Тринадцать лет пути — страница 2 из 5

Глава 1Избушка

Павлыш проверил анабиозный отсек, там всё было в порядке. Странно, ещё недавно он спорил с Бауэром, доказывал ему, что этот отсек — анахронизм, и если уж переоборудовать корабль на гравитационный двигатель, то можно заодно и ликвидировать отсек — лишнее место, лишний вес… И Бауэр сказал тогда: «Но может же так случиться…» Хотя оба понимали, что случиться так не может. И случилось.

Уже месяц, как «Компас» падал. Он падал, и неизвестно было, чем кончится это падение. «Компас» проваливался в пространство, в бесконечность. Уже месяц, как он был объявлен пропавшим без вести, его разыскивали все станции и корабли сектора и не могли найти.

Находят в конце концов путешественников, пропавших без вести в пустыне, находят самолёты, разбившиеся в горах, находят флаер, унесённый ураганом, находят затонувшую субмарину. Потому что место, область их исчезновения конечны, ограничены дном моря, горной долиной, пределами пустыни. Космический корабль, пропавший без вести, найти нельзя. Тем более, если он не выходит на связь.

Надёжность корабля, доведённая до совершенства, таит в себе риск. Гравитационный отражатель надёжен, связь, которую поддерживает корабль на гравитационных волнах, также надёжна, но если система отказывает в одной точке, возникает опасность цепной реакции. И если не уловленный приборами во время прыжка метеорит из антивещества коснулся гравитационного отражателя и, исчезнув сам, уничтожил отражатель «Компаса», то он уничтожил и космосвязь, потому что отражатель — одновременно антенна для гравитационных волн. И корабль, прервавший прыжок в точке, установить которую удалось не сразу и с недостаточной степенью точности, оказывается неуправляем, безгласен и слеп.

«Компас» был жив, но не подавал признаков жизни. Он будет жить ещё несколько дней или несколько лет, потому что он — высокоорганизованный кусок металла, напичканный изысканной, но ненужной теперь техникой. Ибо он — корабль, и цель его — перевозить людей и грузы между портами Галактики. Как только он лишается возможности делать это — он становится лишь железной банкой с муравьишками внутри. И железная банка падает в бездонное пространство…

Павлыш остановился перед дверью на мостик. Капитан просил его проверить, как дела в анабиозном отсеке. В анабиозном отсеке всё было отлично. Павлыш увидел свою руку, лежащую на ручке двери, и подумал о том, что он сам, доктор Павлыш, молодой, красивый, умный, не может умереть. Собственная смерть — беда, которая не может с тобой приключиться. А так как это теоретическое размышление не могло изменить действительной сути явлений, то Павлыш оторвал взгляд от своей руки и вошёл на мостик.

Капитан был один. Капитан постарел за месяц, прошедший со дня катастрофы. Капитан был более одинок, чем Павлыш, потому что он разделял одиночество и беспомощность своего корабля.

— Всё в порядке? — спросил он.

— Да.

Павлыш подошёл к штурманскому столу с расстеленной на нём картой сектора. На ней были проложены пути «Компаса». Путь, по которому ему следовало идти; вычисленный путь, который «Компас» должен был пролететь во время прыжка; приблизительная точка, в которой корабль прекратил прыжок и ещё более приблизительный путь с того момента и до сегодняшнего дня. Прыжок должен был перенести его через весь сектор. Авария же бросила его в центре сектора, на периферии пылевого мешка, не позволившего ориентироваться визуальными методами. И путь отсюда был проложен условно, пунктиром…

— Слушайте, доктор, — сказал капитан. — Есть шанс, правда, небольшой…

Несчастье случилось с «Компасом» в районе малоизученном, но не пустынном. Это давало шансы на спасение и уменьшало их. Можно было надеяться сесть на планету — тормозные двигатели остались целы. Но, с другой стороны, «Компас» мог стать пленником звезды, притяжения которой был бы не в силах преодолеть. Есть надежда, что «Компас» пронзит сектор и окажется в районе обжитых путей системы Второго Союза. Надежда была реальна. Но с одним условием: достижение Второго Союза при постоянной скорости займёт восемь с половиной лет… И когда осознание этого пришло к космонавтам после недели расчётов, споров, сомнений и ложных прозрений, решено было использовать анабиозные ванны, те самые, само существование которых казалось Павлышу анахронизмом.

Почти весь экипаж «Компаса» должен был уйти в сон. Почти весь — кроме капитана, дежурного механика и врача. И было уговорено, что через год, если всё пойдёт благополучно, механика и Павлыша сменят. Капитана менять никто не будет. Это приказ и воля капитана.

За месяц, прошедший с того дня, Павлыш восстановил забытый испанский язык, выиграл у механика сто сорок партий в шахматы и несколько меньше проиграл капитану. Он прибавил полтора килограмма в весе и порой подумывал о том, что лучше аннигилировал бы весь корабль, чем ждать неизвестно чего восемь, десять… сколько лет?

Шесть дней назад внезапно появилась надежда, что путешествие скоро закончится. Впереди возникла небольшая жёлтая звезда с одинокой планетой. Звезда была почти на пути «Компаса», и корабль нёсся к ней со скоростью чуть более ста тысяч километров в секунду. Шесть дней назад капитан сказал своему экипажу — Павлышу и механику, — что есть один шанс из десяти опуститься на планету. Даже если она необитаема и непригодна для жизни, на ней, вернее всего, действует автоматический маяк, и можно будет дать о себе знать. Всё зависело от того, как близко пройдёт «Компас» от планеты. Если достаточно близко, то мощности тормозных двигателей хватит на посадку, если далеко, то топливо будет истрачено на коррекцию и садиться будет не на чем.

— Так что же, капитан? Мы попытаемся сесть или летим дальше?

— А ты бы что сделал, Павлыш?

— Даже если у нас мало…

— Ты молод, Павлыш, и потому годы кажутся тебе длинными и невосполнимыми.

— Я не так молод, но где гарантия, что после всех этих лет в нашей жестянке мы не погибнем от голода или аварии, которую не сможем ликвидировать, не провалимся в какую-нибудь дыру и не пролетим мимо торгового пути, чтобы снова углубиться в пустоту?

— Гарантии нет. Но дело вот в чём: для того, чтобы выйти к планете, мы должны истратить почти половину мощности тормозных двигателей. Из-за гибели отражателя изменена конфигурация корабля, и по расчётам получается, что остальное пойдёт на компенсацию эксцентрического вращения. На чём будем садиться, не представляю…

— А что за планета?

— Если я не ошибаюсь, планета хорошая, нормальная, земного типа. Наша беда, что её открыли недавно и на ней нет ни станции, ни базы. Хотя должен быть маяк.

— Вы уверены?

— Я могу предполагать, что это система 16-АПР8. Погляди по справочнику.

Под этим индексом значилась система жёлтой звезды с одной планетой и двумя астероидными поясами. Планета была земного типа. Ей присвоили название Форпост. После её краткого описания шло примечание: «Закрыта для исследований».

И всё. Это могло значить что угодно — от наличия там разумной жизни до болезнетворных бактерий, опасных для человека. За справкой шла сноска на последний том общего атласа, который на «Компасе» не успели получить.

— Через три часа начинаю эволюцию, — сказал капитан. — Механик мне нужен. Ты — нет.

— Но мы не успеем разбудить штурмана и второго механика. На это потребуется часов восемь. Почему вы не сказали раньше?

— Мы обойдёмся вдвоём.

Капитан уже четверо суток не спал, и инъекции переставали оказывать действие. Он устал.

— Дай мне ещё шарик.

— Опасно.

— Потом вылечишь, если что. Сейчас мне нужна ясная голова.

Павлыш был готов к этой просьбе. Шарики находились в кармане. Он прижал один из них к кисти капитана, лежавшей на пульте. Содержимое всосалось под кожу.

— Я принял решение раньше, но не стал тебя ставить в известность, потому что возражения лишь отняли бы время на дискуссии. А сейчас нам некогда дискутировать.

— Но всё-таки?

— Всё-таки заключается в том, что посадка будет трудной. Не знаю, останется ли что-нибудь от «Компаса».

Голос капитана звучал равнодушно и холодно. Уже много дней капитан говорил так: он не мог побороть в себе глубокого и безнадёжного отчаяния. Он не был виноват, но его корабль разбит. Право судить себя капитан оставил за собой.

— Чем больше людей мы сейчас поднимем, тем больше людей мы подвергнем опасности. Анабиозные камеры — самое защищённое место корабля. Анабиозные ванны — самое защищённое место в камере. Больше всего шансов выжить у тех, кто находится в ваннах.

— Я могу быть штурманом. Вы знаете, что я подготовлен к этому.

— Не нужен мне сейчас штурман! Зачем мне штурман? Чтобы бросить, как ты выразился, жестяную банку на пустую планету?

— Да.

— Слушай меня, Павлыш. Ты судовой врач. Ты отвечаешь, в пределах своих возможностей, за здоровье и жизнь команды. Поэтому при посадке твоё место будет вместе с экипажем. В анабиозном отсеке.

— Вы тоже относитесь к команде. И механик. Моя помощь может понадобиться и вам.

— Правильно. Но в таком случае мне нужен живой врач. Если надо будет собирать нас по частям, для этого ты должен уцелеть. Приказываю тебе отправиться в анабиозный отсек. Я, конечно, хотел бы загнать тебя самого в ванну, но боюсь, что это превышает мою власть над тобой.

— Вы правы. И я, возражая вам, руководствуясь теми же соображениями интересов экипажа. Мои услуги могут понадобиться сразу после посадки. Кроме того, вывод людей из анабиоза также труден без участия врача…

— Ладно, я ведь не спорю. Так что прошу тебя через два часа отправиться в анабиозный отсек, я сам спущусь туда и проверю, надёжно ли ты пристёгнут. И будь разумен, не пытайся прибежать на мостик и принять участие в наших скучных делах. Ты будешь мне мешать…

— Хорошо, — согласился Павлыш.

— А сейчас займись-ка, пожалуйста, обедом. Накорми нас как следует. Нет никакой гарантии, что мы доживём до следующего обеда.

— Надо будет дожить. Мы отвечаем за тех, кто спит…

— Не надо меня учить, — сказал капитан. Он очень устал. — И не теряй времени даром.

* * *

…Тень «Компаса» добралась до Павлыша. Тень была длинной и росла с каждой минутой. Целый день солнце ползло невысоко над горизонтом и вот решилось наконец уйти на покой.

Павлыша удручала предопределённость. Правда, она протягивалась всего на несколько дней в будущее, но этого достаточно для возникновения неприязни к серому берегу и махине покорёженного металла, именуемого по инерции кораблём «Компас».

Страшная тварь вылетела из колючих зарослей, подступавших к пляжу, и уселась в тени корабля. Тварь была ростом с собаку, но хрупка и члениста. Она пристально смотрела на Павлыша печальными стрекозиными глазами. Мошкара смерчиком замельтешила над ней. Тварь наконец приняла решение, подпрыгнула и принялась биться об обгоревший бок корабля, словно комар об оконное стекло.

Можно было написать письмо. Вчера Павлыш написал уже одно. Склеил конверт из чистого листа бумаги и даже нарисовал на нём серый берег, зелёное море с полосами барашков, синие колючие кусты. И написал на марке: «Авиапочта. Планета Форпост». Всё как в старые добрые времена. А вместо почтового ящика использовал остатки мусоропровода.

Павлыш поднялся, стряхнул с колен песок и ракушки и побрёл к люку. Четыре дня назад он открывал его больше часа, думал, что никогда не сможет этого сделать. Тогда казалось, что открытый люк — спасение. На самом деле это ничего не решало.

Тварь стукнулась о шлем, толчок был вял, и Павлыш, отмахнувшись, сломал её пополам. Туча мошкары сразу скрыла останки твари. Павлыш закрыл люк, припёр его изнутри стальным стержнем. Мошкара боялась тени, внутрь не залетала. Но с наступлением вечера мог появиться какой-нибудь гость покрупнее. Павлыш ощупью разделся, повесил скафандр в нишу.

Аварийное освещение в коридоре работало из рук вон плохо. Свет мерцал, терялся в углах. Его всё равно придётся отключить. И это прискорбно — будет темно. Павлыш решил изобрести светильник на сливочном масле. Или спиртовку. Представил себя пишущим очередное письмо при свете самодельного светильника и тут же ударился об торчащий из стены обломок трубы.

Корабль был разбит. Это никуда не годилось. Корабль создан для того, чтобы никогда не разбиваться. Если уж случается несчастье — он взрывается, исчезает бесследно. Но корабль, разбитый, как автомобиль о столб, — это невероятно. Налетевший с моря ветер качал развалину, на пол посыпался сор и в перекорёженных недрах судна что-то заскрипело, заныло.

Не было энергии. Не было связи. Если бы капитан остался жив или кто-нибудь из механиков, — может, они что-то и придумали бы. Хотя вряд ли. Корабельный врач Павлыш придумать ничего пока не смог. Чтобы не раскисать, он запускал зонды, методично обыскивал трюмы, привёл в относительный порядок мостик и вёл корабельный журнал.

Было ещё одно дело. Главное и печальное. Анабиозные ванны. У них автономный блок питания. Температура поддерживалась на нормальном уровне. Так будет, подсчитал Павлыш, ещё два месяца. На самом экономном режиме. И всё. Павлыш останется последним человеком на этой планете. Потом умрёт тоже. Может быть, скоро, если не приспособится к местному воздуху. Может быть, проживёт до старости.

Павлыш представил себя старичком в рваном измызганном скафандре. Старичок выходит на лесенку перед вросшим в серый песок кораблём и кормит с ладони членистых тварей. Они толкаются, мешают друг дружке и глядят на него внимательно и строго. Потом старичок возвращается в чистенькую, ветхую кабинку, убранную сухими веточками и, подслеповато щурясь, раскрывает дневник…

Был, правда, ещё один вариант. Отключить анабиозные ванны. Ни один из спящих не заметит перехода к смерти. Энергию блока можно переключить тогда на один из отсеков и прожить в безопасности несколько лет. От такой возможности стало ещё паскудней. Павлыш заглянул в реанимационную камеру, бывшую реанимационную камеру. Он каждый день заглядывал туда, пытаясь настроиться на возможность чуда. За дверью его встречала та же безнадёжная путаница проводов и осколки приборов. И сколько ни приглядывайся, ни один провод не вернётся на место. Нет, разбудить экипаж он не сможет.

И всё-таки они были ещё живы. И он был не один. И пока оставалась забота о живых, оставалась цель.

Павлыш вошёл в отсек анабиоза. Отсек был спрятан в центре корабля, охвачен надёжными объятиями амортизаторов и почти не пострадал. Здесь было холодней, чем в коридоре. Под матовыми колпаками ванн угадывались человеческие фигуры.

— Бывают же случайности, — сказал Павлыш термометру. — Сегодня мы сюда попали. Завтра ещё кто-нибудь. Возьмёт и попадёт.

Павлыш знал, что никто сюда не попадёт. Незачем. Когда-то, несколько лет назад, планету посетила разведгруппа, провела здесь две недели, составила карты, взяла образцы флоры и фауны, выяснила, что день здесь равен четырём земным дням, а ночь четырём земным ночам, установила, что планета пока интереса для людей не представляет. И улетела. А может, даже и группы не было. Пролетел автомат-разведчик, покружил…

Павлыш щёлкнул пальцем по матовому куполу ванны, будто хотел разбудить лежавшего там Глеба Бауэра, усмехнулся и вышел.

