Потом вдруг Аслан встряхнул головой, сурово поглядел на генерала.
- Да…чего-то я… Ну ладно, это не важно… пока.
Кроваво-красный отблеск дальнего пожара плясал на его костистом лице с уже заметно отросшей щетиной, отражался в блеклых глазах.
- Просто прими это к сведению - раньше на Земле не было богов. Теперь они есть. Теперь Он есть, - поправился. - Мы ему служим. Он пришел ко мне, когда мне было плохо, когда ваша "демократия" вышвырнула меня из армии и грозилась раскатать мою несчастную Чечню танками. И я ему поверил и впустил в себя… И теперь служу ему. Я и мои товарищи. И тебе тоже придется ему послужить. Но сперва его надо будет немного подкормить…
- Кого? - пересохшим горлом выдавил генерал.
- Нашего Владыку… - прозвучало в ответ.
И ухмылка, в которой противоестественно смешались неподдельное благоговение и одновременно умиление, с каким хозяин смотрит на любимую собаку или кошку, показалась Снегиреву на редкость омерзительной и страшной.
- Нет, ты не подумай… Ему не нужна кровь, плоть или то, что мы называем душой… - как бы размышлял его собеседник вслух. - Просто жертва отдает ему оставшиеся годы своей жизни - он питается временем, которое определено человеку. Ему все равно, чье время, хотя, конечно, у молодого времени больше, чем у старика…
Так бурча себе по нос, он вытащил из кармана разгрузки пачку свечей, затем на полу появился старинный медный тазик, наполненный водой, в которой плавали кусочки льда. Расставил свечи вокруг миски в пластиковые розеточки, какими украшали свадебные торты. И это контраст потусторонней жути и прозаических мелочей мирной жизни заставил сердце генерала сжаться.
Аслан постоял со склоненной головой три или четыре минуты, словно молясь в молчании. Затем принял у вышедшего из дверного проема автоматчика накрытый крышкой армейский котелок - самый обычный.
Под крышкой оказалась пригоршня исходящих сизыми искрами углей.
Он дунул на угли и зажег свечи от вспыхнувшего пламени…
- Нельзя использовать спички, в этом огне не должно быть ни следа серы, - объяснил он. - А это тлеющие угли от разбитого снарядом дома… Самое то - огонь смерти и разрушения…
Снегирев лишь наблюдал с обреченным отчаянием, как бывший подполковник бывшей Советской Армии расставляет свечи вокруг миски, всматриваясь в отражение огоньков.
Рослый бородатый боевик молча принес на руках спеленатого шнурами, как младенца, солдатика, кажется Еремеева, и бережно положил у огненного круга, словно боялся сделать жертве больно. Потом бесшумно, как огромный тигр, скрылся в темноте и почти сразу появился, держа на руках еще одного, точно так же связанного, с перебинтованной головой. Тот слабо стонал, не открывая глаз. Затем рядом лег так же скрученный Пашков. Следующим был - Снегирев даже не сразу поверил - чеченец с развороченной грудью, кое-как перебинтованный. После еще трое - два солдата и не первой молодости женщина, не разобрать - русская или чеченка (похоже, поймали первую попавшуюся).
Густобородый здоровяк присел на корточки рядом с обреченными. Аслан наоборот - отошел в тень. Но тут порыв сквозняка задул несколько свечей и бригадный генерал, шипя сквозь зубы проклятия, вновь раздул почти погасшие угли из котелка и зажег свечи.
И только потом бородач достал нож. Обычный столовый нож, не какой-нибудь навороченный "боуи" или "кукри" и не здешний кинжал в серебре, а заурядный сточенный столовый нож с деревянной ручкой, видать не одно десятилетие мирно служивший нескольким поколениям хозяек на какой-то грозненской кухне.
Снегирев закрыл глаза, видеть это было выше его сил. Что бы там ни было с ним дальше, он имеет право не видеть Этого.
Он услышал чавкающий звук входящего в плоть лезвия, женский стон, какое то бульканье…
Потом.
Потом пришел Он.
Или ОНО…
Что-то омерзительное и страшное…
Генерал содрогался от ужаса и отвращения, ощущая, как ледяные цепкие пальцы забираются к нему в мозг, вползают в уши, копаются в разуме и тянутся дальше, к тому, что священники называли душой. Затем из тьмы протянулись фосфоресцирующие щупальца и, воткнувшись в грудь генерала, начали вгрызаться в нее. Потом на него поглядели исполинские бледно-синие глаза колоссального спрута или кальмара…
Нарастая, в уши ворвались завывание и нечеловеческие голоса, тонкие и звенящие. Они доносились отовсюду и были невыносимы. Вибрирующий, доводящий до безумия звук на самой границе слышимости, от которого, казалось, лопнет череп.
И череп лопнул…
На бесконечную череду тысячелетий пришла неслыханная боль. Далее она кончилась, но ушла не сразу, а постепенно, цепляясь за мельчайшие осколки возрождающегося сознания, кусая, злобствуя. Затем ее не стало совсем, и тогда, хотя ни зрение, ни слух не спешили возвращаться, оказалось возможным понять: ничто не кончилось, мучители всего лишь решили передохнуть…
Закрыв глаза, он прислушивался к отсутствию боли. Первым делом попытался открыть глаза, и, несмотря на успех этого предприятия, ясности оно не добавило. Перед глазами стояла красная завеса, которую кое-где нарушали синие сполохи. Но прошла вечность, и еще одна вечность, а потом время замедлило бег, и глаза увидели свет свечей. Движения век вызвали новый приступ головной боли. Разглядел пустую холодную комнату и человека в генеральской папахе над ним. Аслан был один, он напряженно и озабоченно заглядывал в лицо Снегирева. Генерал скосил глаза.
