, то вообще будете в диамантах ходить. И во всем самом лучшем: платья, костюмы, джинсы. Машину «Роллс-Ройс» куплю, на базар будете ездить, к портнихе или на маникюр с собственным шофером.
Клава. Коля, это хорошо, что ты такой богатый и щедрый, но чтоб выйти замуж, я ж должна тебя тоже как-нибудь полюбить.
Микола (беспечно). Та полюбите.
Надежда. Конечно, полюбишь. При таких-то деньгах.
Микола. Я ж не только богатый, я хороший. Не курю, пью только в компании, в быту скромный. Женщину ни одну, даже Галку, ни разу пальцем не тронул. Так шо с этой стороны не беспокойтесь.
Клава. А что я буду делать?
Микола. Ничего. Если захочете поработать, можете в ритуальной услуге сидеть, заказы принимать, деньги считать. Зато вам будет усе, шо ваша фантазия вам подскажет. Бассейн, джакузи, массаж, косметика, лифтинг. Захочете грудь увеличить или пирсинг на пупке сделать — та будь ласка. Та шо там пирсинг! Крематорий назову вашим именем.
Клава. Что-о?!
Микола. Ну, шо-нибудь другое. Я собираюсь дизельэлектроход купить на Черном море. Он называется «Павло Тычина», а я переименую и большими золотыми буквами по борту напишу: «Клавдия Грыжа».
Клава. Это кто — Клавдия Грыжа?
Микола. Та вы ж будете. Когда за меня выйдете. Моя ж фамилия Грыжа, и ваша будет Грыжа.
Клава (отодвигает колье). Спасибо, Коля.
Микола. За шо спасибо?
Клава. За то, что дал посмотреть.
Микола. Клавдия Степановна, ну шо ж вы меня обижаете? Я ж вам от чистого сердца.
Клава. Коленька, извини, пожалуйста. Я знаю, что ты хороший. Еще даже когда тебя посадили, а я совсем девчонкой была, я даже маме говорила, что ты хороший, добрый человек, матом не ругаешься и женщин не бьешь, хоть и бандит, — но Грыжа, Грыжа, если меня будут звать Грыжа, я просто умру.
Микола (разочарованно). А-а, так? Значит, вы, Клавуся, тоже украинофобией страдаете?
Клава. Да ты что, Коля! Какая фобия! Мои родители работали на Украине, папа — в обкоме, мама — в филармонии, и я в Днепропетровске ходила в школу. И даже несколько украинских стихотворений помню: «Тепер Эней убрався в пекло, прийшов зовсим на инший свит. Там все поблидло и поблекло, нема не мисяца не звизд. Там тильки туманы велыки, там чутни жалибные крики, там мука гришным не мала. Эней с Сивиллою глядили, якие муки там терпилы, якая кара всим булла». Видишь? Помню еще. Но Грыжей я быть не могу. Был бы ты Приходько или Черниченко, да хоть Подопригора, — тогда дело другое. А то — Грыжа.
Микола. А шо Грыжа? Грыжа — это же не болезня, а такая фамилия. Мой прадед дворянский титул имел и был Грыжа. И у Красной армии комкор был Грыжа Александр. Та и я ж тоже, можно сказать, без пяти минут олигарх, а фамилия Грыжа. И шо? Если вы у Днепропетровске, а то даже и у Киеве скажете, шо ваша фамилия Грыжа, то уси будут вам низко кланяться и запомнят, когда у вас день рождения.
Надежда. Клава, подумай!
Клава. Нет, мама.
Микола. Шо ж, Клавдия Степановна, разрешите, как говорится откланяться (Забирает колье, направляется к двери.)
Надежда. Коля, подожди!
Микола. Та чего там ждать. Я к вам, Надежда Тимофеевна, извиняюсь сердечно, приехал со всею душой и никак не думал, шо здесь найду оскорбление моей фамилии и моего национального чувства. Так шо, как говорится, будьте здоровы, живите богато.
Микола уходит.
Надежда. Дура ты, дура, такого жениха прогнала!
Клава. Мама, а ты хочешь, чтобы твою дочку Грыжей называли? И согласна, чтоб я сидела в крематории и деньги считала?
Надежда. Какая разница, где сидеть. Это же бизнес. А в бизнесе главное — было бы что считать.
Открывается дверь соседней комнаты, входит заспанный Филипп.