Солнце, по расчётам, должно опуститься уже к самой воде. Момент этот мог представить интерес для будущих исследователей. Так что перед ужином имело смысл снова выбраться на пляж и заснять смену дня и ночи. Кроме всего, это могло быть красиво…

* * *

Это было красиво. Солнце, беспрестанно увеличиваясь и краснея, ползло по касательной к ярко-зелёной линии горизонта. Солнце было полосатым — по лиловым штрихам бежали, вспыхивали белые искры. Небо, ярко-бирюзовое в той стороне, где солнце, становилось над головой изумрудным, глубоким и густым, а за спиной уже стояла чёрно-зелёная ночь, и серые облака, зарождаясь где-то на суше, ползли к морю, прикрывая в тумане яркие звёзды. Кустарник на дюнах превратился в чёрный частокол, сплошной и монолитный, оттуда шли шипение, треск и бормотание, настолько чужие и угрожающие, что Павлыш предпочёл не отходить от корабля. Он снимал закат ручной любительской камерой — единственной сохранившейся на борту — и слушал шорохи за спиной. Ему хотелось, чтобы скорей кончилась плёнка, чтобы скорей солнце расплылось в оранжевое пятно, провалилось в зелень воды. Но плёнка не кончалась, оставалось её минут на пять, да и солнце не спешило уйти на покой.

Мошкара пропала, и это было непривычным — Павлыш за четверо суток привык к её деловитому кружению, к её явной безобидности. Ночь грозила чем-то новым, незнакомым, злым, ибо планета была ещё молода и жизнь на ней погружена в беспощадную борьбу за существование, где побеждённого не обращали в рабство, не перевоспитывали, а пожирали.

Наконец солнце, до половины погрузившись в воду, распластавшись по ней чечевицей, уползло направо, туда, где вдоль горизонта тянулась чёрная полоска суши, окружающая залив, на берегу которого упал «Компас».

— Ну что же, — сказал себе Павлыш. — Доснимем и начнём первую полярную зимовку. Четыре дня сплошной ночи.

Собственный голос был приглушён и почти незнаком. Кусты отозвались на него вспышкой шумной активности. Павлыш не смог заставить себя дождаться полного заката. Палец сам нажал на кнопку «стоп». Ноги сами сделали шаг к люку — надёжному входу в пещеру, столь нужную любому троглодиту.

И тут Павлыш увидел огонёк.

Огонёк вспыхнул на самом конце мыса — чёрной полоски по горизонту, невдалеке от которой спускалось в воду солнце. Сначала Павлыш подумал, что солнце отразилось от скалы или волны. Подумал, что обманывают уставшие глаза.

Через двадцать секунд огонёк вспыхнул снова, в той же точке. И больше вспышек Павлыш не увидел — солнце подкатилось к мысу, било в лицо и собственные его вспышки мельтешили и обманывали. Павлыш не мог более ждать. Он вскарабкался в люк; не снимая скафандра и шлема, пробежал, чертыхаясь и спотыкаясь об острые края предметов, на резервный пульт управления. Основной мостик, где при неудачной посадке находились капитан и механик, был размозжён.

Чуть фосфоресцировал в темноте экран телеглаза. На нём Павлыш собирался посмотреть отснятую плёнку. Может быть, камера, не отрываясь глядевшая на горизонт, заметила огонёк раньше, чем Павлыш.

Был снова закат. Снова солнце по касательной ползло вдоль зелёной гряды, разбрасывая слишком яркие краски, снова по нему бежали лилово-сизые полосы и вспыхивали искры. Глаз камеры последовал за солнцем. У Павлыша устали руки. Они немного дрожали, и оттого волновалась и покачивалась на импровизированном экране изумрудная вода.

— Смотри, — предупредил себя Павлыш: в правой стороне кадра обнаружилась оконечность мыса. И тут же в этом месте, безусловно и объективно увиденный камерой, вспыхнул огонёк.

Экран погас. Павлыш оказался в полной темноте. Лишь перед глазами мелькали багровые и зелёные пятна. Он ощупью отмотал плёнку обратно и остановил тот кадр, где вспыхнул огонёк. На экране застыло, остановилось солнце, застыла и белая точка у правой кромки экрана: огонёк.

Огонёк должен был оказаться оптическим обманом, галлюцинацией. Видно, Павлыш подсознательно боялся поверить — оттого убеждал себя в нереальности огонька. Если убедить себя, что это мираж… Но огонёк не был миражом. Камера тоже увидела его.

— А почему бы и нет? — спросил Павлыш.

Корабль ничего не ответил. Он надеялся на Павлыша.

«Чего же я здесь стою? Солнце уже спряталось и не мешает смотреть на мыс. А вдруг огонька уже нет?»

Павлыш подумал, что если где-то неподалёку есть разумные существа, по крайней мере разумные настолько, что обладают сильным источником света, то ни к чему беречь аварийные аккумуляторы. Он на ощупь отыскал кнопку, врубил на полную мощность освещение, и корабль ожил, в нём стало теплее, раздвинулись стены, и коварные предметы — обломки труб, петли проводов, заусеницы обшивки — спрятались по углам и не мешали Павлышу пробежать коридором к люку, к вечеру, переставшему быть страшным и враждебным.

Солнце и в самом деле село. Осталось лишь глухое малиновое пятно, и облака, добравшиеся до него, образовали в нём тёмносерые провалы. Павлыш опёрся руками о края люка, высунулся по пояс наружу и считал: один, два, три, пять… Вспышка!

Огонёк продержался секунду, и Павлыш успел усесться поудобнее на край люка, свесить вниз ноги в тяжёлых башмаках, прежде чем он вспыхнул снова. У огонька был чрезвычайно приятный цвет. Какой? Чрезвычайно приятный белый цвет. А может быть, жёлтый?

Когда разгладилось и посинело пятно, остававшееся от солнца, огонёк перестал мигать. Он загорелся ровно, будто кто-то, долго шутивший с выключателем, уверился наконец

в приходе ночи и, включив свет на полную мощность, уселся за стол ужинать. И ждать гостей.

Из темноты к Павлышу бросилось нечто большое. Павлыш не успел подобрать ног и укрыться в корабль. Лишь вытянул вперёд руку. Нечто оказалось уже знакомой тварью. Тварь опутала сухими тонкими ножками руку Павлыша и стрекозиные глаза укоризненно сверкнули, отразив свет, падавший из люка. Павлыш стряхнул тварь, как стряхивают в кошмаре страшного паука, и та шлёпнулась о песок.

Закружилась голова. Тут только он понял, что забыл опустить забрало шлема и дышит воздухом планеты. А с осознанием этого пришла дурнота. Павлыш закрыл люк и уселся прямо на пол шлюза. Опустил забрало и увеличил подачу кислорода, чтобы отдышаться.

Теперь надо дать сигнал, думал Павлыш: пустить ракету, зажечь прожектор. Надо позвать на помощь.

Но ракет не было. А если были, поиски их займут ещё несколько суток. Прожекторы разбиты. Есть фонарь, даже два фонаря, но оба довольно слабые, шлемовые. Ну что же, начнём со шлемовых фонарей.

Павлыш довольно долго стоял у открытого люка, закрывая и открывая ладонью свет и свободной рукой отмахиваясь от тварей, лезущих на свет, как мотыльки. Огонёк не реагировал — светил так же ярко и ровно. Хозяева его явно не догадывались о том, что кто-то неподалёку потерпел бедствие. Потом, хоть это уже вряд ли бы помогло, Павлыш вытащил из корабля множество предметов, которые могли гореть, и поджёг их. Костёр был вялым — в воздухе слишком мало кислорода, да и твари, слетевшиеся словно на праздник, бросались в огонь и обугливались, шипели, как мокрые дрова. Павлыш перевёл весь свой запас спирта и после десяти минут борьбы с тварями бросил эту затею.

Он отошёл к люку и глядел на огонёк. Он не мог к нему привыкнуть. Огонёк был из сказки: окошком в домике лесника, костром охотников… А может быть, пламенем под котлом людоеда?

— Ладно, — сказал Павлыш тварям, шевелившимся живой кучей над тёплыми ещё, обуглившимися дверцами шкафчиков, книгами и тряпками. — Я пошёл.

Ему бы прислушаться к внутреннему голосу, который по долгу службы должен объяснить, что путешествие разумнее начать через четверо земных суток, когда рассветёт и неизвестные ночные твари улягутся спать. Но внутренний голос молчал — видно, и ему казалось невыносимым столь долгое бездействие.

* * *

Хорошо, когда есть решение, которое можно принять. Раньше и этого не было. Решение требовало действий, многочисленных, разнообразных и спешных. Чем-то это было похоже на отъезд в отпуск — надо прибрать в квартире, оставить корм рыбкам в аквариуме, договориться с соседкой, чтобы поливала цветы, позвонить друзьям, позаботиться о билете…

Во-первых, Павлыш отправился в анабиозную камеру. Поход к огоньку мог продлиться часа три, и за это время ничто не должно было нарушить спокойный сон экипажа. Если что-нибудь с ними произойдёт — пропал весь смысл похода. Павлыш обесточил корабль и подключил к блоку питания камеры уже порядком севшие аварийные аккумуляторы. Проверил стабильность температуры в ваннах, контрольную аппаратуру. Насколько Павлыш мог судить — камере ничто не угрожало. Даже если Павлыш будет отсутствовать целый месяц. Правда, человеку, идущему в трёхчасовую прогулку по берегу моря, ни к чему планировать на месяц вперёд, но прогулка предполагалась несколько необычная. Павлыш не без оснований думал, что станет первым человеком, путешествующим ночью по берегу здешнего моря.

Затем следовало позаботиться о собственном снаряжении, запасе воды и пищи, оружия (на корабле удалось разыскать пистолет). Наконец, надо было задраить сломанный люк так, чтобы даже слон (если по ночам здесь бродят слоны) не смог бы его отворить.

Закончив дела, Павлыш выбрался наружу и неожиданно почувствовал почти элегическую грусть. Затянувшиеся сумерки — а им, видно, и конца не будет — окрасили негостеприимный мир во множество разновидностей чёрного и серого цвета, и единственной родной вещью в этом царстве был искалеченный «Компас», печально гудящий под порывами ветра, одинокий и беспомощный.

— Ну-ну, не расстраивайся, — сказал кораблю Павлыш и погладил корпус, изъязвлённый аварийной посадкой. — Я скоро вернусь. Дойду по бережку до избушки и обратно.

Огонёк горел ровно, ждал. Павлыш в последний раз проверил поступление кислорода — его хватит на шесть часов, в крайнем случае можно дышать и воздухом планеты. Хоть это неприятно и весьма вредно. Павлыш вытащил пистолет, прицелился в камень на берегу и выстрелил. Луч полоснул по камню, распилил его пополам, и половинки засветились багрово и жарко. Пора было идти.

Павлыш разгрёб башмаком кучу обгоревших тварей — костёр давно уже погас и остыл. Павлыш перепрыгнул через него — не из молодечества: хотел узнать, достаточно ли надёжно всё приторочено.

Удобнее идти было по самой кромке пляжа. Здесь волны, забегавшие длинными языками на берег, оставляя после себя вялую пену, спрессовали песок, и он стал упругим и твёрдым. Фонарь был пока не нужен — и так видно всё, что нужно видеть: бесконечную полосу песка, тёмную воду слева, чёрный кустарник на дюнах справа. И так до бесконечности, до огонька.

Павлыш прошёл несколько десятков шагов, остановился, оглянулся на корабль. Тот был велик, непроницаем и страшно одинок. Несколько раз Павлыш оглядывался — корабль всё уменьшался, мутнел, сливался с небом, и где-то в конце первого километра пути Павлыш вдруг понял, как сам он мал, беззащитен и чужд морю. И ему стало страшно, и захотелось убежать к кораблю, скрыться в люке. Он вдруг понадеялся, что забыл нечто очень важное для пути, ради чего, хочешь не хочешь, придётся возвращаться. Но пока придумывал, обеспокоилось чувство долга, зашевелился стыд, заскребла под ложечкой совесть — возвращаться никак было нельзя, и тогда Павлыш попытался представить себя женой Лота, уверить, что обернись он — превратится в соляной столб. И к утру его слижут жадные до кристаллической соли обитатели кустов.

Павлыш решил петь. Пел он плохо. И после второго куплета кустарник замолк, затаился, прислушиваясь. Кустарнику пение не нравилось. Песок разматывался под ногами ровной лентой, порой язык волны доползал до ноги путника, и Павлыш сворачивал чуть выше, обходя пену. Один раз его испугало белое пятно впереди. Пятно было неподвижным и зловещим. Павлыш замедлил шаги, нащупал рукоять пистолета. Пятно росло, и видно было, как нечто чёрное, многопалое высунулось из него, готовясь схватить пришельца. Но Павлыш всё-таки шёл, выставив вперёд пистолет, и ждал, чтобы пятно решилось на нападение. Павлыш был здесь новичком, а для новичка самое неразумное первым начинать пальбу.

Пятно оказалось большой раковиной, а может, и панцирем какого-то морского жителя. Несколько тварей ползали по нему, вытаскивая тонкими лапками остатки внутренностей. Они и показались Павлышу издали щупальцами пятна.

— Кыш, несчастные! — сказал Павлыш тварям, и те послушно снялись, улетели к кустам, видно, приняв Павлыша за крупного хищника, любителя морской падали. Из-под раковины прыснула жадная мелочь, зарываясь в песок, удирая к воде. В темноте не разобрать ни форм, ни повадок — некоторые тонули, растворяясь в пене, другие фосфоресцировали и светящимися точками суетились у берега.

Почему-то после случая с раковиной Павлыш почувствовал себя уверенней — обитатели моря и кустов были заняты своими делами и на Павлыша нападать не собирались. Павлыш понимал, что уверенность его зиждется на заблуждении; ведь если существуют раковины — есть твари, которые этими раковинами питаются. А если есть твари, то кто-то пожирает их. И ещё кто-то пожирает тех, кто питается тварями. И так далее.

Прошёл уже час с тех пор, как Павлыш покинул корабль, позади по крайней мере пять километров пути. Единственное, что всерьёз беспокоило сейчас Павлыша — то, что огонёк не приближался. Так же далёк был чёрный мыс, так же ровна полоса песка. Правда, это не могло продолжаться вечно. Хоть диаметр Форпоста больше земного, но планета всё равно круглая, и достаточно отдалённые предметы, хочешь того или нет, скрываются за горизонтом…

И тут Павлыш увидел реку.

Вначале был шум. Он примешивался к однообразному ритму прибоя и насторожил Павлыша. Вливаясь в море, река разбилась на множество рукавов, мелких и быстрых. Берег здесь, окаймлённый речным песком, выдавался в море небольшим полуостровом. Между рукавами и с обеих сторон дельты земля была покрыта тёмными пятнами лишайника, травой, какие-то растения, схожие с трезубцами, гнездились прямо в воде. Переход вроде бы не представлял трудностей, но когда в нескольких метрах от воды нога Павлыша вдруг провалилась по щиколотку, он понял, что от реки можно ждать каверзы.

Уже следующий шаг дался труднее. Песок стал податливым, вялым, он с хлюпаньем затягивал ногу и с сожалением отпускал её.

«В конце концов, — подумал Павлыш, — мне ничего не грозит. Я в скафандре и, даже если провалюсь где-нибудь поглубже, не промочу ног».

И не успела эта мысль покинуть голову, как Павлыш потерял опору под ногами и окунулся по пояс. И это было ещё не всё, попытка двинуться из этой ловушки вперёд заставила погрузиться ещё на несколько сантиметров. Скафандр был мягким, и жижа, поймавшая в плен Павлыша, давила на грудь, подбираясь к плечам. Павлыш вспомнил, что в подобных случаях охотникам, угодившим в болото, всегда попадается под руку сук или хотя бы куст. Сука поблизости не было, но куст рос впереди, метрах в трёх. Павлыш рассудил, что возле куста должно быть твёрже, и прыгнул вперёд.

Наверно, со стороны прыжок его выглядел странно: существо, ушедшее по грудь в песок, делает судорожное движение, вырывает несколько сантиметров тела из плена, продвигается на полметра вперёд и тут же почти полностью пропадает из вида.

