[8]. У меня нет права на ошибку. Меня не должны понять неправильно. Когда женщина за стеклом кивнула и взяла пачку билетов, я обрадовалась и потянулась за кошельком.
В сумке его не было.
С пересохшим ртом я принялась судорожно искать кошелек в сумке, перерывая ее содержимое: косметику, тетрадь, мятные конфеты, расческу, бутылочку аспирина. Слезы навернулись на глаза, когда я встретилась с каменным взглядом женщины. Как сказать «кошелек»? Как ей объяснить?
– Mon argent… il n’est pas là [9].
Женщина пожала плечами, проявив лишь малейший проблеск сочувствия, и движением руки велела мне убраться и не мешать следующему пассажиру.
«Полиция?» Я произнесла эти слова и сразу сообразила, что зря. Что бы сделала полиция? В тот момент я поняла, что такое случается постоянно. Мой кошелек уже опустошили, франки, которые я заказала на почте, вытащили, пересчитали и рассовали по карманам, а сам кошелек выбросили в урну.
Что же мне было делать? У меня не было с собой ни су. Я не знала языка, чтобы пойти и рассказать все полицейским, а они вряд ли станут финансировать мое дальнейшее путешествие. Они бы просто пожали плечами, как билетерша. Возможно, даже посмеялись бы надо мной.
Адрес семьи Бобуа у меня хранился в том же кошельке, в прозрачном пластиковом кармашке. Его я, к счастью, помнила наизусть, а вот номер телефона – нет. Конечно, я могла бы попытаться отыскать его в телефонной книге, но не представляла, как позвонить с оплатой со стороны вызываемого абонента и как объяснить этим Бобуа свое затруднительное положение, если дозвонюсь. Я запаниковала, взмокла, и в голову пришло, что на вокзале, в его духоте и толчее, мне снова станет плохо. Нужно на улицу, на свежий воздух, подальше от толпы, от чужих глаз и рук. Выходя из метро, я хватала ртом воздух, в котором смешались бензиновые пары, тошнотворный сигаретный дым и луковая вонь. Выбора нет – придется идти пешком. Я покопалась в сумке в поисках путеводителя «От А до Я о Париже», который заказала в книжном магазине, придвинула чемодан к стене какого-то здания, села на него, затем взяла ручку «Биро» и прочертила маршрут на нескольких страницах. И с учетом масштаба прикинула, что это около двух миль.
Спускались сумерки. Измотанная, голодная и немного напуганная, я принялась себя увещевать. Я здесь, в Париже, и не так уж далеко от места назначения. Между домом и работой я пробегала такое же расстояние каждый день. Конечно, тогда при мне не было чертовски большого чемодана, но я справлюсь. На это уйдет, наверное, чуть больше часа, с маленькими привалами на отдых.
Не обращая внимания на пульсирующую боль в голове и урчание в животе, я упорно переставляла ноги, а чемодан бился о мои лодыжки и колени. Продолжай идти, Джулиет, говорила я себе.
Я отвлекалась, пытаясь разобрать незнакомые слова на вывесках: «Tabac», «Bureau de change», «Nettoyage»[10] – и отгоняя мысли о том, что этот Париж не похож на тот, который я себе представляла. Магазины были унылыми, улицы замусоренными, ни одно кафе на моем пути не выглядело гостеприимным. Мое сердце по тяжести не уступало чемодану. Я вспомнила сцены из моего любимого фильма «Забавная мордашка», где Одри Хепбёрн танцует вокруг всех этих знаменитых достопримечательностей, раскинув руки, поет «Бонжур, Париж», ее глаза сверкают от восторга. Именно такой я видела себя, а не бредущей по унылому тротуару без намека на гламур.
Однако по мере приближения к цели улицы становились все более приветливыми. Это куда больше походило на Париж из моего воображения: широкие бульвары, от которых отходят мощеные улочки, заманчивые магазины и кафе, нарядные женщины и красивые мужчины. Наконец я оказалась на последней странице путешествия, обозначенного на листках моего путеводителя «От А до Я». Было уже почти шесть часов вечера – я сильно опоздала, но тем не менее стоило попытать счастья.
И вот я на узкой улице, здания стоят друг против друга, словно соревнуясь в элегантности. Я поискала номер, который мне дали, и нашла черную дверь двойной высоты с огромной латунной ручкой. Терзаясь сомнениями, я толкнула ее и вошла в мощеный двор. Здесь было немного жутковато – ни звука, кроме шелеста мертвых листьев на деревьях в деревянных кадках, нависающих словно охранники.
Я окинула взглядом окна, смотревшие на меня, пытаясь понять, какие из них могут принадлежать Бобуа. В некоторых горел свет, другие были пустыми и черными. Тут я заметила еще одну дверь, а рядом с ней – ряд нарисованных колокольчиков. К своему облегчению, я отыскала нужную фамилию и нажала на кнопку рядом с ней.
Я ждала и ждала, не зная, сколько еще смогу продержаться. Затем дверь распахнулась, и на пороге появилась женщина с ребенком на руках. Она была примерно моего роста, но тоньше, скорее даже худая, с темными глазами, которые казались выжженными на ее бледном лице, и широким ртом. Я сочла ее самой красивой из всех, кого когда-либо видела.