Филипп (скрывая зевоту). Здравствуйте.
Надежда. Поспали?
Филипп. Э литтл. Немного. (Протягивает руку Клаве.) Филипп.
Клава. Клава.
Филипп. Тоже Клава?
Клава. Что значит «тоже»? Я Клава Былкина.
Филипп. Вы Клава Былкин?
Клава. Да, а что?
Филипп. О, ничто. (Достает из кармана фотокарточку упитанной женщины, сначала сам сравнивает ее с Клавой, потом показывает Клаве). Вот Клава Былкин.
Клава (смеется). Да, узнать непросто. Но это я до диеты. А теперь — после.
Филипп. После диета. А зачем диета? Для что?
Прахов. Не для что, а для кого. Она специально для вас худела. По очень жесткой диете.
Былкин. Всех извела. То есть не буду, это не стану.
Надежда. Ни хлеба, ни картошки, овощи без масла, кофе без сахара, вечером только кефир без калорий…
Клава. Я думала, это вам понравится.
Филипп. Почему вы думала, что мне это понравит?
Клава. Потому что мне вот господин Прахов сказал, что американцы любят идеальные формы.
Филипп (Прахову). Вы так сказал?
Прахов. Ну да, в общем, наша фирма всегда предупреждает клиенток, что они должны соответствовать мировым стандартам.
Филипп. Но я не желаю мировой стандарт. Я желаю полнотелная русская женщина, которая имеет всё здесь, здесь и здесь.
Немилов (иронически). Какой изысканный вкус!
Клава. А почему вы мне это не написали?
Филипп. А я не думал, что я должен это писать. Вы мне прислал ваше фото, я посмотрел на ваше фото, ваше фото мне понравило, я вам написал, что мне понравило ваше фото. Я не писал, что вам надо держать диета.
Былкин. Стоп! Стоп! Вынужден вмешаться. Значит, вам наша дочка сначала нравилась, а теперь не нравится. Так я вас понимаю?
Филипп. Ноу, она мне теперь тоже нравит. Как фотомодел. В глянцевый журнал. Но мне надо женщина для семья. И я написал…
Былкин. Ты написал, что она должна хорошо готовить, любить семью, детей, путешествия, юмор и Достоевского.
Филипп. И должна быть полнотелная.
Прахов. Вы этого условия не ставили.
Филипп. Но я видел фото, и я думал…
Надежда. Клава тоже думала, недоедала, страдала, худела…
Филипп. Я привез ей подарков… (Открывает чемодан, вытаскивает по одному предметы женского туалета, в основном нижнее белье, все большого размера.) Вот, вот и вот. Кому теперь это?
Надежда. Может быть, мне подойдет?
Филипп (смотрит на нее с интересом). А вы тоже читал Достоевский?
Надежда (неуверенно). Ну да… немного. «Былое и думы».
Филипп. Если немного, я извиняю. (Кладет вещи назад в чемодан.)
Былкин. Это что же все значит?
Прахов. Кажется, это значит, что мистер Филипп отказывается от предыдущего намерения. (Филиппу.) Мистер Филипп, прошу вас не горячиться. Если вам не нравится наш товар, фирма подберет другой вариант. (Открывает альбом с фотографиями.) Имеем широкий выбор всех возрастов, цветов, весов и размеров.
Былкин. Ах ты подлец! Я тебе подберу! Голодом дочку мою морил, на одежде разорил, а теперь — другой вариант! Я на тебя в суд подам.
Прахов. Ох, как напугали! Да суды сейчас под завязку такими делами завалены.
Былкин. Суды завалены. Но тебя можно завалить и без суда. У меня на примете есть очень хороший молодой человек. Снайпер. Прошел Чечню и другие горячие точки. С головы берет тыщу баксов. Торг уместен.
Прахов. Ну зачем же такие методы? Зачем такое говорить при министре и представителе иностранной державы? Тем более что мы не уклоняемся. Мы вашей дочери тоже что-нибудь подыщем. В крайнем случае — из отечественной клиентуры. Или из стран СНГ. У меня есть на примете два молдаванина, три украинца и один белорус. Между прочим, имеет собственный дом, корову и мини-трактор.
Клава. А туркмена с верблюдом нет?