Прыжок был ошибкой, объяснимой лишь тем, что Павлышу никогда раньше ни с болотами, ни с зыбучими песками сталкиваться не приходилось. Теперь над поверхностью, чуть колышащейся, вздыбливающейся пузырями, виднелась лишь верхняя половина шлема и кисти рук. Павлыш скосил глаза и увидел, что чёрная граница песка медленно, но ощутимо поднимается по прозрачному забралу. Павлыш пока не беспокоился — всё произошло так быстро и внезапно, что он просто не успел толком обеспокоиться. Стараясь не делать лишних движений, потому что каждое движение лишь погружало его глубже, Павлыш повернул голову к дальнему мысу. Огонёк светил. Ждал. Пришлось задрать голову, над песком оставалась лишь верхушка шлема с ненужной антенной, настроенной на корабль, в котором никто не услышит. И ещё через несколько секунд огонёк пропал. И всё пропало. Было темно, страшно тесно и совершенно непонятно, что же делать дальше.

Страх пришёл с темнотой. Павлыш понял, что дышит часто и неглубоко, не хватало воздуха, хоть это и было неправдой — баллоны добросовестно выдавали ровно столько воздуха, сколько положено. Шлем был достаточно твёрд, так что угроза погибнуть от удушья не возникала. Погибнуть… И как только это слово промелькнуло в мыслях, то зацепилось за что-то в мозгу и осталось там. Погибнуть. А ведь в этой яме можно в два счёта погибнуть. Ведь останься здесь — и погибнешь. Как рыба, выкинутая на берег, как мышь в мышеловке. Погибнуть…

Слово имело какую-то магическую силу. Это было отвратительное слово, мерзкое, злое. Павлыш понимал, что оно не может к нему относиться потому, что его ждут Глеб Бауэр и штурман Батуринский — без Павлыша они тоже погибнут. И если когда-нибудь придёт сюда корабль, а он обязательно придёт, то будет поздно; если придёт сюда корабль, они найдут людей в анабиозных ваннах, найдут тела погибших, уложенные им, Павлышом, в морозильник, поймут, что кто-то остался на корабле и потом исчез. И будут его искать — и, конечно, никогда не найдут. Даже если планету заселят, множество людей будет жить на ней — всё равно никто никогда не найдёт доктора Павлыша, шатена, рост 183, глаза голубые…

— А ну, хватит, — приказал себе Павлыш. — Так можно думать до рассвета.

Надо было выбираться. Павлыш понял, что совсем не хочет погибать в этой проклятой яме. Следовало отыскать выход из ловушки. Вот и всё.

Твёрдый песок — за спиной. Больше рисковать нельзя. Никаких движений вперёд — только назад, к берегу.

Павлыш попробовал поднять руки. Это можно было сделать, но с трудом, песок был тугим и тяжёлым. Павлыш попытался подгребать руками перед собой, но лишь глубже ушёл в жижу, и пришлось снова замереть, чтобы побороть вспышку паники, сжавшую мозг. Паника была иррациональна — тело, ощутившее опасность, начало метаться. Бился в голове мозг, и сердце колотилось морзянкой.

Павлыш переждал панику на борту. Он уже знал, что сильнее её, он оставался на капитанском мостике — бунтари же бесцельно бегали по палубе и размахивали руками. И тут — неожиданно — ноги ощутили твёрдую почву.

— Великолепно, — произнёс Павлыш, успокаивая бунтарей и трусов, гнездившихся в его теле. — Я же вам всегда говорил, что эта трясина не бездонная. Обычная яма. Мы стоим на дне и теперь пойдём обратно.

Сказать было легче, чем сделать. Песок не хотел отпускать Павлыша и тянул его вниз, в глубину, дно было скользким и ненадёжным. Но Павлыш всё-таки сделал шаг вверх по склону ямы и, сделав его, понял, что он чертовски устал, особенно мешал груз жижи, напор её, тиски. Почему-то представился водолаз, медленно идущий в глубине…

— Стойте, — воскликнул Павлыш. — Мы догадались.

Через минуту правая рука пробилась сквозь песок и нащупала кнопку подачи воздуха. Павлыш выжал её до отказа и не отпускал, пока воздух, сдавливавший горло, грозящий выжать из орбит глаза, останавливающий сердце, не наполнил скафандр настолько, что следующий шаг наверх дался значительно легче…

Павлыш отпустил кнопку подачи воздуха лишь тогда, когда вылез по пояс из зыбучего песка и, стерев свободной рукой грязь со шлема, увидел огонёк. Тот горел.

Павлыш долго сидел на берегу, вытянув ноги и позволяя волнам накатываться на них. Он улыбался, не мог не улыбаться, и несколько раз поднимал руки, чтобы убедиться, как легко и свободно живётся на воздухе.

Река текла в море, так же спокойно, как и раньше, и совершенно невозможно было угадать место недавнего заточения. Песок разгладился, смирился с потерей пленника — ждал новых жертв.

Но главная задача так и не была решена. Река преграждала дорогу, и реку следовало перейти, чтобы продолжить путь по ровному берегу, начинавшемуся снова в каких-то ста метрах от Павлыша.

Отдышавшись, Павлыш поднялся и пошёл по песку к кустам. Раковинки хрустели под башмаками, и шорохи впереди, треск ветвей, писк приближались, становились всё явственней. Павлыш остановился, вспомнил, что в пистолет мог набиться песок. Вытащил, провёл рукой по стволу. Ствол был чист.

Павлыш шёл, держась подальше от щебечущей, безобидной на вид речки, взобрался на невысокий холм и остановился перед стеной кустов. Кусты протянули навстречу колючие сухие ветви, они стояли тесно, словно воины, встречавшие врага. Павлыш попытался раздвинуть кусты, но ветви цеплялись колючками друг за друга, пришлось пожалеть, что не надел перчаток.

Провозившись несколько минут у стены кустов, тщетно стараясь отыскать в них лазейку, Павлыш с отчаяния полоснул по ним лучом пистолета. Луч прорезал в кустарнике узкую щель, поднялся белый столб дыма, и кусты насторожённо затихли. Павлыш включил шлемовый фонарь и увидел, как кустарник — единое целое — залечивал рану, как тянулись через щель пальцы ветвей, когти колючек, осыпались на землю мёртвые сучки и на их месте вырастали свежие побеги.

Луч фонаря привлёк тварей, и Павлыш впервые увидел, как вылетают они из кустарника, сквозь возникающие в непроницаемой стене отверстия, которые исчезают вновь, будто захлопывается дверь.

Павлыш выключил фонарь и отступил, отмахиваясь от тварей, которые стучали прозрачными крыльями по шлему и заглядывали в глаза.

Он вернулся к берегу. Прямой путь через реку не годился. Сквозь кусты не пробиться и не добраться до такого места выше по течению, где нет зыбучих песков. Возвращаться нельзя. Оставался третий путь — по морскому дну. Он не сулил удовольствий, но выбора не было. Павлыш ступил в воду.

Дно понижалось полого, волны стучали по ногам, отталкивали к берегу и чуть светились, очерчивая силуэт любого предмета, попавшего в воду. Павлыш медленно переступал по твёрдому дну, стараясь держаться у края дельты. Вскоре пришлось зайти по грудь, движения стали плавными и неловкими, словно во сне. Шагах в пятидесяти от берега дно неожиданно ушло из-под ног, и Павлыш был вынужден погрузиться в воду с головой. Плыть он не мог — скафандр тяжёл, хотя, к сожалению, не настолько, чтобы подошвы надёжно припечатывались ко дну. При каждом шаге Павлыш терял равновесие, его тянуло кверху и, как назло, не попадалось под башмаками никакого камня, чтобы взять в руку.

Фосфоресцирующая живность прыскала в стороны от неуклюжего человека. Под водой было совсем темно, и Павлыш включил фонарь, чтобы не сбиться с пути. Справа был песчаный откос, уходивший вверх к краю дельты, слева дно опускалось ступеньками. Течение речки ощущалось здесь явственно — вода давила в бок, гнала в глубину, и видно было, как по дну передвигались струйки песка, уносимые течением.

Спустившись ещё глубже, Павлыш попал в джунгли водорослей, мягких и податливых. Никто не мешал Павлышу идти по дну моря, никто не встретился ему, но это не вселяло спокойствия, потому что Павлыш не мог отделаться от ощущения, что за ним следят, пытаются угадать, насколько он силён и опасен.

…Морда глядела на него из водорослей единственным узким глазом. Свет шлемового фонаря отразился в глазу, и глаз ещё более сузился, силясь, видно, разобрать, что же скрывается за пятном света.

Павлыш замер и от резкой остановки потерял равновесие, течение подхватило его, приподняло и повалило вперёд, к морде. Павлыш взмахнул руками, чтобы удержаться на месте, и задрал голову, опасаясь потерять морду из луча света. Он был беспомощен и даже не мог достать пистолета, так как для этого сначала надо было вернуть руки к телу.

Глаз закрылся, но вместо него появился разинутый рот — пасть, усеянная иглами. Павлыш отлично мог бы уместиться в пасти, и воображение мгновенно достроило к морде соответствующее тело и хвост с шипами на конце. Морда закрыла рот и вновь открыла глаз. Чудовище, возможно, было удивлено странным поведением пришельца — чуть касаясь конечностями дна, пришелец поводил в воде руками, качался, поворачивался и при этом приближался к морде.

Чудовище не выдержало жуткого зрелища. Чудовище, видно, решило, что Павлыш хочет его съесть. Морда вдруг развернулась и бросилась наутёк. У морды не было тела, не было хвоста с шипами — лишь нечто вроде скошенного затылка, снабжённого плавниками.

Стебли водорослей завертелись в водовороте, поднятом мордой.

Павлыш наконец встал на ноги. Перед тем как продолжить путь, он постоял с минуту, отдышался, достал пистолет и решил не выпускать его из руки, пока не выберется наружу.

И через несколько шагов обнаружил, что был прав, приняв такую меру предосторожности. Хотя спасло его не это — а та самая морда, которая, убегая от него, первой попала в ловушку.

Паутина, вернее не паутина, а ловушка, напоминающая чем-то паутину, почти невидимая среди водорослей, была слабо натянута и колебалась вместе с растениями, окружавшими её. Испуганная морда без туловища влетела в неё с размаху, оказалась в зелёном мешке, мгновенно скрывшем её, опутавшем зелёными стеблями. И теперь билась в мешке, а по поверхности его, шустро перебирая лапками, сбегались многоножки с тяжёлыми светящимися жвалами и впивались в морду, рвали её, не обращая внимания на яркий луч фонаря, и вода мутнела от крови, и движения жертвы становились всё более вялыми, судорожными.

Павлыш стоял, смотрел на гибель морды, и им овладела нерешительность — воображение немедленно населило подводные джунгли сотнями зелёных мешков, и казалось, первый же шаг приведёт в ловушку. И когда Павлыш всё-таки двинулся, он пошёл назад, по уже пройденному, известному пути, потом, выбравшись из водорослей, спустился глубже, чтобы обойти джунгли по краю: у многоножек были сильные и острые жвала — скафандр не приспособлен для защиты от таких хищников.

В глубине мешало идти течение. Оно было подобно сильному ветру. Павлыш всё-таки разыскал длинный, похожий на обломанный палец камень и взял его в свободную руку, чтобы не всплывать при каждом шаге. Стена водорослей покачивалась совсем рядом, и Павлышу показалось, что в одном месте, в прогалине между растениями, он увидел ещё одну паутину, у основания которой дежурили многоножки. А может быть, показалось.

Павлыш взглянул на циферблат. Уже прошло два часа с тех пор, как он покинул корабль, прогулка затянулась. Заросли поредели — видно, им лучше жилось в том месте, где пресная вода реки смешивалась с морской. Значит, можно понемногу забирать к берегу. Скоро путешествие по морскому дну закончится. Павлыш начал взбираться по пологим ступенькам вверх и, закинув голову, увидел, что над головой сквозь тонкий слой воды видны звёзды и полоски пены на верхушках волн.

И тут его сильно ударили в спину. Он качнулся вперёд, ударился лбом о забрало шлема и попытался обернуться — злость брала, как медленно приходилось поворачиваться, чтобы встретить лицом следующий удар.

Сзади никого не было.

Павлыш постоял с минуту, вглядываясь в темноту, поводя фонарём, и снова почувствовал удар в спину. Словно некто быстрый и весёлый заигрывал с ним.

— Ах так, — проговорил Павлыш. — Как хотите. Я пошёл на берег.

Он снова совершил полуоборот вокруг своей оси, но тут же резко обернулся и столкнулся нос к носу с тупорылым существом, подобным громадному червю. Существо, увидев, что обнаружено, мгновенно взвилось вверх, выскочило, подняв столб брызг, из воды и исчезло.

— Так и не познакомились, — сказал ему вслед Павлыш. — Хоть вы крайне милы.

Он сделал ещё шаг и почувствовал, что вода расступилась. Павлыш стоял по горло в воде. Берег был пуст и уходил вдаль, к огоньку (его Павлыш увидел сразу) ровной полосой. Река шумела сзади, бессильная остановить его. Павлыш уронил камень, выключил фонарь, и поднял ногу, чтобы выйти из воды. И тут же его кто-то схватил за другую ногу и сильно рванул вглубь.

Вода взбурлила. Павлыш потерял ориентировку и понимал только, что его тащат вглубь, чего ему никак не хотелось. Он старался выдернуть ногу, включить фонарь, выстрелить в того, кто тащит его, — всё это одновременно.

Наконец фонарь вспыхнул, но в замутнённой воде Павлыш никак не мог разглядеть своего врага, и тогда он, достав всё-таки пистолет, выстрелил в ту сторону. Луч пистолета был ослепительно ярок, хватка ослабла, Павлыш сел на дно и понял, что его старался увлечь вглубь игривый червь. Теперь же он извивался, рассечённый лучом надвое. Павлыш пожалел червя и подумал, что тому просто не хотелось расставаться с человеком, к которому он почувствовал симпатию. Вот и вёл познакомиться с семьей — ведь не знал же, бедняга, за какую конечность люди водят друг друга в гости.

Павлыш уже хотел было выходить на берег, как из глубины выскочила стая узких, похожих на веретено рыб, привлечённых, видно, запахом крови червя. Веретёна раздваивались, словно щипцы, впивались в червя, их было много, очень много, и зрелище схватки половинок червя с хищниками было настолько страшно, буйно, первобытно, что Павлыш не мог оторваться от него. Стоял и смотрел. И лишь когда одно из веретён метнулось к нему, проверяя, кто светится так ярко, Павлыш понял, что задерживаться никак не следует, и поспешил к берегу, выключив фонарь и надеясь, что червяк — более аппетитная пища, чем его скафандр.

К сожалению, веретено думало иначе. Оно впилось в бок и рвало ткань, как злая собака. Павлышу пришлось разрезать хищника лучом. Тут же, будто услышав крик о помощи, несколько веретён покинули червя и бросились вдогонку за Павлышом. Павлыш отступал к берегу, разя лучом по ловким, быстрым телам хищников, но казалось, что на место погибшего тут же приплывает другой, да ещё двое или трое принимаются пожирать разрезанного лучом собрата. Раза два хищники добирались до скафандра, но ткань не поддавалась зубам, и они продолжали дёргать и клевать скафандр, будто его упрямство прибавляло им силы.

Одному из хищников удалось всё-таки прокусить скафандр. И ногу. Павлыш, рыча от боли, чувствуя, как вода через отверстие льётся в скафандр и смешивается с кровью, как всё новые и новые веретёна впиваются в ноги, с отчаянием рвался к берегу, полосуя по воде слабеющим лучом, и вода кипела вокруг, и фейерверком разлетались искры и клубы пара.

Павлыш выбрался на песок, вытащил вцепившихся бульдожьей хваткой хищников — вернее, части их, ибо все они были мертвы — разрезаны лучом. Павлыш присел на песок и отдирал их от скафандра. Одна из штанин по колено была полна воды, и, освободившись от веретён, раскидав их головы по песку (сразу из кустов прилетели членистые твари и засуетились, замельтешили лапками, благодаря за угощение), Павлыш обхватил щиколотку двумя руками, провёл ими по ноге, чтобы вода вылилась из скафандра через дырку.

В месте разрыва ногу саднило — зубы веретён вонзились в икру, — но остановить кровь было нечем. Павлыш совершил непростительную для врача ошибку — не взял с собой даже пластыря.

— Гнать надо таких, — сказал Павлыш себе. — Ожидал провести приятный вечерок. Совершить прогулку под луной.

Он почувствовал, что страшно устал, что хочет лечь и никуда больше не ходить. И даже не возвращаться к кораблю, потому что идти надо снова по морскому дну, а такие путешествия можно совершать только раз в жизни. Просто закопайся в песок и спи, подсказывало усталое тело. Никто тебя не тронет. Отдохнёшь часок-другой и потом пойдёшь дальше. Немного мутило, и было трудно дышать.

Конечно же, понял Павлыш. Сквозь дыру идёт здешний воздух. Вот неудача. Павлыш отмотал кусок шнура, висевшего аксельбантом через плечо, — захватил на случай, если понадобится верёвка, отрезал лучом пистолета кусок с полметра и наложил пониже колена жгут. Это было не очень разумно — нога затечёт и идти будет труднее, — но на смеси своего и местного воздуха тоже долго не протянешь.

Отрезав шнур, Павлыш заметил, что пистолет даёт совсем слабый луч: то ли слишком часто стрелял, то ли энергия утекла раньше, ещё на корабле. Павлыш спрятал пистолет. Оставался нож, но вряд ли его можно считать надёжным оружием.

Затем Павлыш сделал ещё одно неприятное открытие — в битве на дне каким-то образом раскрылся ранец и запасы пищи достались рыбам. На дне ранца обнаружился лишь тюбик с соком. И Павлыш выпил половину, тщательно закрутив крышку и спрятав остатки понадёжнее.

Разумность требовала возвратиться на корабль. Может, удастся подзарядить пистолет и, главное, возобновить запасы воды, сменить скафандр. Дальше идти безрассудно. С каждым шагом возвращение становилось всё более проблематичным, тем более неизвестно, что ждёт впереди и что скрывается за огоньком. Может, это просто действующий вулкан?

Чтобы больше не рассуждать, Павлыш поднялся — нога болела — и быстро пошёл по песку к огоньку, не оглядываясь назад.

Хотелось пить. Когда знаешь, что осталось на два глотка, всегда хочется пить. Чтобы отвлечься, Павлыш сконцентрировал внимание на боли в ноге, хоть, впрочем, уже шагов через двести не надо было делать это специально — нога онемела и ныла, словно зуб. «Ещё не хватало, чтобы они были ядовитыми», — подумал Павлыш. И что стоило сразу побежать к берегу, как только их увидел. А ведь стоял и смотрел, потеряв целую минуту.

Упрямства хватило ещё на полкилометра. Потом пришлось присесть и распустить шнур, усилить приток кислорода, чтобы не стало дурно. Но всё равно было дурно. «Пожалуй, я потерял много крови», — думал Павлыш.

Он снова затянул шнур — всё равно отдых не помог, лишь кислород зазря уходил в небо, — и доковылял до кустов. Кусты изменились, они были здесь выше, не такие колючие, больше похожи на деревья. Даже удалось высмотреть себе палку, и Павлыш сначала хотел срезать её ножом, но руки не слушались, пришлось опять достать пистолет и отпилить её лучом.

Дальше Павлыш шёл, опираясь на палку и подтягивая больную ногу, и был он, наверно, похож на умирающего путника в пустыне или на полярного исследователя давних времён, из последних сил стремящегося к полюсу. И если за полярным путешественником положено бежать верному псу, то и у Павлыша были спутники, не столь приятные, как псы, но верные — несколько тварей прыгали по песку, взлетали, поднимались над головой и вновь опускались на песок. Они были неназойливы, даже вежливы. Но им очень хотелось, чтобы двуногое существо скорее упало и подохло.

А когда-нибудь здесь будут жить люди, думал Павлыш. Построят дома и дороги, может быть, назовут какую-нибудь из улиц именем «Компаса». Длинными вечерами станут приходить на берег моря по тропинкам, проложенным в кустарнике, любоваться полосатым солнцем, зелёной водой, и прирученные твари будут присматривать за детьми или восседать на хозяйских плечах. Люди ведь быстро умудряются ставить всё с ног на голову. Может быть, даже начнут собирать зелёную паутину с водорослей и изготовлять из неё изящные шали, вечные, переливчатые, лёгкие. А пока он, Павлыш, ковыляет по песку и его преследуют совершенно неприрученные твари, не ведающие, что человек — царь природы, они полагают, что он всего-навсего потенциальная падаль. Совершенно один…

Но кто зажёг огонёк? Кто ждёт путника за отворёнными ставнями? Приветлив ли? Удивится? Встретит выстрелом, испугавшись незнакомца? Ведь если разумные существа появились здесь сравнительно недавно, то они могут оказаться недостаточно разумными, чтобы спешить на помощь каким-то космонавтам.

Но главное — дойти. Неважно сейчас, враг там ждёт или друг, вулкан это или светящийся куст. Если начать рассуждения, дать сомнениям одолеть тебя, силы кончатся. Упадёшь и доставишь незаслуженную радость членистым тварям.

А огонёк между тем приблизился… Берег довольно круто загибался к мысу, в конце которого — невероятно далеко, но куда ближе, чем раньше, — горел огонёк. Кусты отступили от берега, разорванные невысокой скалистой грядой, хребтом мыса. Включив на минуту фонарь, Павлыш разглядел поблёскивающие чёрные скалы, однообразно зубчатые, как старая крепостная стена. Потом пришлось фонарь выключить снова — твари самоотверженно бросались на него, и, если раньше их удары казались лёгкими, теперь каждое столкновение отзывалось вспышкой боли, доползшей уже к бедру, и приступом тошноты.

Стало ещё темнее: облака превратились в сплошную пелену и принесли дождик — частый, мелкий, стекавший по забралу ветвистыми струйками. Павлышу вдруг захотелось, чтобы дождь охладил лицо — он ведь должен быть свежим, живым… Павлыш поднял забрало шлема и наклонил голову вперёд. Капли, падавшие на лоб, были тёплыми, и удивительно — дождь пах, он нёс странные, дурманящие запахи земли, скрывающейся за кустами, запахи дремучих лесов, сочных степей, громадных, распластанных по земле хищных цветов, ущелий, наполненных лавой, ледников, поросших голубыми лишайниками, гниющих пней, из которых ночами вылетают разноцветные искры…

Отчаянным усилием, теряя уже сознание, одурманенный видениями, которые принёс тёплый дождь, Павлыш опустил забрало. Пришлось сесть на песок и гнать видения. Дышать глубоко и ровно и бороться с неодолимым желанием заснуть и забыться. И Павлыш старался разозлиться. Он ругал себя, смеялся над собой, издевался, он кричал что-то обидное тварям, рассевшимся в кружок на песке, терпеливым тварям…

Потом он снова шёл. И ему казалось, что за ним следует слон. Большой белый слон с упругим хоботом и вислыми ушами. Слон топал по песку и подгонял Павлыша. Слон был видением. Твари тоже были видением. Огонёк был видением. Ничего в самом деле не существовало — только песок и вода. Вода была зелёная и добрая. В ней мягко лежать. Она понесёт обратно, к кораблю, положит у люка, и Глеб Бауэр, сам, своей волей вышедший из анабиоза, подойдёт, возьмёт Павлыша на руки, отнесёт в каюту и скажет: «Ты молодец, Слава, ты далеко ушёл».

Потом было просветление. Боль. Сизое небо. Жёсткий песок. Скалы, нависшие над узкой песчаной полоской, скрывающие огонёк. И тогда, борясь с болью и благодаря её за то, что вернула разум, Павлыш прислонился к скале, достал тюбик с соком, допил его. И стало ещё муторней, но голова просветлела. И Павлыш заспешил вперёд, боясь снова потерять сознание, сойти с ума, поверить в ласковость волн и покой.

Но слон всё шёл и шёл сзади. Он остался от видений. И шаги его были реальны, тяжелы, казалось, что песок вздрагивает и прогибается под ним.

Беспокоило отсутствие огонька. Вдруг пройдёшь мимо, но нет никаких сил повернуть, взобраться на скалу, осмотреться. Павлыш не был в состоянии сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как он свернул на мыс. Провалы в сознании могли быть мгновенными, а могли продолжаться долго.

А слон совсем близко. Дышит в спину. Павлышу всего-то нужно — повернуть голову, и видение исчезнет. Но никак не мог заставить себя это сделать. Он устал не только физически. Устало всё: и разум, и воображение, и чувства, — мозг отказывался впитывать новые образы, реагировать на них, пугаться или игнорировать. Было, в общем, всё равно — идёт ли сзади слон или он плод воображения, остаток бреда.

И всё-таки Павлыш оглянулся. Он надеялся, что никого там нет, кроме тварей.

Но слон был. Нет, не слон, никакой не слон. Просто аморфная громада непонятным образом покачивалась сзади, соизмеряя движение со скоростью человека, даже припадая на одну сторону, будто приволакивая ногу. У неё не было ни глаз, ни хобота. Только в самых неожиданных местах вдруг вспучивалась светлая оболочка, образуя короткие щупальца.

Павлыш включил фонарь. И тут же пропала боль: пришла злость, которую так безуспешно старался вызвать в себе Павлыш. Ведь несколько десятков метров, несколько шагов осталось до цели, до огонька. Так нельзя. Это нечестно. Это просто нечестно со стороны планеты.

Громада не отступила. Лишь в том месте, куда упёрся луч фонаря, образовалась впадина, словно свет ощутимо давил на оболочку. Павлыш провёл лучом по телу громады, и та с неожиданной лёгкостью ушла из-под луча, разделившись на две формы, став похожей на песочные часы.

Павлыш выхватил пистолет, нажал гашетку, но луч пистолета протянулся тонкой полоской, нежаркой и нестрашной, и оборвался у громады. Павлыш выкинул пистолет. Он был тяжёл, он оттягивал руку и был совершенно не нужен.

Павлыш и громада стояли друг перед другом. Павлыш выключил фонарь. Громада расширилась в середине и снова стала кулём картошки размером с избу. Одна из тварей неосторожно подлетела близко к громаде, и вытянувшиеся из оболочки щупальца подхватили её и упрятали в тело. И нет твари.

— К чёрту! — сказал Павлыш, и громада качнулась, услышав голос. — Я всё равно дойду.

Он повернулся к громаде спиной, потому что ничего иного не оставалось. И пошёл. Дождь слишком громко стучал по шлему, и звенело в ушах. Но надо было идти и не оборачиваться.

Громада была ближе. Он чувствовал это и не оглядывался.

Скалы расступились. Мыс кончался. Одна скала выше других, с плоской вершиной, стояла на самой оконечности мыса. И на ней горел огонёк. Не огонёк — ослепительно яркий фонарь. Фонарь находился на столбе. Вокруг фонаря вертелись твари, и земля возле столба была усеяна их трупами. До площадки, на которой горел фонарь, было рукой подать. Чёрный кубик, метра в два высотой, умещался на этой площадке рядом с фонарём. Там, верно, находилась силовая установка, питающая фонарь. И всё.

Не было ни домика с открытыми окнами, ни пещеры, в которой горел огонь, не было даже действующего вулкана. Был автоматический маяк, установленный кем-то, кто живёт далеко и вряд ли наведывается сюда.

И путешествие потеряло смысл. Павлыш вполз на скалу — с одной стороны она была пологой. Но этот последний отрезок пути отнял все силы — да их и неоткуда было брать: ты можешь пройти почти всё и вынести почти всё, если впереди есть цель. А если её нет…

Громада тоже ползла на скалу — чуть быстрее, чем Павлыш. Когда он дотронулся наконец до столба, металлического, блестящего под дождём, гладкого, громада выпустила щупальца.

Павлыш выхватил нож, полоснул им по первому из взобравшихся на площадку щупальцев, тот сразу исчез, спрятался, но на место его взобрался новый. Павлыш помогал себе лучом фонаря, заставлявшим щупальца замирать, но их было много и уже со всех сторон они лезли на маленькую площадку, поднимаясь над краем, как лепестки хризантемы.

Павлыш отступил к чёрному кубу энергоблока. В нём виднелся люк. Люк был заперт, и Павлыш шарил по гладкой поверхности, надеясь отыскать кнопку или ручку, и не смел повернуться к кубу лицом, потому что надо было полосовать ножом по упрямым лепесткам «хризантемы», мотать головой, задерживая их лучом. А лепестки, загибаясь, сползали к центру, к ногам Павлыша. Люк открылся внезапно, и Павлыш, падая внутрь, потерял сознание.

* * *

Павлыш открыл глаза. Ровно горел свет.

Он лежал в неудобной позе, упираясь головой в угол куба.

Павлыш приподнялся на локте. За открытым люком поблёскивали капли дождя, освещённые лучами маяка, и капли чуть вздрагивали на лету, как вздрагивает всё, если смотреть сквозь силовую защиту.

Павлыш сел. Огляделся. Голова болела так, что хотелось отвинтить её и пожить хоть немного без головы. Ноги не было. Вернее, Павлыш её не чувствовал. Чёрный снаружи, куб изнутри оказался светлым, белым и оттого выглядел больше размером. Во всю боковую стену тянулся пульт. И над ним была небольшая картина, обычная стереокартинка, которые посылают люди друг другу на Новый год: берёзовая роща, солнечные блики по листьям, мягкая трава и облака на очень голубом небе. Космонавты вдалеке от Земли становятся сентиментальными. И если где-то в пути, на Сатурне ли, на Марсе их догонит почта, они хранят эти открытки. И вешают их на стены кают.

Всё остальное было понятно и просто: пульт дальней связи, запасной скафандр на случай, если потерпевший бедствие космонавт доберётся до автоматического маяка, оставленного разведчиками на безлюдной планете, шкафчик с водой, лекарствами, едой, оружие, переносной энергоблок…

Когда-то давно люди в тайге, уходя из затерянной в глуши избушки, оставляли в ней запас соли, спички, патроны — они могли пригодиться заблудившемуся путнику. И эти радиомаяки по традиции так и звались избушками. Неизвестно, кто и когда придумал это название — привилось.

Шуршали приборы — ив Центр непрерывно шла информация о температуре воздуха, влажности, сейсмике планеты. Планета по сути ещё была не открыта. Но избушка стояла. И ждала человека. И даже прикрыла его силовым полем от преследователя, и даже открыла ему дверь, потому что могла отличить человека от любого другого существа.

Сначала Павлыш забрался в аптечку, разыскал антисептик, тонизирующие таблетки, стащил с себя скафандр, сочувственно покачал головой, увидев, во что превратилась нога. К нему вернулось чувство юмора, и он даже пожалел, что в избушке нет камеры, чтобы запечатлеть это сизое бревно, столь недавно бывшее ногой судового врача Павлыша. Потом потратил несколько минут, стараясь вернуть себе подобие человеческого вида.

Затем проковылял к пульту связи, переключив рацию на ручное управление, и отбил SOS по космическим каналам. Вне очереди. И знал, слышал, как замирает связь в Галактике, как прерывают работу станции планет и кораблей, как прислушиваются радисты к слабым, далёким призывам, как в Космическом центре загораются сигналы тревоги и антенны вертятся, настраиваясь на избушку номер такой-то, и вот неизвестный ещё Павлышу корабль, находящийся в секторе 12, получает приказ срочно изменить курс…

Когда пришло подтверждение связи, Павлыш даже узнал название спасательного корабля. И будет он здесь через неделю. Или чуть-чуть раньше.

