Похоже, разум, и без того в последние годы в бедной России не особо частый гость, окончательно покинул людей с большими звездами. Сперва наступление танков "оппозиции" на город, а затем кошмар новогоднего штурма.
Говорят, в Генштабе рассчитывали, что чеченцы будут праздновать… В результате все три бригады в считанные часы дошли до центра, после чего встали, сочтя, что выполнили задачу. И тогда с верхних этажей, из подворотен по колоннам ударили сотни гранатометов.
Смертельно опасные в "правильном бою", но беззащитные, неуклюжие в городе, танки и бронемашины вспыхивали, как свечки. Как вспоминали немногие уцелевшие, колонны уничтожались за считанные минуты.
Хуже всего то, что войска имели недвусмысленный приказ: от техники не отходить, в дома не входить. Найти бы идиота, отдавшего его!
Экипажи, пехота, боекомплект - все было в технике - команду на развертывание никто не давал. Никто и не прятался, не рассредоточивался. А гранатометчики били с крыш, куда даже при максимальном угле возвышения танковой пушке просто не достать. БМП, БТР, САУ, старички Т-64 и рота новейших Т-90 - все одинаково хорошо горели. Из нескольких сотен машин, вошедших в город, обратно вырвались всего несколько штук. А живая сила спаслась лишь потому, что "не выполнив задачу, была выведена из города". То есть в беспорядке отступила.
Снегирев читал тогда отчеты и тихо ужасался, хоть после Ферганы, Карабаха, Ингушетии, после танковой пальбы в столице уже можно было привыкнуть.
Потом, после провала новогоднего штурма, в Кремле окончательно закусили удила. А может просто испугались…
И вместо того, чтобы, окружив Грозный, взять его измором, на худой конец отойти на Терек, сделав вид, что все идет по плану, и громко раструбив о нежелании даром проливать кровь, бросили наспех собранные войска на новый штурм.
Последствия Снегирев наблюдает воочию.
Части, посланные в атаку, без четкого взаимодействия, организации единого боевого управления, связи, заблудились, перемешались и практически остались в одиночестве. Никто не знал, где соседи, где противник. В такой неразберихе побеждают простейшие инстинкты - бить по всему, что движется. И били друг по другу, пока оказавшийся на диво хорошо организованным противник не стал бить по ним.
Выведенные на прямую наводку Д-30, которых у "незаконных вооруженных формирований" по данным разведки не было (вернее, "почти не было"), крушили броню и сметали идущую в слепые контратаки пехоту. Вражеские снайперы спокойно отстреливали бестолково мечущихся командиров. Брошенные на выручку спешно направленные из Моздока отряды ОМОНа предпочли "закрепиться на окраинах", то есть уныло врылись в землю, потихоньку мародерствуя, пока рядом истекали кровью и гибли несчастные солдатики, кинутые в бой чуть ли не сразу с призывных пунктов…
Пока генерал пребывал в раздумьях, они потихоньку продолжали двигаться вперед.
Школа.
Детский сад, вернее то, что от него осталось.
Кинотеатр.
Открытое поле между домами. И на этом пространстве стоят врытые в землю бетонные плиты. Перед ними - почерневший танк и пара раздетых трупов.
Снегирев еще успел подумать, что для засады лучшего места не найти, когда…
Все началось в считанные секунды, началось так внезапно, что все они растерялись. Что-то орали в мегафоны командиры, вслепую высаживали рожки мотострелки, но все было напрасно. Бронемашины слепыми котятами тыкались между домами, и отовсюду стреляли, строчили, летели гранаты.
Задымил головной броник. Закрутилась на разорванной гусенице вторая машина.
Потом - тяжелый удар и звон в ушах. Ошалело крутя головой, генерал почувствовал запах взрывчатки и раскаленного металла, и понял - в них попали.
Он полез в проход между кресел, и сразу наткнулся на наводчика, безжизненно свесившегося из кресла. Взял его за висевшую плетью кисть, попробовал нащупать пульс. Тот не прощупывался. В отблесках подбирающегося пламени были видны остекленевшие глаза и перекошенный предсмертной агонией провал рта.
Зарычав, Снегирев влез на вращающееся кресло, закрутил рычаг маховика. Башня с легкостью поддалась, разворачивая пулеметы в направлении кинотеатра, откуда в полный рост, не прячась, безнаказанно расстреливали его бойцов враги. Не американцы, не афганские "духи" не немцы или турки, а свои собственные граждане, россияне.
- Вр-р-решь, не возьмешь!!!
В остервенении нажал на спуск. Посыпались гильзы, но, оглушенный яростью, генерал-майор не слышал ни звона падающих гильз, ни грохота очередей.
Он еще стрелял, когда в машину угодила вторая граната…
***
Боль в животе вернула его в сознание. Генерал-майор Снегирев видел себя словно со стороны, обвисшим на руках бойцов. Среди них сквозь мутную пелену узнал и прапорщика Пашкова. Должно быть, он его и спас, успев вытащить из машины до того, как та сгорела.
В зимнем ночном небе холодно поблескивали звезды.
И в какой-то момент происходящее показалось нереальным, недоступным для разума. Ночным кошмаром, который обязательно улетучится с лучами восходящего солнца, сценой из голливудского блокбастера. Но мучительная боль заставляла поверить в реальность.