Трупов уже не было, как и предметов жуткого обряда. И то, страшное и потустороннее, тоже ушло.
- Эй! Ты меня слышишь? Хорошо слышишь?
- Ccc… Хррр… - прохрипел Снегирев.
Означать это должно было что-то вроде "слышу хорошо", и Аслан его понял.
- Ну вот… вот и отлично, - удовлетворенно резюмировал чеченец. - Сейчас придешь в себя, и тогда мои люди тебя проводят к федералам. Пока полежишь в госпитале, пока то да се - и на службу… Третий штурм еще не скоро теперь будет и я уж как-нибудь без тебя его отобью. Твоя очередь действовать позже придет… Да, на всякий случай, чтобы не было иллюзий… Попробуй подумать о том, как ты предаешь меня или Его? Ну, попробуй…
И Снегирев представил. Представил, как сразу по возвращении в Москву, наплевав на всю служебную иерархию и подчинение, на здравый смысл, поднимает трубку секретного телефона и, назвав пароль, просит связать его с президен…
- А-а-а… ах… ххх-ууу!!!
Боль была не такая уж сильная, вполне терпимая, но куда страшнее было то, что он ощутил за этой болью. То, что она - лишь крошечная часть тех мук и ужаса, что способен на него обрушить тот, кому предался его бывший сослуживец.
- Ну, понал, дюрачок? - с недоброй усмешкой осведомился Аслан с опять появившимся акцентом. - Так чито привикай, Ученик, тэпер тибэ уже никуда… А сичас извэни, придется тибя нимножка прадырявит, тваи раны я зарастил савсэм, а вроде как неудобно без крови ухадить, да и падазреный меньше.
В руках Аслана появился, как по волшебству, массивный "Стечкин"…
Москва. 2 апреля 1986 года.
…Алексей Снегирев проснулся. Вытерев обильную испарину со лба, осторожно, стараясь не разбудить жену, спустил ноги с кровати.
Пытался нашарить тапки под диваном, но потом плюнул и как был босиком прошел на кухню, инстинктивно стараясь потише ступать, когда шел мимо двери в комнату сына. (Умаялся на соревнованиях, пусть поспит) Сел на табуретку, зачем-то зажег газ и поставил чайник, хотя пить не хотелось. Потом вытащил из пачки "Кэмела" (еще афганские запасы) сигарету и прикурил от плиты, жадно затягиваясь.
Так, надо успокоится, прийти в себя… В конце концов, пока все в порядке. Сейчас самое начало апреля 1986 года, а не страшный кровавый январь 1995-го. До него еще почти десять лет, он не генерал этого непонятного "ФСК", а майор КГБ, сотрудник особого подразделения "Прометей", и завтра ему ехать в Чернобыль - предотвращать взрыв Четвертого энергоблока…
Да, еще ничего страшного не случилось…
Еще все можно исправить…
И в ответ на эту бодрую мысль перед глазами встал ослепительно-черный свет и разлетающиеся мертвенно-блестящие звезды дьявольского причастия…
И Алексею стало страшно. Страшно, как не бывало никогда. Ни когда над Гиндукушем его Ми-восьмой поймал стингер, ни когда он сидел в приемном покое роддома перед дверью, за которой решался вопрос - жить или умереть Ольге и Дениске…
Ибо если его сон не лгал, а до того такие сны не лгали, то они обречены.
Можно и в самом деле без особого труда устранить пока еще не ставшего кем-то Беспалого или еще пребывающего на подъеме Меченного, можно послать киллеров к Рейгану или Бен Ладену, можно назначить Дудаева командовать авиацией Дальневосточного округа, а этого Аслана - береговой обороной Курильских островов. Можно собрать всех отечественных воров и политиканов, каких он и такие, как он, вспомнят, на "Адмирале Нахимове", и в сентябре этого, одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, с чистой совестью подставить старую калошу под таранный удар "Петра Васева"…
Но что толку, если темный древний бог, чудовище из немыслимых забытых преданий другого мира уже на Земле? А значит сейчас, либо через десять или двадцать лет оно все равно найдет кого-то, кто согласится впустить его в свою душу. Здесь ли, в Австралии, на Тибете или в Африке.
И ад разверзнется на этой несчастной планете!
Майор Снегирев готов был расплакаться, если бы с недавних пор не разучился плакать…
За полгода до того. Аргуэрлайл. Западно-Эльгайский хребет.
…Хотя ты можешь быть уже зрелым мужем по здешним меркам - двадцать седьмой год, хоть в руках у тебя оружие, какого в здешнем мире нет ни у кого, хоть ты не новичок в схватках, но когда чужая ночь смешивает воедино свист ветра в скалах и дальний вой пещерных гиен или еще каких явно хищных тварей… Когда при каждом шорохе рука стискивает магазин Ак-74… Последний, между прочим, магазин…
Да, тогда поневоле пожалеешь, что соблазнился пайком солдата сил самообороны, и не подался в свое время в Артмастерские или не женился на дочке соседа-лавочника - она так на тебя смотрела!