Это и есть мадам Бобуа?
– Меня зовут Джулиет,– сказала я. И добавила с готовностью: – Je suis l’au pair[11].
– Вы сильно опоздали.
И женщина, и ребенок уставились на меня.
– У меня пропал кошелек. – Я указала на свою сумку. – Мои деньги. Mon argent. – Я изобразила, как кто-то вытаскивает мой кошелек.
– О!– Она пренебрежительно закатила глаза.– Gare du Nord[12]. Полно воров.– Последнее слово она произнесла с презрительным фырканьем. Наконец ей удалось улыбнуться.– Я Коринн. Это Артюр.– Она похлопала ребенка по спине, а затем махнула рукой, приглашая меня внутрь.– Entrez[13]. Входите же.
Я подхватила свой чемодан и втащила его в коридор с большой каменной лестницей.
– Оставьте это здесь. – Она указала на нижнюю ступеньку. – Мой муж принесет.
Она взбежала по лестнице, и я последовала за ней, Артюр по-прежнему озирался через ее плечо, как сова. На втором этаже она направилась к полуоткрытой двери и крикнула:
– Жан Луи! Elle est arrivée!
Я знала, что это значит: «Она приехала».
– Ici[14]. – Она пригласила меня войти через богато украшенные двойные двери.
Я вошла и поневоле разинула рот. Высоченный потолок, в центре – сверкающая люстра. Полы из блестящего дерева, стены искусно отделаны панелями, а окна вдоль дальней стороны – выше моего роста. Два дивана бледно-желтого цвета стояли друг напротив друга, по всей комнате были расставлены позолоченные кресла и маленькие стеклянные столики, а на них – вазы с цветами. Висели огромные зеркала и картины, очень ценные, – даже я это поняла, хоть совершенно не разбиралась в искусстве.
Коринн стояла перед мужчиной, который, как я уже поняла, был ее мужем, и что-то бормотала ему по-французски, размахивая свободной рукой. Он был высоким, с каштановыми волосами, зачесанными назад, и, как и его жена, очень худым. Но его карие глаза были теплыми и добрыми, а не затравленными и горящими, как у нее.
– Джулиет.
Он шагнул вперед, чтобы поприветствовать меня. Никогда еще мое имя не произносили так, будто я была важной особой. Он положил руки мне на плечи и поцеловал в обе щеки. Я покраснела.
– Я Жан Луи. Мне очень жаль. Коринн сказала, что вас ограбили на вокзале. Это ужасно. Мы возместим вам пропажу.
– О! – радостно удивилась я.
– Это самое меньшее, что мы можем сделать.
Коринн выглядела взволнованной.
– Жан Луи, через полчаса мы должны идти на ужин. Мне нужно переодеться.
Жан Луи нахмурился:
– Коринн, мы никуда не поедем. Раз уж так случилось, мы должны позаботиться о Джулиет. Мы не можем бросить ее одну.
– Ничего страшного, – сказала я, благодарная ему за щедрость.
– Нет. – Жан Луи был тверд.
Коринн нахмурилась.
– Я пойду одна, – буркнула она в конце концов. – Уже слишком поздно отменять визит.
Она передала Артюра Жану Луи, который безропотно принял его. А когда Коринн вышла из комнаты, с улыбкой наклонился ко мне:
– Люди, с которыми мы нынче ужинаем, мне не нравятся. Так что спасибо.
Несмотря на усталость, я хихикнула.
– Папа?
Я повернулась на голос – в дверном проеме показались два ребенка. Девочка в темно-синем джемпере и серой плиссированной юбке и мальчик в желтых вельветовых брюках и такой же рубашке поло. Их глаза неуверенно перебегали с отца на меня. Я присела перед детьми на корточки, чтобы было удобнее разговаривать.
– Бонжур, – сказала я им. – Я Джулиет. Ты, должно быть, Шарлотта. – И я показала на Гуго. – А ты, наверное, Гуго. – Я указала на Шарлотту.
Они захихикали.
– Нет! – воскликнул мальчик. – Гуго – это я!
Я похлопала себя ладонью по лбу, признавая очевидную ошибку:
– Гуго. Шарлотта.
На этот раз все было правильно.
– Дети, скажите «привет» по-английски, – велел им Жан Луи.
Дети шагнули ко мне. Шарлотта обняла меня за шею.
– Пьивет, – сказала она и поцеловала меня по очереди в обе щеки, совсем как давеча ее отец.
За ней последовал Гуго. Мое сердце растаяло, когда я почувствовала их мягкие теплые губы на своей щеке, и я забыла о своих злоключениях.
– Пожалуйста, присядьте. – Жан Луи указал на диван. – Отдохните. Я принесу ваш саквояж.
Саквояж – гораздо интереснее, чем чемодан. На французском все звучит гораздо интереснее.
Он вышел из комнаты, и я села, усталая и благодарная. Дети забрались на диван рядом со мной. Они ворковали со мной по-французски, как два маленьких голубка. Кажется, они спрашивали меня, люблю ли я кошек.
– J’adore les chats[15], – сказала я им, что, похоже, вызвало у них одобрение.
Жан Луи появился в дверях и улыбнулся нам троим: