— В чем дело? — спрашиваю.
— Все, — говорит, — закрываю.
— Как — закрываю?! А рекорд?
— Много вас тут, рекордсменов. Вон один уже лежит.
— Гражданочка, — говорю, — товарищ продавщица. Всего минуточку.
— Тебе минуточку, а мне еще кассу сдавать и до Перхушково добираться.
Тут я не выдержал, пиво в голову ударило.
— Не дам, — кричу, — закрывать!
Шум, крик. Продавщица свисток достала да как засвистит. Сразу же милиционер:
— В чем дело? Почему шум?
— Вот, — говорит продавщица, — англичанин хулиганит.
— Не слушайте ее, — говорю, — не англичанин я, а рекордсмен.
— Вижу, — говорит милиционер, — пройдемте.
Тут я взмолился:
— Товарищ милиционер, разрешите сначала три кружки допить. До рекорда.
— Хватит с вас на сегодня.
— Нет, говорю, не хватит. Я считал.
— А я говорю — хватит!
Положил он мне руку на плечо и повел. Я вырываюсь, кричу про Англию, про пиво, про спортивную доблесть, а он не слушает, знай себе ведет. Так и сорвал рекорд.
Не переплюнул я англичан, не утер нос шведам. А все почему? Из-за нечуткого отношения, из-за несознательности нашей. И пока не изживем мы эти недостатки, пока не научимся любить и уважать друг друга, рекорда по пиву нам не видать! Как своих ушей.
УКРАЛИ ЖЕНУ
У Петра Матвеича украли жену. Еще утром она бегала по комнате, жарила котлеты, мыла посуду, а вечером ее не стало.
Пришел Петр Матвеич с работы, а в почтовом ящике записка: “Если вы к завтрашнему дню не положите на черном ходу под батарею пятьсот рублей, не видать вам больше своей жены никогда в жизни”. А внизу — приписка: “И не вздумайте заявлять в милицию. Не то будет хуже”.
Сначала Петр Матвеич подумал, что это шутка. Где это видано, чтобы среди бела дня в самом центре города у человека жену крали. Добро бы еще автомобиль или холодильник, а то женщину. Да еще не первой молодости.
Но прошел час, другой, а жены все не было. Тут Петра Матвеича охватило сомнение. А что, если это правда? Мало ли жулья на белом свете? И потом, если подумать, им ведь не старуха моя нужна, а деньги. И притом немалые, пятьсот рублей. Вот злодеи! Нет, чтобы у профессора какого украсть или у писателя. Им пятьсот рублей выложить, что раз плюнуть! А я эти деньги, может, всю жизнь копил. Нет, не отдам!
Петр Матвеич встал со стула. “Ну хорошо, не отдам. А если они… того? Что тогда? И, главное, посоветоваться не с кем. Была бы жена, надоумила”.
Петр Матвеич вышел в коридор и постучал соседу. — Михалыч, не спишь?
Он вошел в комнату соседа и в нерешительности сел на стул.
— Понимаешь, какое дело. Беда у меня. Жену мою… украли.
— Че-го?!
— Вот тебе и чего. На вот… читай.
Сосед надел очки и, не торопясь, смакуя каждое слово, прочел вслух записку.
— Да, — сказал он, снимая очки. — Ну и что ты надумал?
— Пока ничего. Может, оно обойдется?
— Вряд ли. У них, у жуликов, разговор короткий. Жизнь или кошелек.
Петр Матвеич глубоко вздохнул:
— И ведь деньги-то какие. Шутка сказать — пятьсот рублей. Баба узнает — съест.
— Да, — подтвердил сосед, — немалые. Почти что цветной телевизор.
— Так, может, не давать?
— Дело хозяйское.
— А если случится чего?
— Вполне возможно. Для них человеческая жизнь — тьфу! Они на нее в карты играют.
Соседи помолчали.
— Конечно, если разобраться, — сказал Петр Матвеич, — она этих денег стоит. И постирать может и сготовить. Да и выглядит еще ничего, не хуже молодой.
— Все они не хуже, — сказал сосед. — Только бить их некому. Я тебе так скажу: баба она и есть баба. Укради кто мою, я б и сотни не дал.
— Сравнил. Я за твою и десятки б не дал.
— Ну вот что, — сказал сосед. — Ты говори, да не заговаривайся. Это еще надо поглядеть, чья лучше.
— А чего глядеть? Ясно, что моя. Воры — они тоже не слепые. Разбираются.
— Ну, если твоя лучше, ты и выкладывай деньги. А я со своей плохой и так проживу. Бесплатно.
Петр Матвеич хлопнул дверью и, не попрощавшись, ушел в свою комнату.
Всю ночь он ворочался. Без жены спать было холодно и неуютно. “Заплачу, — твердо решил он. — Черт с ними, с деньгами. Мы себе еще наживем. А старуха у меня одна. Я ее ни на какую молодую не променяю”.
Угром Петр Матвеич достал из комода сберегательную книжку, пошел в сберкассу и снял пятьсот рублей. Потом, оглядываясь по сторонам, побежал домой, завернул деньги в тряпочку, вышел на черный ход и сунул их за батарею.
Весь день он не мог работать. Он ужасно беспокоился, как бы чужие жулики не узнали, куда он спрятал деньги, и не украли бы эти деньги у его жуликов. Сразу после работы он кинулся на черный ход и запустил руку за батарею. Все в порядке: денег не было.
Немного успокоившись, он поднялся к себе. Прибрал комнату, постелил чистую скатерть, заварил чай и стал ждать жену.
Часов около девяти хлопнула входная дверь. Петр Матвеич, опрокиыдвая стулья, кинулся в коридор.
В дверях стояла незнакомая женщина в высоких лакированных сапогах и пятнистой синтетической шубе, перехваченной кожаным поясом.
— Петя, — сказала женщина, — не узнаешь?
Петр Матвеич захлопал глазами.
— Маша?
— Я, — сказала женщина и заплакала.
— Да погоди ты, не плачь. Все позади. Лучше скажи, чего это ты напялила?
— Шубу… французскую.
— Откуда? Тебе ее что, жулики дали?
— Нет, я сама ее купила. В магазине.
— А деньги? Где ты деньги взяла?
— За батареей.
И тут до Петра Матвеича наконец дошло:
— Это что же получается? Вроде не они… а ты… жулик?
— Я не жулик, — всхлипнула жена. — Я всю жизнь о такой шубе мечтала. Который год в драном пальто хожу. Ну что смотришь? Хоть скажи — нравится?
— Нравится, — сказал Петр Матвеич. — Как на корове седло.
— Петенька, не сердись. Бог с ними, с деньгами. Чего их копить? У нас сыновья есть. Понадобится — пришлют.
— От них дождешься. Какая мать, такие и сыновья.
Чай они пили молча. И только поздно вечером, когда ложились спать, Петр Матвеич спросил:
— Ты хоть скажи, кто тебя надоумил?
— Никто, — сказала жена. — Это я по радио слышала. Как у одного миллионера жену украли.
— Вот дура! Нашла миллионера.
Ночью, лежа рядом с теплой, мирно посапывающей женой, Петр Матвеич вспоминал их долгую, совместно прожитую жизнь. И сколько он ни вспоминал, сколько ни напрягал память, он так и не мог припомнить, чтобы дарил своей старухе цветы, духи или другие красивые вещи. Ничего этого она не видела. А так и прожила всю жизнь немодно одетой, в стоптанных туфлях и потертом пальто. А рядом по улице ходили шикарные дамочки и пахло от них заграничными духами. “Нет, — подумал Петр Матвеич, — мы им еще нос утрем”.
Утром он взял в сберкассе оставшиеся деньги и пошел в комиссионный магазин. Там, не обращая внимания на цены, он купил жене нейлоновый полупрозрачный халат, туфли с золотыми пряжками и длинные накладные ресницы. По пять рублей штука.
ШЕСТОЕ ЧУВСТВО
Петр Семенович Блинов начал воспринимать абцилохордию окружающего мира. Еще вчера, как и всякий нормальный человек, он обладал только пятью органами чувств. Сегодня же к ним прибавилось еще и шестое — абцилохордия. И все предметы, знакомые ему с детства: столы, стулья, тапочки, троллейбусы — стали обладать каким-то новым, незнакомым ему ранее качеством. Трудно сказать, что это было. Может, электромагнитные волны или какое-нибудь особое, неизвестное науке излучение, но факт остается фактом: у Петра Семеновича появилось чувство абцилохордии.
Об этой удивительной новости первой узнала жена.
— Абцилохордия, — спросила она, — это что такое?
— Не знаю, — сказал Петр Семенович. — Ничего не знаю. Только чувствую все время что-то такое…
— Как же так, — сказала жена, — чувствуешь и не знаешь что?
— Нет, я-то знаю, но объяснить не могу.
— Значит не чувствуешь.
— Да ты пойми, — сказал Петр Семенович. — Вот стул, например. Что он: мягкий, серый… Ну, что еще?
— Деревянный.
— Правильно, деревянный. А я еще чувствую, что у него большая абцилохордия. Мне даже сидеть на нем противно.
— Ну и не сиди, — сказала жена и, обидевшись, ушла на кухню.
Жена никогда не понимала Петра Семеновича, и в таких случаях он шел к своим приятелям. Так он сделал и на этот раз.
— Вот лавочка… Что она? Мокрая, грязная. Это все видят. А я вот еще чувствую, что у нее абцилохордия.
Приятели переглянулись.
— Ну да, абцилохордия. И у лавочки, и у воздуха, и у деревьев…
— И у собачки?
— Да, и у собачки.
— И у кошечки?
— И у нее. У всех есть.
— Ты бы, Петя, шел домой, — сказали приятели. — Отдохнул бы, проспался.
— Да нет же… Ну, как вы не понимаете. Абцилохордия это… Ну, это…
— Ну, ну?
— Нет, это нельзя объяснить.
— Ну, что она, твоя абцилохордия: горячая, холодная или пахнет как?
— Нет, все не то.
— А что?
— Другое.
Приятели засмеялись.
— Ну что вы смеетесь? Я же чувствую.
— Интересное дело, — сказали приятели. — Он чувствует, а мы, стало быть, дураки.
— Нет, вы не дураки. Просто вы не чувствуете.
— Ну и не надо, — сказали приятели. — Нам и так хорошо.
Одним словом, приятели тоже ему не поверили. А Петр Семенович действительно чувствовал… Ну, как бы вам объяснить, что это за абцилохордия, которую чувствовал Петр Семенович. Абцилохордия это… Это… Нет, это невозможно объяснить. Нельзя объяснить другому то, что он никогда не чувствовал. Это все равно что рассказывать глухому, как поют птицы, или слепому, какого цвета закат. Вот так и все люди по отношению к Петру Семеновичу были слепыми и глухими в области абцилохордии.
Скоро это понял и сам Петр Семенович. И он перестал рассказывать людям, что он чувствует, глядя на простую пепельницу или прислушиваясь к выключенному радиоприемнику. Потому что Петр Семенович Блинов пришел к выводу, что обладает таким чувством, которое людям на данном этапе еще недоступно.