Это был не сон, и что случилось, то случилось. Он ранен, и ранен скверно. Даже генералов случается ранят и убивают.
От кровопотери кружилась голова, но генерал пытался вспомнить, что произошло. Последнее, что он запомнил, - это полный едкого дыма бронетранспортер. А перед этим…
Его снова вырубило, и, видимо, на этот раз ненадолго. В память врезались звучные удары - Пашков разнес очередью дверь подъезда, высадив остаток магазина в то место, где обычно крепился замок новомодного домофона. Потом затащил его в квартиру.
- Его надо перевязать! - звенел в ушах голос прапора. - Он же кровью изойдет.
Потом генерал чувствовал неловкие, причиняющие боль прикосновения. Его неумело перебинтовали, вкололи промедола. Наркотик подействовал, горячая волна обволокла его, закружила голову, потолок вдруг стронулся, и комната завертелась в дьявольском хороводе.
Затем до него донеслись разговоры.
- Рядовой Еремеев…
- Танкист?
- Так точно. Из 131-й "сводной" бригады, трищ прапрщик! А медаль аль орден за генерала дадут, ежели вытащим?
- Угу… Ты сперва вытащи, - басил Пашков. - У тебя хоть документы есть, чтобы хоть знать, куда весточку слать, если убьют?
- Никак нет. Ротный собрал, трищ прапрщик!
- А как хоть зовут ротного твоего?
- Не знаю. Нас ему 1-го передали, аккурат в Новый Год. Не успел запомнить.
- А где он сам?
- На "Минутке" сгорел, трищ прапрщик…
Пашков что-то спросил.
- А что я мог, трищ прапрщик, - словно оправдываясь, ответил рядовой. - У нас все приборы сгорели. Я ж не знал, как с этим делом шурупить. Меня в учебке только ать-два-ать два гоняли да полы заставляли мыть вместо дедов… Досыта не ел… Какая ж тут учеба-то?
- И чего?
- Ну, я все и сжег. Связи нет… Ночной прицел отказал. Работать можно было только на поворот башни и на стрельбу.
Снегирев вспомнил, что и об этом писали отчеты. В штурмовые колонны послали напичканные электроникой танки Т-80. Да только вот не учли, что разрабатывалась она из расчета на советского призывника, при этом хорошо подготовленного, а не на теперешнего двоечника, у которого одно пиво да "качалки" на уме. (И хорошо, если пиво, а не клей и не "колеса"!) И в результате вся эта электроника была пожжена неумелыми действиями экипажей. Ни связи, ничего.
Господи, а ведь это всего-навсего маленькая взбунтовавшаяся автономия во главе с чокнутым генералом! Что же будет, если, не дай Бог, приключится что посерьезнее?! Хотя, похоже, ему этого уже не узнать…
О своей возможной скорой смерти генерал Снегирев подумал спокойно и отстраненно, как о чем-то не особо важном.
Повисло молчание
- Трищ прапрщик, - вновь подал голос Еремеев. - А вы трищ генерала как выносить будете? Ежели он в живот ранетый, то его трогать нельзя…Может кто-то останется, а кто-то к своим выйдет?
- Где теперь свои-то?
Голоса достигали его разума искаженными, он плохо понимал, о нем ли идет речь, или о ком еще…
- Не дотянет…
- Как его угораздило?…
- Пулевое и два осколочных…
- Легкое задето… И кажется почка…
- П…ц ему!
- Х… вам, а не п…ц! Я не сдохну! - закричал генерал. - Не сдохну, слышите?!
Кто-то склонился над ним.
- Я не сдохну, - упрямо шептал Снегирев. - Пашков, Пашков, ты слышишь меня?
- Слышу, товарищ генерал…
Потом он вдруг увидел что-то и потянулся к автомату и тут же схватился за перебитую метким выстрелом руку, а в комнату ворвались черные тени.
До них все же добрались…
Мрак навалился на Снегирева, закружил, втягивая в бездонный, стремительно вращающийся колодец.
"Я умираю, - успел подумать он. - Ну и хорошо…"
Аргуэрлайл. Год Белого Солнца, месяц Цветения Трав по степному календарю. Великая степь. К востоку от Шароры.
Пыль ложится на изможденные лица, на тряпье, одежды и волосы. Постепенно превращаясь в плотное облако, она ползет вместе с караваном. Пыль эта видна издалека, за много километров. Предательская пыль. Нет ветра, чтоб развеять ее. Утомительно медленно оседает она на окостеневшие от жары и высохшие от безводья травы, но не может плотно закрыть белизну костей, лежащих у дорог.
Всюду следы смерти. Из-под кустов тамариска пустыми глазницами смотрят в гладкую дымчатую синеву неба черепа животных.
Иногда, словно жвала паука-великана, над чахлым кустом торчат ребра верблюда или скакуна. Встречаются на пути и целые кладбища из гниющих трупов животных, и тогда воздух наполняется таким смрадом, что уставшие люди задыхаются и, схватившись за животы, блюют желчью, корчась от тошноты.
Стонут верблюды, скрипят арбы, тихо блеют овцы, плачут или сквозь зубы шлют проклятия врагу люди. До крови натерты спины четвероногих, но им могут дать лишь краткий отдых. Потом старейшина рода вновь взберется на коня и молча продолжит с