Прахов. Туркмена нет. Есть таджик, вдовец. С двумя детьми. (Видя гнев в глазах Клавы.) Шучу, шучу. Извините. Да найдем кого-нибудь. У нас весь глобус в руках. Германия, Австрия, Австралия — что хотите. И сам я, между прочим, холост и имею процветающий брачный бизнес.
Клава. А крематория нет?
Прахов. Зачем? Мой бизнес способствует человеческому счастью, а не является спутником печали. Но я ни на что не претендую. Вам нужен американец, а я русский. Я без России жить не могу. Здесь родился, здесь и умру.
Былкин. Умрешь, и даже очень скоро. (Угрожающе приближается к Прахову.)
Прахов. Только без рук!
Володя. Тем более что у нас мораторий на смертную казнь.
Былкин. А что же мне с ним делать?
Клава. Пусть идет к черту.
Клава уходит.
Былкин (Прахову). Ну и чего же ты ждешь? Тебя послали, иди.
Прахов. Спасибо за гостеприимство, уйду. Но мне нужен мой клиент.
Былкин. Забирай и клиента. (Филиппу.) Битте. (Указывает на дверь.)
Володя. Янки, гоу хоум.
Филипп. Но Клава мне писал, что вы имеете лишняя комната.
Былкин. Ну да, для жениха у нас есть лишняя комната. Молодым, если надо, и квартиру купим в элитном доме, но для тех, которые от нашей дочки нос воротят, у нас ничего лишнего нет. Ферштейн?
Филипп. О’кей. А где тут есть отель, не очень экспенсив?
Былкин. Поищи, может, найдешь.
Филипп. О’кей. Было очень приятно с вами знакомить. (Берет чемоданы, направляется к выходу.)
Былкин. Стоп! А как же это вот все? Мы же ради тебя наготовили. А сколько потратили, знаешь? Шестнадцать тысяч шестьсот рублей тридцать копеек. Настоятельно прошу возместить.
Филипп. О, это нечестно. Я это не кушал.
Былкин. Так сожри. Или забери с собой.
Филипп. С собой? (Подумав.) О’кей. Вы имеете доги-бэг?
Былкин. Чего?
Прахов. Доги-бэг — это упаковка для собак. Американцы, когда у них в ресторане что-то остается, просят завернуть как бы для собак, а потом сами дома доедают. Вот и говорят: дайте нам доги-бэг.
Былкин. Надо же, жмоты какие. Доги-бэг. Ну, дайте ему доги-бэг, да побольше, чтобы все уместилось.
Надежда (подает темный мешок из пластика). Вот мусорный мешок на сто двадцать литров. Подойдет?
Филипп. О’кей.
Былкин. Мешок тоже стоит восемнадцать рублей.
Надежда. Бантиком перевяжем.
Былкин. Пять рублей бантик.
Филипп. О’кей. (Начинает собирать со стола что там есть и складывать в мешок. Достает из бумажника кредитную карточку.) Вы «Америкэн экспресс» акцептируете? Или «Мастеркард»?
Былкин. Что?
Прахов. Он хочет заплатить вам кредитной карточкой.
Былкин. А как? У меня же нет этой… (Изображает руками машинку для приема кредитных карточек.) Нет уж, давай наличными.
Филипп. Наличными?
Немилов. Кэш.
Филипп. Но я не имею столько кэш.
Былкин. Там, напротив дома, у нас банкомат, Деньги принесешь, возьмешь доги-бэг и свое барахло. А пока чемоданы оставь.
Филипп. О’кей. Увижу вас скоро.
Филипп и Прахов уходят.
Коблов. Ну вот, погуляли на свадьбе. Что еще будем делать?
Надежда. Обедать будем, Вы не думайте, у меня для своих всегда еды хватит.
Коблов. Да нет, что-то расхотелось.
Надежда. Тогда чайку.
Коблов. Чайку? Пожалуй. А Клава что, ушла?
Надежда. Да нет, закрылась у себя в комнате, переживает.
Коблов. Зови ее сюда, будем вместе переживать.
Надежда. Сейчас приведу.
Картина четвертая
Комната Клавы. Клава, одетая, лежит на кровати, закинув за спину руки. Входит Надежда.
Надежда. Переживаешь?
Клава. Переживаю, что опять проявила себя как дура. Когда переписывались по Интернету, мне казалось, что он такой умный, тонкий, рассуждал об Алеше Карамазове, о Грушеньке, и что я ему писала, ценил высоко. И я себе возомнила, что я тоже интеллектуалка, могу поддерживать такой высокий уровень. А ему, выходит, нужен только кусок мяса. Как стыдно, мамочка, как стыдно.
Надежда. Не стыдись дочка. Мы всегда в них обманываемся, всегда думаем, что они такие необыкновенные, а они примитивные и в женщине всем достоинствам предпочитают объем. Знаю по себе. Я в нашей компании была самая полная, и мужики всегда именно ко мне и липли. Я тоже воображала: это, мол, потому, что я такая из себя умная, талантливая, на баяне играла, анекдоты рассказывала. А потом я поняла, что они тебя сначала инстинктивно по внешним параметрам выбирают, а таланты оценивают как приложение.
Клава. Мам, а отца ты выбрала по каким параметрам?
Надежда. Да я не выбирала. Я после школы в Днепропетровске в филармонии работала, а он — в отделе культуры обкома, молодой еще, кудрявый. Пришел нас проверять, обратил внимание. Сыграла «Амурские волны» — понравилась. А угостила варениками — влюбился.
Клава. А он что сделал, чтобы тебе понравиться?
Надежда. То, что в обкоме работал.
Клава. И только?
Надежда. Не только. Он уже две зарплаты получал, к обкомовскому буфету был прикреплен. Тогда этого было достаточно, чтобы соблазнить простую советскую девушку, которая колбасы запах забыла. А ты говоришь «только». Ты вот в Фила влюбилась…
Клава. Я в него не влюбилась.
Надежда. Ну, он тебя заинтересовал потому, что американец. А что еще ты ожидала в нем найти?
Клава. Я не в нем, я в себе ожидала что-то найти.
Надежда. Не поняла.
Клава. А что понимать? Ты же видишь, я сама не знаю, чего я хочу от жизни. В детстве мне казалось, что я хочу быть учительницей. Теперь я вижу, что я не хочу быть учительницей. Я не люблю рано вставать, вести уроки, проверять тетради, сидеть на педсовете, вообще не люблю никого ничему учить. Мама, мне стыдно сказать — я детей не люблю. Потому что я вижу в них взрослых, какими они станут.
Надежда. Ничего, родишь своих — полюбишь. И маленьких, и когда подрастут.
Клава. Может быть. Но чужих я не полюбила и вообще не знаю, что я люблю и к чему стремлюсь. О замужестве не думала. Но ты, и папа, и ваши родственники, когда речь обо мне, ахают: как, двадцать восемь лет, а замуж еще не вышла?! И я вижу, все так меня жалеют, как будто я больна и мало надежды на выздоровление.
Надежда. Близкие люди переживают, это естественно. Нам всем хочется, чтобы ты устроила свою жизнь, вышла замуж за хорошего, порядочного, образованного и обеспеченного человека.
Клава. Вот вы меня и настроили. Я честно искала такого, как ты говоришь, — но где он? Все попадаются или образованный, но сволочь, или обеспеченный, но дурак, или порядочный, но женатый.
Надежда. Но Кольку ты зря отшила. Ну, не очень он образован, но какая хватка! Из простых шоферов до каких высот поднялся, тебе мог устроить райскую жизнь.
Клава (поднялась, села на кровати). Что считать райской жизнью? Чтобы я ездила на «Роллс-Ройсе» с водителем, купалась в своем бассейне, питалась черной икрой и называлась «пани Грыжа»? Я не хочу спать с ним ни в деревянной кровати, ни в золотой.
Надежда. Доченька, но зато ты будешь обеспечена на всю жизнь. Ты слышала, сколько у него миллионов?
Клава. Не хочу никаких миллионов. Лучше за Вадика выйду.
Надежда. За Вадика? Клава, ты что? Он же нищий.
Клава. Зато какие стихи пишет!
Надежда. Потому и нищий, что пишет. Сейчас все пишут, но никто не читает. Когда я еще девчонкой была, тогда читали. А какие были выступления поэтов! В больших залах! На стадионах! С конной милицией! И поэты получали большие гонорары. А теперь… Нет, о Вадике даже и не думай, он вообще с приветом. Тем более что ему нужна не ты, а воображение о тебе. А тебе нужен живой мужчина во плоти и желательно все-таки обеспеченный. Не нравится Колька — обрати внимание на Володю. Молодой, образованный, хорошо устроен и, по-моему, неженатый.