А потом Павлыш спал. Он спал часов шесть и проснулся от ощущения неловкости, необходимости что-то предпринять, сделать, куда-то спешить. И понял, что дальше сидеть и отдыхать в этом уютном кубике никак нельзя. Просто неприлично. Особенно, когда нога почти прошла (хоть и побаливает), а в карманах запасного скафандра умещаются сразу два пистолета.

И Павлыш сообщил в Центр, что возвращается на корабль. Там ответили: «Добро», — потому что не знали, что до корабля десять километров пешком, — да и что десять километров для диспетчера Центра, мерившего расстояния только парсеками?

Павлыш вышел из избушки. Было совсем темно. Сумерки кончились. Твари бились, как мотыльки, о стёкла маяка.

Павлыш представил, как противно ему будет лезть в воду, когда будет он обходить предательскую речку, поморщился, подумав, что слон может прийти не один, а с товарищами. Но в конце концов всё это были пустяки. Спасательный корабль в любом случае через неделю или чуть-чуть раньше приземлится на берегу.

И Павлыш, прихрамывая, пошёл по плотному песку, у самой зелёной воды. Волны приносили на гребнях светлую фосфоресцирующую пену и старались лизнуть башмаки. И шёл мелкий дождь, несущий видения о лесах, степях и хищных цветах.

Глава 2Жёлтая стрела

Жало выбрался наконец на ровную площадку, прислонил к скале копьё и присел на корточки. Он устал. Если воины Старшего заметили, что его нет в деревне, они уже бегут вдогонку, пригнувшись, касаясь земли наконечниками копий, чтобы не упустить след.

С площадки не видно пещер и Цветочной поляны. Осыпь у ледника пуста, и лишь две большие мухи дерутся над камнями, не могут поделить какого-то зверька. Их крылья отражают синь ледникового обрыва. Если погоня близка, то воины должны пройти по осыпи. Другого пути нет. Они будут осторожны, потому что знают, как ловок Жало со своей пращой.

Солнце уже согнало ночной иней со скал. Длинные сизые облака уползали к Синим горам. Колючие заросли раскрыли навстречу солнцу узкие листья. Там, в тени, прячется Белая смерть, которая стережёт долину. Мимо зарослей не пробраться. И никто не знает, где на скале нарисована жёлтая стрела. О ней рассказал перед смертью Немой Ураган.

Немой Ураган знал, что утром за ним придут воины Старшего. Боги не оставят его жить. Он нарушил закон и пытался уйти из долины к морю, где пасутся стада долгоногов и бродят дикие люди. Море — бесконечная зелёная вода. Ураган разводил руками, чтобы показать, как много воды. Ураган до самой смерти так и не научился хорошо говорить. Он помогал себе руками, но только Жало и Речка понимали его. Он всегда хотел уйти из долины, и Старший однажды пытался убить его, но боги не согласились, не дали знака. Боги бывают милостивы, но, когда Урагана, изуродованного Белой смертью, нашли на Цветочной поляне, Старший ушёл в храм. Это было ночью, и Ураган успел рассказать Жало о жёлтой стреле в скалах. А утром Старший вернулся из храма, где молился всю ночь. И сказал, что боги берут Урагана к себе. Ураган не мог идти. Воины принесли его к храму. И там Ураган перестал жить.

Белая смерть стерегла выход из долины. Те охотники, кто не успевал прийти в деревню до темноты, редко возвращались обратно. Ночью Белая смерть подходила к самой деревне и топталась у возделанных полей. Старший говорил, что она стережёт поля от ночных мух и долгоногов. Ночью нельзя было выходить из пещер и хижин.

Жало дождался рассвета и ушёл, когда небо стало серым. С рассветом Белая смерть прячется в заросли за Цветочной поляной. Если подняться по скалам, следуя за жёлтой стрелой, то можно выйти из долины. Там страна Диких. И море.

Погони не было. Жало подобрал копьё и начал спускаться по склону, поросшему редкими деревьями. Иглы деревьев были опутаны розовой паутиной. Паутину таскали за собой многоножки, накрывая ею цветы, и, не опасаясь мух, высасывали сок. Со склона заросли кустов, в которых таилась Белая смерть, казались ровными, как болото. Когда налетал ветер, по кустам проходили серебряные волны — листья переворачивались обратной стороной. Внутри была тайна. Лишь большие мухи и Звери, Живущие в Темноте, знали путь сквозь колючки. Раньше, рассказывали охотники, жители деревни поджигали кустарник, и сонные, перепуганные твари выскакивали на солнце. Тогда было много мяса. С тех пор, как в кустах поселилась Белая смерть, охотники обходили их стороной.

Жало был ещё молод, и охотники не брали его с собой. Он рыхлил суком землю, в которую женщины кидали семена. Так велели боги. Через одну зиму Жало станет настоящим мужчиной. Тогда боги, может быть, разрешат ему стать охотником. А Старший выберет ему жену. Жало лучше всех в деревне умел метать камни из пращи и попадать копьём с двадцати шагов в шкуру долгонога. Но шкура была старая. Долгоноги редко приходили в долину. Старший сказал: если боги решат, что Жало будет охотником, он даст ему хорошую жену. Может быть, даже свою дочь. Это была большая честь, но Жало не хотел жениться на Светлой Заре. Он хотел увидеть море — большое, как небо, зелёное и глубокое, о котором рассказал Ураган.

Мухи, заметив Жало, перелетели с осыпи и завертелись над головой. Жало кинул в них камнем, чтобы отпугнуть. Воины Старшего увидят, где вьются мухи, и поймут, что здесь человек.

Скоро будет поворот к Мокрой скале. Жало остановился и прислушался. Сзади покатился камень. Кто-то шёл по его следам. Жало бросился в тень дерева, и многоножки, сматывая паутинные мешочки, спрятались в глубь ветвей. Жало положил в пращу круглый камень и поднял руку. Из-за скалы вышла девушка и остановилась в нерешительности. Солнце светило ей в спину, но Жало сразу догадался, что это Речка. Он опустил руку.

— Жало, — позвала Речка. — Ты здесь?

Жало ещё глубже отошёл в тень и принюхался — не идут ли за девушкой воины. Но запах был только один. Тогда он, подождав, пока Речка поравняется с деревом, прыгнул на неё сзади и схватил за волосы. Речка извивалась в его руках, кусалась и царапалась. Жало удерживал её за плечи, смеялся и повторял:

— Разве так ходят по долине, глупая? Тебя сожрёт любая тварь.

— Я знала, что ты здесь, — сказала Речка, высвободившись из его рук. — Я шла по следам. Здесь нет никого, кроме тебя.

— Я оставил след?

— До ручья. Потом ты шёл по ручью и вышел у крутого камня. Но я знала, куда ты идёшь. Ты идёшь к перевалу. Я нашла твой след на Цветочной поляне. Не бойся. Солнце поднялось высоко, и наши следы унесёт ветер.

— Ты зачем пришла? — спросил Жало, прислонясь спиной к стволу дерева. Многоножки проторили дорогу по его голой груди и, пофыркивая, тащили в норы розовые мешочки с нектаром.

Речка протянула руку, набрала горсть многоножек и принялась отрывать мешочки со сладким нектаром. Она ела сама и угостила Жало.

— Я спросила у матери, — произнесла Речка. — Ты ещё спал. Ночью. Я спросила, будешь ли ты работать в поле. Она сказала, что ты с утра пойдёшь к ручью, за рыбой. Ты обманул мать, но я догадалась. Возьми меня с собой.

— Нельзя, — ответил Жало. — Там Белая смерть.

— Я всё равно уйду из деревни. Старший сказал, что после одной ночи отдаст меня в жёны Скале. У Скалы уже три жены. Он страшный.

— Скала — великий охотник, — проговорил Жало.

— Я не хочу быть женой Скалы. Возьми меня с собой.

— Я иду по дороге Немого Урагана. Я иду один. Никто ещё не прошёл этой дорогой.

— Немой Ураган был моим отцом.

— Ты женщина. Ты слабая. Ты не умеешь метать копьё.

— Я буду твоей женой.

Жало ничего не ответил. Он хотел, чтобы Речка стала его женой. Но Старший сказал — нельзя. Немой Ураган овдовел и взял в жены мать Жало, когда его отец не вернулся ночью с охоты. Хоть у Жало и Речки были разные отцы и матери, их считали братом и сестрой. Старший сказал, что отдаст Речку Скале. Жало был зол на Старшего, но не сказал тогда ничего. Потому что нельзя идти против воли богов.

— Ты не боишься богов? — спросил Жало.

— Но мы с тобой уйдём из долины. За перевалом другие боги. Так говорил отец.

— Если Белая смерть возьмёт меня, Старший прикажет тебя убить.

— Я не боюсь. Я — дочь Немого Урагана. — Речка села на землю и вытянула ноги. — Я три часа бежала по твоим следам, — сказала она. — И нашла тебя. Я могу стать охотником.

Жало рассмеялся.

— Женщины кидают в землю зёрна и варят мясо. Охотники — мужчины.

— Ты сам копаешь землю, — напомнила Речка.

Она погладила его ногу. Жало посмотрел сверху вниз. Волосы девушки, сбритые в храме в день совершеннолетия, уже отросли до плеч. У неё была высокая грудь, весёлые глаза и крепкие, красиво татуированные руки.

— Я хотел взять тебя в жёны. Но нельзя нарушать волю богов.

— За перевалом другие боги. Наши боги туда не ходят!

— Погоди. — Жало подтянулся на суке дерева, вспрыгнул на него, чтобы сверху посмотреть на тропу. — Ты так громко говоришь, что воины услышат тебя.

— Они ещё спят. Дверь в их дом закрыта.

— Старший всё слышит. Он никогда не спит. Помнишь, как мы с тобой украли ногу подземного зверя? И спрятались в маленькой пещере. Никто нас не видел.

— Толстый Жук нас видел. Он рассказал Старшему.

— Нет, Толстый Жук не знал, где наша пещера. А Старший пришёл туда. — Жало переступил с ноги на ногу, и многоножки посыпались на землю.

— А потом, — засмеялась Речка, — он вёл нас по деревне, останавливался у каждого дома, вызывал всех на улицу и говорил: «Эти дети украли мясо».

— «Они украли мясо, которого мало».

— Правильно. «Они украли мясо, которого так мало». И бил нас палкой. Но ты не плакал.

— Я не плакал. А он сказал, что мы теперь не увидим мяса до самого лета. Так велят боги. И будем работать в поле с утра до ночи. А мне хотелось мяса.

— Но отец давал нам мяса, разве ты забыл? Он давал нам от своей доли. Он объяснял, что не хочет, чтобы мы умерли с голоду.

Речка поднялась на ноги, потянулась, подобрала с земли копьё Жало и спросила:

— Мы пойдём к перевалу? Или ты забыл?

Жало спрыгнул с сука. Он обиделся. Речка не должна была напоминать мужчине, что ему следует делать. Но она была права. Что толку сидеть на суку и болтать ногами.

Утро кончилось. Тени стали короче, и ветер стих. От тёмной массы кустов поднимался лёгкий пар — растения отдавали воду, накопленную за длинную ночь. Запахи земли, животных, растений стали гуще, многочисленнее, и следы, оставленные зверьми и людьми, пропадали в испарениях долины. Лучшие часы охоты — от рассвета до жары — прошли. Жало потянул легонько Речку за кольцо в носу.

— Будь покорна, жена, — сказал он слова, которые можно было произносить лишь Старшему.

— Пусти, мне больно.

Они шли вдоль кустарника, но ни разу не ступили в его тень. Жало вспугнул красную змею, метнул в неё камнем из пращи, змея взвизгнула, завертелась в траве и рассыпалась на десяток змеёнышей. Между кустарниками и скалами оставался узкий проход, пропадающий шагов через сто. Но Жало смело шёл вперёд. Так велел Ураган. Речка ступала ему вслед и дышала в затылок. Иногда она протягивала вперёд руку и касалась пальцами спины юноши. Жало дёргал плечом, сбрасывал руку. Ему тоже было страшно. Если из кустов кто-нибудь выскочит, бежать некуда. Три шага — и скала.

Потом осталось два шага. Потом настал момент, когда можно было развести руками и правая упрётся в иглы кустарника, а левая коснётся холодной мокрой скалы. По скале стекали тонкие струйки воды, и брызги попадали на кожу. Здесь было холоднее, чем у деревьев. Жало замер. Впереди, в нескольких шагах, кустарник сливался со скалой, прижимался к ней.

— Здесь, — сказал Жало тихо, чтобы не разбудить тварей, спящих в кустах.

— Дороги нет, — шепнула Речка. — Ты не ошибся?

— Ураган сказал: «Где кусты и скала станут вместе, беги вперёд».

— Никто ещё не ходил здесь.

— Твой отец ходил. Он был великий охотник.

Жало ткнул копьём в кусты. Ветка шевельнулась, словно живая, и подобрала иглы. Жало отвёл копьём ветку от скалы и шагнул вперёд. Речка держалась за его набедренную повязку. Жало копьём отодвигал ветки и протискивался между ними и скалой. Ветви смыкались сзади, стало темнее, и кто-то зашевелился совсем рядом.

Речка вскрикнула от испуга, Жало кинулся вперёд, кусты хватали его крючками иголок, рвали кожу, и обеспокоенные обитатели темноты ворчали, пищали и шипели вслед.

Жало бежал, зажмурив глаза, и не он, а Речка первой поняла, что они ушли из долины. Кусты расступились, и беглецы оказались в широкой расщелине, дно которой устилали мелкие камни, а скалы по сторонам, тёмные, покрытые лишайником, сходились над головой.

Жало перевёл дух. Речка сорвала пук травы и вытирала кровь с лица и груди. Жало поторопил её.

— Если мы разбудили Белую смерть, она нас здесь легко догонит. Мы пойдём до жёлтой стрелы.

— Мне больно.

— Тогда оставайся. Или иди в деревню.

— Я не могу. Меня отдадут богам.

Жало не стал больше тратить времени на разговоры с девушкой. Он быстро пошёл вперёд, не сводя глаз с левой скалы. На ней должна быть жёлтая стрела.

Речка плелась за спиной, всхлипывая, и ругала спутника.

Сзади раздался свист.

— Белая смерть! — крикнул Жало. — Мы разбудили её. Не оборачивайся!

Речка всё-таки оглянулась. Кусты шевелились, колыхались, будто старались выплюнуть что-то большое. Среди ветвей мелькали светлые пятна, и никак нельзя было разобрать ни формы, ни размеров Белой смерти.

Жало бежал впереди, и расщелина всё не кончалась. Перед глазами маячил всё тот же кусок неба и полосы облаков на нём. Вдруг скалы раздались в стороны, и беглецы оказались на краю обрыва. Обрыв уходил отвесно вниз к зелёному полю, посреди которого извивалась медленная река. Она терялась в тумане, за которым было море.

Заунывный свист и пощёлкивание приближались. Белая смерть настигала их, и на этот раз обернулся Жало. У Белой смерти не было глаз, рта и ног. Она переливалась, как тесто, выпуская короткие отростки, тянула их к беглецам.

— Стрела! — крикнула Речка.

Небольшая жёлтая стрелка косо указывала вверх, на карниз, узкий и почти незаметный со дна расщелины.

Жало не стал тратить времени на разговоры. Он сгрёб Речку в охапку и подсадил её к карнизу. Речка вцепилась в камень, подтянулась и исчезла за скалой. И тут же протянула руку, чтобы помочь юноше взобраться. Жало опёрся о копьё, пальцы босых ног вцепились в шершавый камень. Речка, не выпуская руки, отступила дальше вдоль стены.

Один из белых отростков потянулся к карнизу. Жало ткнул в него копьём, и отросток сразу исчез.

Они стояли, прижавшись спинами к скале, и молчали. Они были первыми, кто встретил Белую смерть и остался в живых. Боги сжалились над ними.

Карниз постепенно расширялся и спускался вниз, к реке. Ветер, прилетевший с моря, упруго бил в лицо, будто боялся, что ослабевшие после страшной встречи, они сорвутся с карниза и упадут вниз.

Они прошли немного по карнизу, а когда он расширился, присели. Жало протянул руки и показал Речке, как они дрожат.

— А у меня нет ног, — сказала Речка.

Туман рассеивался, и казалось, что небо, такое большое с высоты, загибается книзу, темнеет и по нему идут белые полоски. В небо вливалась река, разбившись на множество узких протоков.

— Море, — сказал Жало. — Ураган говорил, что море — сестра неба. Теперь нас никто не догонит.

Карниз вёл к речной долине, к розовым сладким деревьям. Стадо долгоногов паслось около одного из них. Жало никогда не видел столько долгоногов сразу.

— Мясо, — проговорил он. — Много мяса.

Пощёлкивание Белой смерти, словно дурной сон, возникло совсем рядом. Чудовище, распластавшись по стене, забралось на карниз и медленно ползло вперёд. Жало пошёл было ему навстречу, но Речка вцепилась ему в руку.

— Не смей! — кричала она. — Мы убежим от него. Белую смерть нельзя убить.

Жало отступил.

— Бежим!

Они бежали вниз, хватаясь за выступающие камни, перепрыгивая через трещины. Откуда-то взялись большие мухи. Их привлекал пот. Мухи вились над головами и старались остановить беглецов. Белая смерть отстала. Она струилась по карнизу, меняя форму. Она двигалась медленно, но упорно, потому что знала, что людям не убежать от неё. Белой смерти не нужен отдых. Она никогда не спит.

Карниз превратился в осыпь. Между обломками скал росли кустики и жёлтые свистящие цветы. Долгоноги заметили людей и бросились наутёк, высоко подбрасывая толстые зады. С осыпи видна была скала, с которой они спустились. Она тянулась в обе стороны, от моря до синих гор, и расщелина, по которой вышли Жало с Речкой, казалась отсюда чёрной трещинкой — словно кто-то всадил в скалу острый нож. На середине скалы виднелось белое пятно. Пятно уверенно ползло вниз.

— Мы дойдём до реки, — сказал Жало, — и войдём в воду. Белая смерть не умеет плавать.

— Ты откуда знаешь?

— Так говорил Немой Ураган. Когда он был в другом племени, они спасались от ночных зверей тем, что входили в воду. Потом мы найдём то место, где можно перейти реку пешком. Ураган говорил, что такое место есть, но забыл, где оно. И придём в племя Урагана.

— Я не умею плавать.

— Я тоже. Никто в нашем племени не умеет плавать. Но мы ушли, и никто не смог нас поймать. Даже Белая смерть. Я — настоящий охотник. Я возьму тебя в жёны и потом, с новым племенем, вернусь в деревню и убью Старшего.

— Ты настоящий охотник, Жало, — согласилась Речка. — Но пойдём скорее к воде. Смотри, Белая смерть уже близко.

Белая смерть, добравшись до широкой части карниза, поползла куда быстрее. По осыпи она покатилась, словно шар, выставляя вперёд, чтобы удержаться, короткие толстые отростки.

Но беглецы не успели сделать и нескольких шагов к реке, как пришлось остановиться. Вдоль воды шли люди.

— Это охотники, — сказал Жало. — Поспешим к ним. Это охотники из племени Урагана. Я знаю знак племени. Они нас не тронут.

— Стой, — ответила Речка. — Ложись в траву, пока они нас не заметили. Ты видишь, какие у них копья?

Жало послушно нырнул в траву и осторожно выглянул из-за камня. У людей, шедших вдоль реки, копья были раздвоены на концах, чтобы рвать мясо и чтобы рана была глубокой и смертельной. Таким копьём трудно убить зверя. Даже долгоног может спастись от такого удара. Таким копьём охотятся только на человека. Это были воины Старшего.

Жало катался по земле, кусал свои руки, бил кулаками по камням. От ярости и страха он ничего не видел.

— Это духи! — кричал он. — Это духи воинов! Они не могли выйти из долины!

— Тише, — умоляла его Речка. — Тише, они услышат.

Но Жало уже вскочил во весь рост и кинулся навстречу воинам, потому что им овладело бешенство, в которое впадает всякий мужчина племени, если чувствует, что близка его смерть.

Речка попыталась остановить его. Она бежала, спотыкаясь, за Жало, кричала, плакала. А сзади, всё ближе, всё слышнее, раздавалось пощёлкивание Белой смерти.

Воины увидели юношу. Они рассыпались полукругом, чтобы ему некуда было уйти, и ждали, пока он приблизится, чтобы бить наверняка. Один из них развернул небольшую сеть, связанную из стеблей голубого тростника. И Речка поняла, что они хотят взять Жало живьём. Это было ещё хуже. Значит, они принесут его в жертву богам, как принесли в жертву Немого Урагана.

Захваченная зрелищем Речка не заметила, как на неё упала тень, и лишь ожог отростка Белой смерти заставил её прыгнуть вперёд и закричать.

Крик её донёсся до бегущего юноши и остановил его. До охотников оставалось несколько десятков шагов.

Жало увидел, что Речка бежит к нему, а громада Белой смерти преследует её по пятам и отростки чуть не касаются её спины.

И что-то странное случилось с Жало. Он вдруг забыл о воинах. Безумие покинуло его. Голова стала ясной, и ноги налились силой. Он кинулся наперерез Речке, вдоль цепи воинов, так, чтобы пробежать перед ней. Это ему удалось. Жало схватил девушку за руку и потащил за собой. Воины замешкались от неожиданности, а Белая смерть не успела изменить направление и проскочила вперёд.

Через минуту всё изменилось. Воины поняли, что добыча может ускользнуть, и последовали за Жало, держась ближе к берегу, чтобы не натолкнуться на Белую смерть, а чудовище вобрало в себя отростки и покатилось вслед за беглецами. В конце концов кто-то из преследователей обязательно настиг бы беглецов, которые оказались между двух огней.

Белая смерть оказалась проворнее. Она догнала их у небольшого крутого пригорка, куда Жало втащил изнемогающую Речку. И тут же белый шар расплылся по траве, стал жидким и со всех сторон окружил собой пригорок. Белая жижа стала стягиваться кверху, и воины остановились в отдалении, глядя, как уменьшается зелёная площадка под ногами юноши и девушки, как беспорядочно и отчаянно Жало тычет копьём в отростки Белой смерти.

И в этот момент из-за большого дерева вышел ещё один свидетель этой сцены. Он не принадлежал ни к одному из племён. Он был выше ростом и тоньше. У него была блестящая большая голова, перепончатый хобот, горб за спиной и странные блестящие одежды. Он поднял руку с блестящей короткой палкой, и из палки вылетела струя белого ослепляющего огня. Струя достигла белого кольца, и кольцо чернело, съёживалось, пряча щупальца. И этот человек или бог продолжал жечь Белую смерть, пока остатки её, обгоревшие, мёртвые, не сползли с пригорка и не рассыпались пеплом по траве.

Тогда Жало отпустил Речку, она упала на траву, а юноша встал на колени и закрыл ладонями глаза.

Глава 3Пещеры

Тишина преследовала Павлыша до самого корабля. Казалось, с торжеством ночи все твари затаились в норах или залегли в беспробудный сон. Даже под водой ему никто не встретился. А может, до них донёсся слух, что этот одинокий человек чувствует себя сильным, непобедимым и неуязвимым. А причиной тому не только новый скафандр, в котором можно не беспокоиться о нехватке кислорода или когтях морских жителей, но и сознание победы. А оттого недавнее путешествие к огоньку стало чем-то вроде воспоминания о миновавшей зубной боли, которую можно представить, но нельзя вернуть.

Но ещё было беспокойство о корабле. Оно росло с каждым шагом, и треск ракушек под подошвами башмаков отсчитывал секунды, с каждой из которых явственней была картина, где неизвестное чудище спокойно разбирает доморощенную баррикаду, оставленную Павлышом у люка «Компаса».

Тишина казалась зловещей. Невысокие ленивые волны приподнимали головы над чёрной маслянистой поверхностью океана и искристой плёнкой растекались по песку. Воспоминанием о длинном дне осталась лишь узкая зелёная полоса над горизонтом, но свет, позволяющий разглядеть ленту пляжа и стену кустов на дюнах, исходил не от догорающего заката и не от светящегося моря — из-за дюн поднялась медная луна и залила ночь отблеском далёкого пожара.

Огонёк остался далеко сзади. Он подмигивал равномерно и надёжно. Он внушал уверенность в будущем. В отдалённом будущем, которое никак уже не зависело от Павлыша. Но от него зависела безопасность корабля в ближайшие дни, безопасность от случайностей, которыми столь богата эта планета.

Звёзды отражались в лужицах, оставшихся после прилива, и светлая полоса пены отделяла песок от моря. Идти было легко. Слежавшийся песок пружинил под ногами.

Наконец чёрным провалом в звёздном небе впереди обозначился «Компас». Павлыш включил на полную мощность шлемовый фонарь, и круглое пятно света упёрлось в покорёженный металл корпуса. Павлыш обошёл груду деревяшек и обгорелых тварей — остатки неудачного костра. Казалось, что всё это случилось очень давно, много лет назад: и первые вспышки маяка, и отчаянные попытки привлечь внимание жителей далёкой избушки.

Хитрые затворы люка, придуманные Павлышом, были не тронуты. Никто не пытался проникнуть в корабль в отсутствие его сторожа.

Из шлюзовой камеры Павлыш включил аварийное освещение и воздушные насосы. Спасательный корабль придёт через неделю, и можно позволить себе роскошь — жить со светом и без скафандра.

Павлыш задраил дверь в шлюзовую камеру и прислушался к свисту воздуха, который весело врывался в отсек, будто соскучился в темноте резервуаров. Можно было снять нагубник. Привычные запахи корабля, которые пережили крушение и которые останутся в корабле ещё долго после того, как последний человек покинет его, окружили доктора, словно тёплые кошки, радующиеся возвращению хозяина.

Душ не работал. Павлыш сбросил скафандр и вышел в коридор.

Плафоны в коридоре горели вполнакала, и, случись это месяц назад, Павлышу показалось бы здесь темно и неуютно, но после долгого путешествия в темноте коридор представился Павлышу сверкающим весёлыми и яркими огнями. Всё было в порядке. Сейчас откроется дверь, и выйдет капитан. Он спросит: «Почему вас так долго не было, доктор?»

Но капитан не вышел. Капитан был мёртв. Павлыш дошёл до конца коридора и перед тем, как заглянуть в анабиозные камеры, обернулся, пытаясь вновь вызвать в себе приятный обман, ощущение, что ты не один.

Какой-то человек выглянул из угла и, заметив Павлыша, спрятался. Несколько секунд Павлыш продолжал оставаться в блаженном состоянии — он воспринял этого человека как продолжение игры в живой корабль. Но тут же сработала внутренняя система предупреждения. Павлыш, ты один на корабле. Здесь не может больше никого быть. Это галлюцинация.

— Это галлюцинация, — сказал вслух Павлыш, чтобы развеять видение, стереть память о нём. Надо держать себя в руках. Но что такое странное было в облике человека, нырнувшего за угол? Он не принадлежал к экипажу корабля — ни к живым, ни к мёртвым. Он не был образом кого-то из земных знакомых Павлыша. Это был чужой человек. Высок ли он, низок, мужчина он или женщина — этого разглядеть Павлыш не успел. Но он был уверен, что никогда не видел этого человека раньше.

Галлюцинация галлюцинацией, но надо проверить. Павлыш вдруг пожалел, что оставил пистолет в скафандре. Он возвращался по коридору медленно, готовый прижаться к стене или нырнуть в одну из кают. Ему вдруг стало страшно — может, потому, что самое трудное было уже позади и новая опасность, возникшая столь неожиданно, застигла его врасплох. Крадучись по коридору, Павлыш поймал себя на том, что уговаривает человека оказаться игрой воображения.

За углом никого не было. Люк в шлюзовую камеру был задраен, и плафон под потолком чуть мерцал, будто издевался над Павлышом. Если человек скрывается где-то здесь, то Павлыш должен услышать его дыхание — тишина мёртвого корабля была почти невыносимой, тяжёлой и гулкой.

Простояв с минуту неподвижно, Павлыш уверился в том, что он на корабле один. Подвели нервы. И всё-таки надо было убедиться в этом до конца. Павлыш взял из шкафчика нагубник, накинул на спину баллон и вошёл в шлюзовую камеру. Здесь тоже было пусто. Павлыш откинул сломанный люк. Его встретили темнота и шуршание моря. И уж совсем на всякий случай Павлыш взял ручной фонарь и провёл его лучом по песку — там было пусто, по морю — море было пустынным. И к кустам. Тут луч света поймал фигуру человека, бегущего по рыхлому песку. Фигура задержалась на мгновение, метнулась в сторону, чтобы уйти от светлого круга, и исчезла в колючках. Кусты не помешали гостю скрыться в их чаще.

Значит, это была не галлюцинация. Гость существовал, обитал на этой планете, был любопытен и осторожен.

Павлыш подержал ещё немного свет на той части кустов, где скрылся гость, потом потушил фонарь и вернулся на корабль.

Его вновь охватило беспокойство. Ночной житель планеты мог добраться до анабиозных камер.

Павлыш ворвался в анабиозный отсек, забыв снять нагубник и положить фонарь на место. Дверь туда была задраена, но Павлыш всё равно не успокоился, пока не оказался внутри и не увидел показаний приборов. Приборы работали нормально. Ночной гость сюда не добрался.

Павлыш обошёл весь корабль, заглядывая в отсеки и трюмы, пробираясь среди разбитого оборудования и искорёженных переборок. Ему вдруг показалось, что открылся грузовой люк, и он потратил минут двадцать, прежде чем убедился, что люк заклинило так надёжно, что без лазера его не вскроешь. И всё-таки он не мог успокоиться. Вернулся в шлюзовую, надел скафандр, взял пистолет и выбрался наружу. Он медленно повторил путь гостя, стараясь разглядеть его следы. Он дошёл, увязая в песке, до самых кустов. Но ни следов, ни просвета в кустах, где мог бы скрыться человек, он не обнаружил. История получилась странная, не очень правдоподобная, и захотелось, чтобы поскорее прилетел спасательный корабль.

Перед тем как лечь спать, Павлыш забаррикадировал люк и прибавил света. Есть расхотелось, и он долго не мог заснуть, прислушиваясь к звукам за притворённой дверью. Звуков не было. Пистолет он положил под подушку. Так и заснул, держа под подушкой руку…

Снились утомительные кошмары, в которых Павлыш вновь и вновь шёл по берегу, тонул, и перед ним, оглядываясь и маня рукой, шёл ночной гость. Заманивая к чёрной бездне.

Павлыш проспал двенадцать часов и проснулся в деловом, трезвом настроении. В конце концов, нет ничего удивительного, что на планете живут её хозяева. Возможно, что они ещё не делают орудий и не строят домов, так что при разведполёте их не обнаружили. Разумные они или стремятся к такому состоянию — в любом случае, они любопытны, за что их никак нельзя корить.

Он лежал и прислушивался к шорохам. Потом вздохнул, сказал сам себе: «Доброе утро». Ему осталось провести здесь шесть суток в полном одиночестве. Когда ясно виден предел твоей робинзонаде, общие цели в жизни претерпевают метаморфозу. Проблемы выживания, спасения товарищей, перспектива медленной смерти — всё это пропало. Но шесть дней — совсем не малый срок, и глупо провести их, лежа на койке и читая в очередной раз пятый том Ключевского. Потом знакомые будут спрашивать: а что ты, Слава, делал, когда вернулся на корабль? Можно ответить им — залёг в спячку. Знакомые улыбнутся, ничего не скажут и подумают: вот дурак. Попасть на новую планету и проспать на ней шесть дней подряд.

Если верить справочнику, через трое суток наступит утро. Тогда надо будет пойти по берегу в обратную от маяка сторону. Где-то там должен быть просвет в бесконечных кустах, и можно будет заглянуть внутрь, посмотреть, где и как обитает ночной гость.

Придя к такому удачному решению, Павлыш, чтобы не тратить времени даром, выбрался наружу, отыскал в груде щепок более или менее сохранившиеся тела летучих тварей и перетащил их в лабораторию. Дверь в анабиозный отсек он задраил намертво, так что если сам доктор заразится какой-нибудь местной дрянью, ни один вирус к ваннам не проникнет.

В лаборатории пришлось повозиться, пока в куче обломков удалось отыскать и привести в рабочее состояние кое-какие инструменты. Павлышу со школьных лет не приходилось препарировать без помощи микроскопа, под тусклой жёлтой лампочкой, пользуясь вместо предметных стёкол донышком от колб и стаканов. Павлыш, с наслаждением ругая первобытные условия своего существования, разделал несколько тварей, увлёкся, выловил в море на свет фонаря трёх мелких морских жителей, отыскал в трюме контейнер со спиртом, перетащил из камбуза гнутые кастрюли, сковородки, превратил лабораторию в весьма неряшливую кунсткамеру, нажил мозоль и несколько водяных пузырей на ладонях и к исходу третьего дня стал первым в Галактике специалистом по биологии планеты. Правда, по биологии низших форм её жизни, строение которых давало все основания полагать, что эволюция здесь зашла довольно далеко и утром на свету можно будет весьма расширить свои знания.

Самый интересный сюрприз таили в себе кусты. Они казались не только растениями, но и животными — сложным и любопытным симбиозом между растениями с полыми стеблями и простейшими организмами, населявшими внутренность стеблей. Организмы эти были общественными — сродни муравьям — именно они заставляли ветви сопротивляться попыткам чужаков проникнуть внутрь кустарника, где кишела разнообразная жизнь, связанная — от летучих тварей до микробов — в единую систему.

Павлыш долго бился над задачей, как притвориться своим, заставить кусты расступиться перед ним, но пришлось отказаться от этой затеи — на горизонте появилась голубая полоса. Надвигался рассвет, и пора было готовиться к большой экспедиции под кодовым названием «Робинзон идёт по острову».

Если у тебя несколько дней безбедной жизни, если тебе ничто не угрожает, то сидеть в корабле, пить чай и препарировать мошек — занятие не для цивилизованного человека. Цивилизованный человек хочет открыть новый материк и назвать неведомую реку именем любимой женщины — скажем, мамы. Так что зуд любознательности, одолевший Павлыша, был естествен для прирождённого землепроходца.

На этот раз Павлыш проявил великолепную изобретательность, которой позавидовал бы неандерталец, уходящий из пещеры на трёхмесячную охоту и оставляющий там, по соседству с хищными зверьми, любимую жену и детей. Когда он наконец запер входной люк и вспомнил, что забыл нож, лежащий на полке в шлюзовой камере, то справиться с запором ему удалось лишь через полчаса, и то лишь после того, как, придя в полное отчаяние, в упор выстрелил в него из пистолета. Потом пришлось мастерить новый запор. В результате Павлыш покинул стоянку корабля, когда солнце уже поднялось над границей воды и песка, продираясь сквозь сизые полосы облаков. Вновь, как и вечером, пришлось идти навстречу солнцу, только в противоположную сторону.

Павлыш экипировался основательно, так что ему были не страшны ни звери, ни стихийные бедствия. За спиной висели запасные баллоны — кислорода на трое суток. Сбоку сверкал пистолет, на другом бедре хороший охотничий нож, кустарным образом переделанный из кухонного. Поверх баллонов горбился рюкзак с запасом пищи и воды и даже надувным спальным мешком — вдруг придётся остановиться на отдых.

Часа через три, когда солнце растопило иней на кустах, когда поднялся ветер и переворачивал, серебрил узкие листья кустов, Павлыш наконец увидел то, что искал. Широкая река вливалась в море, прерывая монотонную линию кустарника. Берег реки был болотистым, но пружинил под ногами и держал Павлыша. Короткие острые стебли травы с синими венчиками колючек цеплялись за башмаки, и с них в разные стороны прыскала летучая мелочь. Из кустов встревоженно выскочили спугнутые твари, покрутились над Павлышом и спрятались обратно. Берег стал выше, суше, кусты расступились, и Павлыш очутился у края широкой долины.

С одной стороны долина была ограничена морем, отороченным полосой кустарника, с другой упиралась в отвесный, без разрывов, скалистый обрыв. Река поворачивала километрах в трёх от устья и текла вдоль долины, деля её на две длинные зелёные полосы.

Павлыш дошёл до поворота реки. Здесь течение было быстрым, и в чистой воде виднелись обкатанные камни и длинные нити водорослей. Короткие оранжевые черви дергались, словно прыгали друг за дружкой между водорослей, и, прежде чем войти в воду, Павлыш кинул в них камнем, отгоняя от брода.

Быстрое течение мешало идти, вода вздыбливалась у ног, всплёскивала, урча, и дневной мир этой планеты пришёлся Павлышу по душе. Большая птица с длинным гибким хвостом сделала круг над Павлышом, ринулась вниз и тяжело поднялась с воды, держа в жёлтых зубах небольшое водяное животное.

В самом глубоком месте вода оказалась Павлышу до пояса, и поток чуть не снёс его в глубину, но тут же берег пошёл вверх, и Павлыш, отряхиваясь, словно пёс, выбрался на траву к большому дереву, покрытому розовой листвой. Вблизи оказалось, что это не листва, а паутинные мешочки, которые таскали за собой страшные гусеницы, перебираясь с ветки на ветку. Гусеницы при виде Павлыша поднимали головы и пугали его — шевелили передними ножками. Гусеницы Павлышу не понравились, и он отошёл от дерева.

Неподалёку бродило стадо каких-то животных. Животные были весьма странного вида. Несколько пар длинных тонких лап несли тело, схожее с бурдюком. Вместо головы из бурдюка торчали хоботки. Сверху бурдюк был украшен острыми шипами. Животные шустро рвали хоботками траву и совали себе под живот — видно, там пряталась пасть. Павлыш достал камеру и несколько минут снимал подробный и неспешный фильм о жизни долины, и даже заставил себя вновь приблизиться к розовому дереву с отвратительными гусеницами, которые весьма разозлились, увидев, как он возвращается, и делали вид, что вот-вот прыгнут ему в лицо.

Напоследок Павлыш отснял панораму скалистой стены. Нечто светлое и округлое двигалось по обрыву. Павлыш дал максимальное увеличение, и в видоискателе обнаружилась белая бесформенная туша, ползущая по узкому карнизу. Павлыш тушу узнал. Это был тот белый слон, что чуть не погубил его ночью, у маяка. Надо быть осторожным. Оказывается, эти гады выползают из своих нор и днём.

Камера скользнула дальше, вниз, и в объектив её попали ещё два существа. Эти существа значительно уступали слону в размерах и явно передвигались на двух ногах. Они пробирались по тому же карнизу, что и слон, и не надо быть гением, чтобы догадаться: слон их преследует.

— Здравствуйте, — сказал Павлыш вслух. — Вот мы и встретились, ночные гости. В случае чего, можете рассчитывать на нашу помощь.

Павлыш переместился к вершине небольшого холма, где росло дерево без паутины и гусениц на нём. Это был отличный наблюдательный пост. Оставалось только ждать, как развернутся события дальше. В любом случае, пока что белый слон не настигал двуногих. У них были ещё шансы скрыться. А если им удастся сделать это без его помощи — тем лучше. Всегда предпочтительнее не вмешиваться в чужие дела. Где гарантия, что господствующая, разумная форма жизни на этой планете — не белые слоны? И за Павлышом тогда гнался какой-нибудь береговой сторож или любитель лунного света, принявший Павлыша за сувенир или за двуногую обезьяну, представляющую собой изысканное лакомство в слоновьих зажиточных слоях?

Беглецы спустились к долине, задержались на осыпи, видимо, совещаясь. В руке одного из них Павлыш углядел длинную палку или копьё. Это говорило в пользу разумности двуногих и было приятным открытием. Как-то естественнее завести дружбу с себе подобными, чем с пятнадцатиногими пауками — хотя среди них встречается немало милейших и умнейших особей.

Двуногие направились к реке. Они шли не спеша, уверенные, что слону их не догнать, и не видели, как слон, миновав узкий карниз, вобрал в себя щупальца и покатился вниз по осыпи, словно мягкий мяч. С каждой секундой он сокращал расстояние между собой и двуногими. Рука Павлыша сама потянулась к пистолету.

Но тут одно из существ заметило приближение слона и предупреждающе крикнуло. Двуногие припустили к реке. Потом остановились. Что-то новое привлекло их внимание.

Павлыш опустил пистолет — сигналить беглецам не надо, — посмотрел в направлении их взгляда и увидел, что вдоль берега идут другие двуногие. Тех, новых, было шестеро. Все они вооружены копьями, похожими на огромные вилки.

Переведя взгляд обратно к первым двум, Павлыш увидел, как они нырнули в траву.

«Ага, — сказал он себе. — Враждующие племена. И наших меньше. Положение обостряется. Сзади слон, спереди соперники. Что будем делать?»

Один из двуногих (Павлыш невольно, как болельщик на стадионе, разделил присутствующих на команды и выбрал ту, за которую намерен болеть) катался в ярости по траве и бил кулаками по камням. Он вопил, как будто его резали живьём. Другой его спутник суетился рядом, пытался образумить товарища. Из этой попытки ничего не вышло. Первый вскочил на ноги, подобрал копьё и бросился на шестерых врагов.

«Как древний викинг, впавший в боевое безумие», — комментировал Павлыш. Ему было очень жалко парня, который шёл навстречу бессмысленной смерти. Второй бежал вслед за викингом и всё пытался удержать его от сражения.

Шестеро у реки тоже увидели нападающего. Они без излишней спешки рассыпались в цепь и начали сходиться так, чтобы захватить парня в полукольцо. Один из них развернул небольшую сеть.

«Будут брать живьём, — подумал Павлыш. — А может, и нет — как гладиаторы, накинут сеть и прибьют копьями. Выйти бы сейчас и заявить: я ваш новый бог, прекратите кровопролитие».

Но Павлыш не успел выполнить своих намерений. Второй из беглецов, остановившийся в нерешительности, не заметил, как к нему бесшумно подкрался белый слон. Слон протянул вперёд щупальца; почувствовав их прикосновение, беглец рванулся вперёд. Крик о помощи достиг его спутника, что бежал навстречу врагам. И тот замер на месте. Затем, поняв, что товарищ в опасности, повернул обратно, словно забыл о шестерых врагах.

«Теперь следствию ясно, кто из вас разумен, а кто нет, — констатировал Павлыш. — Копья и сети сами по себе аргумент, но то, что ты бежишь на помощь, когда тебе так хочется подраться с врагами, очень располагает в твою пользу».

Первый беглец подхватил товарища и оттащил его с пути белого слона. Чудовище потопталось на месте и вновь пустилось вдогонку. Шестеро врагов остановились, не решаясь приблизиться.

Беглецы взобрались на крутой пригорок, совсем неподалёку от Павлыша. Белый слон настиг их, но вместо того, чтобы ползти вверх, избрал иную тактику. Он решил действовать наверняка. Расплывшись в кисель, он охватил кольцом подножие пригорка и, стягиваясь, как резиновое кольцо, пополз вверх, оставляя всё меньше и меньше свободного пространства вокруг беглецов. Один из них колол копьём приближавшиеся щупальца, поддерживая потерявшего сознание товарища.

И когда уже казалось, что всё погибло и спасения нет, а шестеро здоровых мужиков, вместо того, чтобы прийти на помощь, стоят мирно в стороне и деловито обсуждают происходящее, Павлыш нажал курок, и раскалённый луч, вырвавшись из дула пистолета, распорол кольцо белой хищной массы. И Павлыш не отпускал курка, пока белая плоть чудовища не превратилась в серый пепел.

Теперь скрываться было поздно. Тем более что своих двуногих нельзя оставлять на произвол судьбы. Уйдёшь, и те шестеро, опомнившись, чего доброго пристукнут их.

Павлыш, памятуя о необходимой эффектности появления, сошёл с холма и медленно направился к участникам и зрителям только что закончившегося боя.

* * *

Павлыш показался для Жало горбатым великаном в блестящей одежде, с большой прозрачной головой, внутри которой, как зародыш в икринке, виднелась другая, белая с голубыми глазами, в них темнел странный зрачок — словно кто-то уронил в голубую лужу чёрное семечко. В руке у великана была короткая блестящая трубка, из которой только что вырвался луч света, убивший Белую смерть. Жало не знал, убьёт великан его, как и Белую смерть, или помилует. И Жало опустился на колени и бросил копьё, чтобы показать, что он безоружен.

Павлыш тоже рассмотрел наконец Жало. Это было странное существо, схожее на первый взгляд с человеком, но в то же время никак не человек. Его тёмная синеватая кожа была покрыта редкой бурой шерстью, более плотной на голове и груди. Бёдра были обмотаны повязкой, с которой свисала связанная в кольцо верёвка. Кривые короткие ноги заканчивались расплющенными ступнями, и длинные когти на руках, казалось, росли прямо из ладони. Но более всего Павлыша удивили глаза. Жёлтые, они были разрезаны вертикальным зрачком, словно у кошки. Чёрная полоска сужалась и расширялась, чутко реагируя на малейшую перемену освещения.

У ног спасённого лежало второе существо, оно было меньше размером и оказалось самкой.

Шестеро врагов подошли ближе и остановились за спиной Павлыша. Жало, взглянув в сторону своего спасителя, быстрым движением подобрал копьё и затараторил, обнажая редкие клыки.

Павлыш вспомнил и настроил чёрную коробочку «лингвиста» на приём информации. Пусть послушает, наберётся грамматики и лексики. Тогда можно будет объясниться. А пока Павлыш сказал, стараясь, чтобы слова его звучали убедительно:

— Не волнуйся, дружище. При мне они тебя не тронут.

Потом обернулся к воинам Старшего:

— Попрошу без кровопролития.

И показал им пистолет.

Воины посовещались, потом тот, кто постарше, густо обросший лежалой клочковатой шерстью, поморгал кошачьими глазами и произнёс небольшую речь, указывая копьём на каменную стену, солнце и различные предметы вокруг. Речи Павлыш не понял. Переводчик тихо жужжал на груди, но из его чёрной коробочки не выходило ни единого членораздельного слова. Всё-таки Павлыш предположил, что общий смысл речи сводится к тому, что они рады бы подчиниться, да долг не велит им отпускать беглецов на волю.

Павлыш вновь оказался перед дилеммой. Не исключено, что его двуногие натворили что-нибудь дома. Съели, к примеру, свою бабушку, и теперь им грозит общественное порицание. Разгонишь карательную экспедицию — поможешь росту преступности на этой планете. Хотя возможны и другие варианты.

Так что Павлыш просто пожал плечами и дал возможность событиям идти своим чередом.

Старший шестерых обратился теперь с речью к беглецу. Тот сначала возражал, и оратор повысил тон. Наконец Жало (это было первое слово, которое удалось понять лингвисту) понурил голову, подхватил совсем ослабевшую девушку и поплёлся к стене. Уходя, он обернулся и, если Павлыш правильно истолковал его взгляд, попытался внушить ему: «Идём с нами! Мне так страшно!»

И Павлыш последовал в хвосте небольшой процессии.

Ему представлялась соблазнительная возможность увидеть, как живут двуногие. Вряд ли путь очень далёк: обе партии — и преследователи и беглецы — шли налегке. Кислород есть. Вернуться обратно никогда не поздно. И, в крайнем случае, можно прийти на помощь желтоглазому беглецу. Разум здесь в младенчестве. И вряд ли жизнь особи ценится высоко.

Заметив, что Павлыш следует сзади, главный воин остановился и сказал что-то.

Лингвист вздохнул и перевёл неуверенно:

— Уходи, сильный дух.

Павлыш погладил чёрную коробочку и сказал лингвисту:

— Молодец!

Лингвист тут же (неизвестно, насколько правильно) передал слова Павлыша на языке аборигенов, и воин даже споткнулся от удивления. Больше он не сказал ни слова, повернулся и бросился догонять остальных.

Павлыш шёл за ним след в след. Воин был ниже него на голову. Сквозь редкую пегую шерсть на затылке просвечивала синеватая кожа. На спине шерсть светлела, дыбясь гребешком вдоль позвоночника. В шерсти возились букашки.

Воины вели пленников не к карнизу, а прямо к обрыву, значительно правее расщелины. У скалы остановились. Один из воинов быстро вскарабкался на дерево и оглядел с него долину.

— Никого нет! — крикнул он. — Никто не видит.

Основание стены было в этом месте засыпано глыбами, сорвавшимися сверху. Воины отвалили одну из глыб, и за ней обнаружился чёрный лаз.

— Вы здесь живёте? — спросил Павлыш.

Воины посмотрели на Павлыша, как на идиота. Пришлый дух сказал глупость. Кто может жить в чёрной пещере?

— Мы живём в деревне, — ответил Жало.

— Ага, — согласился Павлыш. В будущем надо избегать наивных вопросов. Вполне возможно, что его безопасность в какой-то степени зависит от его репутации как духа. Покажись он воинам безвредным, они могут проткнуть его копьём, дабы не вмешивался в чужие дела.

Пока воины растаскивали камни, чтобы пройти внутрь, Павлыш глядел на них и думал, что они не похожи на ночного гостя на корабле. Коридор был тогда достаточно освещён, и гость показался Павлышу более похожим на человека. И потом, Павлыш вспомнил, как гость бежал по песку и кустам. Бежал он, не сгибая спины, да и руки его были куда тоньше и короче, чем у аборигенов. Впрочем, здесь может оказаться несколько племён. Жили же на Земле одновременно кроманьонцы и неандертальцы.

Воины сложили камни у входа в пещеру таким образом, что можно было вытащить нижний и остальные засыпали бы вход в неё снова. Снаружи и не догадаешься о его существовании. Павлыш отдал должное их сообразительности. Затем двое забрались внутрь, повозились, выбивая искры из камней, и засветили заготовленные факелы.

Перед тем как войти в чёрную дыру, Жало вновь обернулся и спросил Павлыша, словно угадав, что у того появились сомнения, стоит ли соваться в темноту:

— Ты идёшь, дух?

Павлышу стало совестно перед парнем, которого вроде бы обязался защищать. И он ответил по возможности твёрже:

— Не бойся, иди.

Послушно защебетал лингвист.

Один из воинов задержался у входа, нагнулся, вырвал нижний камень, и глыбы обрушились, отрезав солнечный свет и звуки утренней долины. Остался лишь мрак, отступающий шаг за шагом перед зыбким мерцанием факелов.

* * *

Путь по пещере был долог, однообразен и утомителен. Павлыш не включал фонаря. Впереди покачивались оранжевые пятна факельных огней. Клочья дыма, схожие по цвету со стенами, отрезали порой Павлыша от согнутой спины воина, шедшего впереди. И тогда рождалось странное ощущение: будто бы замурован в горе и следующий шаг приведёт к стене. Павлыш даже протягивал вперёд руку, чтобы пальцы, проникая сквозь податливый дым, изгнали из мозга ложный образ.

Воины находили нужные повороты, отыскивали ответвления пещеры по лишь им заметным и понятным признакам, и Павлыш, который некоторое время старался запомнить путь, вскоре понял, что, если ему придётся возвращаться одному, он всё равно заблудится.

Запомнился лишь обширный зал. Мокрые стены уходили вверх, в темноту, искрились сталагмиты, и где-то, невидимый, шумел ручей. Павлыш решил сфотографировать зал, дал вспышку, и спутники его пали ниц. Может, решили, что разверзлось небо. Пришлось подождать, пока они придут в себя, подберут упавшие факелы.

— Ничего страшного, — сказал Павлыш. — Можно идти.

— Мы ничем не обидели тебя, дух, — сказал укоризненно главный воин.

— Ия вас, — улыбнулся Павлыш. Но улыбки никто не увидел, а эмоций лингвист передавать не умел.

Подземный ход перешёл в лестницу. Ступени были выбиты неровно, приходилось нащупывать следующую башмаком и держаться за стену.

Передние остановились. Путь закончился. Впереди была деревянная дверь. Первый воин постучал в неё древком копья.

— Кто пришёл? — донёсся голос с той стороны.

— Слуги богов, — ответил воин.

— С добром ли пришли?

— С удачей. Боги будут довольны.

Дверь отворилась со скрипом, и в расширяющуюся щель проник жёлтый свет. Когда Павлыш вошёл внутрь, воин, шедший последним, запер дверь на щеколду. А тот, кто впустил их, отступил к стене и спросил:

— Я позову Старшего?

— Да. И скажи ему, что с беглецами пришел незнакомый дух.

— Где? — спросил воин, разыскивая взглядом Павлыша. Помещение было освещено плошками с жиром, стоявшими вдоль стен. Он увидел Павлыша и произнёс: — Откуда этот дух?

— Он пришёл сам. Мы не приглашали его. Так скажи Старшему.

— Я его позову.

Жало и Речка стояли посреди комнаты, будто отделённые от остальных невидимым барьером.

Павлыш достал камеру, но воин заметил движение, понял его и сказал:

— Не ослепляй нас, дух. Подожди, пока придёт Старший.

Человек, вошедший в комнату, остановился на пороге. Неровный свет плошек и дым от погашенных факелов мешали Павлышу разглядеть его как следует. Он либо вождь, либо жрец племени. Голос его был высок и резок. Лингвист перевёл слова:

— Беглецов закройте. Мы подумаем, что с ними сделать. Боги скажут.

Старший был мал ростом, зябко кутался в толстую грубую ткань.

Жало обернулся к Павлышу:

— Защити меня, дух.

Павлыш сделал шаг вперёд, и воины расступились, чтобы пропустить его.

— Здравствуй, Великий дух, — сказал Старший. — Ты знаешь, что мы не можем отпустить их, боги накажут.

— Жизнь в руках богов, — проговорил один из воинов.

— Жизнь в руках богов, — забормотали, словно заклинание, остальные.

— Ты пойдёшь со мной, дух? — спросил Старший.

— Да, — ответил Павлыш. — Я хочу, чтобы им не было причинено вреда.

— Идём. — Старший, не двигаясь с места, ожидал, пока Павлыш приблизится к нему.

Павлыш ожидал увидеть старика, мудреца, хитрого старейшину племени. Старший оказался не стар, стоял, чуть наклонившись вперёд, насторожённо и крепко. Нижняя челюсть его была скошена, и тёмное лицо покрыто жёлтой шерстью. Глаза спрятались под нависшими надбровными дугами, и взгляд упирался в грудь Павлышу.

— Идём, — сказал Старший. Он повернулся и миновал дверь, уверенный, что дух последует за ним. Уши Старшего были прижаты к затылку. Они были странной формы, не такие, как у прочих — длинные, заострённые.

Следующая комната была мала, полутемна, и Старший быстро прошёл её. Он чуть припадал на правую ногу. Сзади доносились голоса, споры.

— Жало боится, — сказал Старший, не оборачиваясь. — Он нарушил закон.

— Что он сделал? — спросил Павлыш.

Старший толкнул ещё одну дверь. Он вёл Павлыша по длинному коридору. Плошки с жиром покачивались под потолком.

— Он нарушил закон, — сказал Старший. Он не хотел уточнять.

— В чём его проступок? — настаивал Павлыш.

— Дух знает, — ответил Старший. — Дух знает дела смертных. — Я пришёл в долину, когда твои воины уже настигли его.

— Ты знаешь, — повторил Старший.

В конце коридора появилось светлое яркое пятно. Дневной свет. Старший взмахнул рукой, спугнув со стены спящих, прицепившихся ножками к потолку, тварей. Твари засуетились, замельтешили прозрачными крыльями, пропали в светлом прямоугольнике. Павлыш зажмурился. На глазах выступили слёзы. Павлыш приподнял забрало и приостановился, чтобы их вытереть. Старший обернулся. Он стоял у входа, опершись о стену, и довольно спокойно наблюдал за действиями Павлыша. Жители Форпоста были нелюбопытны.

Они вышли на небольшую площадку. Кроме отверстия, которое вело к подземелью, на площадку выходило ещё три чёрных отверстия. Четвёртое было прикрыто деревянной дверью из тонких брёвнышек, связанных верёвками.

С площадки открывался вид на голую долину, ограждённую отвесными скалами. Здесь, в верхней части, долина была узкой. Противоположный склон глядел на Павлыша чёрными дырами других пещер. На дне долины сгрудились хижины, сложенные из камня и покрытые листьями и прутьями. Рядом протекал голубой ручей, который ниже, там, где долина расширялась, впадал в небольшое озеро, окружённое деревьями. Ещё дальше в долину вонзился язык ледника, отороченный каменной осыпью, откуда брал начало ещё один ручей, также стремившийся к озеру. Язык ледника создавал перемычку, за которой, еле различимые в дымке, виднелись заросли деревьев и кустарник, тянувшиеся до самого откоса. Откос запирал долину. Выхода из неё не было видно.

— Пойдём, — позвал Старший.

Он направился к закрытой двери. Теперь, при дневном свете, Старший показался Павлышу менее похожим на разумное существо, чем Жало и Речка, даже чем воины. Хотя Павлыш мог ошибаться. Нельзя мерить чужую жизнь по своим меркам и строить её по своему образу и подобию. Не исключено, что местный гений куда больше похож на орангутанга, чем деревенский дурачок, который может оказаться двойником Павлыша.

— Опять в пещеру? — спросил Павлыш, проявляя явное нежелание расставаться с солнечным светом.

— Это мой дом. Ты не знаешь?

— Не приходилось бывать, — ответил Павлыш.

Возможно, духам в долине положено быть всезнающими, и Павлыш подрывал этими словами свою репутацию.

— Ты пойдёшь в храм? — поинтересовался Старший. — Ты спешишь?

— Как сказать. А впрочем, всё равно, — признался Павлыш. — Зайдём к тебе.

Один из воинов вышел на площадку и присел на корточки у стены, греясь на солнце. Старший не обратил на него внимания.

— Тогда пойдём ко мне.

Старший раскрыл дверь и вошёл первым.

Павлыш последовал за ним. В распахнутую дверь проникал свет, и ветерок шевелил вытертый светлый мех на шкурах, которыми был покрыт пол. Посреди комнаты лежал большой плоский камень, на нём стояла глиняная плошка с каким-то варевом. Павлыш вспомнил, что проголодался. В углу помещались прислонённые к стене копья, громоздились глиняные горшки и плошки, рога, сучья — всё вместе казалось бутафорской прогоревшего театра.

— Я знал, что ты придёшь, — сказал Старший, усаживаясь на шкуру.

— Откуда? — спросил Павлыш.

— Я знал.

У Старшего была странная привычка повторять фразы, вместо того, чтобы ответить на вопрос, на который почему-то отвечать не хотелось. При этом он взглядывал на Павлыша, узкие зрачки сходились в чёрную ниточку, и казалось, он ведёт игру, правила которой известны и ему и духу, столь обыденно появившемуся в долине.

Пауза несколько затянулась. Старший ждал, что скажет Павлыш. А Павлыш не знал, то ли начать задавать вопросы о племени, то ли уйти отсюда, спуститься вниз, к хижинам. Если бы на его месте был специалист по контактам, всё было бы проще — у разведчиков есть решения на все случаи жизни. Или почти на все.

— Что вы хотите сделать с теми? — спросил наконец Павлыш.

— Отведём их в храм, — ответил Старший, будто это само собой разумелось. Возможно, и так. Возможно, за все проступки положено было отводить людей в храм.

— Они останутся живы?

Старший не ответил. Поднёс ко рту плошку и отхлебнул из неё. Павлышу не предложил. Тогда Павлыш, которому захотелось пить, достал из кармана скафандра тюбик с соком, откинул забрало шлема и утолил жажду. Потом положил пустой тюбик на стол, рядом с плошкой.

Старший смотрел на него заинтересованно, не более того. И лишь когда тюбик покатился по столу и звякнул о плошку, Старший изумился. Он отпрянул от стола, поглядел на Павлыша, как на сумасшедшего. Протянул длинную волосатую руку и осторожно дотронулся до тюбика, словно ожидал, что тюбик исчезнет. Тюбик не исчез. Старший поднёс его к носу, обнюхал и положил на место. Покачал головой.

— Ты удивлён? — спросил Павлыш.

— Духам позволено многое, — уклонился Старший.

— Я хотел бы спуститься в деревню, — сказал Павлыш.

— Вниз?

— Да.

— Тебе плохо здесь?

— Нет, хорошо. Но я хочу взглянуть на деревню.

— Ты не пойдёшь в храм? — спросил Старший.

— Пойду. Мне интересно сходить в храм.

Старший опять удивился.

— Интересно? — Низкий лоб наморщился. Старший решал какую-то задачу. — Ты пойдёшь в храм, — сказал он наконец. — И будешь там ждать.

— Ну ладно, — согласился Павлыш. — И долго я там буду ждать?

— Нет.

Тюбик интриговал Старшего. Рука всё время возвращалась к нему, длинные когти переворачивали жёлтую игрушку.

— Ты убил Белую смерть, — произнёс Старший. — Зачем ты убил её?

— Белую смерть? — переспросил Павлыш. — Я не знаю её.

— Там, у реки. Воины сказали мне, что ты убил Белую смерть.

Павлыш догадался, что так называют здесь слона, который хотел сожрать Жало и Речку.

— Да, — подтвердил он. — Белая смерть угрожала людям.

— Но они нарушили закон.

— А разве Белую смерть нельзя убивать?

— Жало нарушил закон.

Господи, подумал Павлыш, разберись с ними. Беседа зашла в тупик. И Старший и Павлыш не понимали друг друга. Нечто совершенно очевидное ускользало от понимания Павлыша. И он чувствовал, что Старший знает больше, чем Павлыш. Но что?

— Кто-то из твоих людей ходил в мой дом? — спросил Павлыш.

— Где твой дом?

— На берегу моря. За рекой.

— Твой дом?

— Ну да, конечно. Я прилетел с неба. И мой дом на берегу моря. Потом я улечу обратно.

— Конечно, — согласился Старший.

— Кто-нибудь ходил туда?

— Никто не выходил из долины, — произнёс Старший.

— Неправда, — сказал Павлыш.

— Никто не выходит из долины. Если он выходит, он нарушает закон. И его убьёт Белая смерть.

— Твои воины вышли из долины, — напомнил Павлыш.

— Мои воины шли по следам того, кто нарушил закон.

Заколдованный круг. Никому нельзя, но воинам можно, потому что никому нельзя.

— Пойдём, — предложил Старший. — Пойдём в храм.

Они вышли на площадку. Воин всё так же сидел у стены, дремал. Длинная серая туча проходила краем над дальним концом долины, и там шёл дождь. У одной из хижин возились в пыли дети. Ветер поднимал пыль и крутил её смерчиком у обрыва. Планета была мирной, доброй, и даже захотелось снять шлем и глубоко вдохнуть свежего горного воздуха. Которого не было.

— Нам далеко идти? — спросил Павлыш.

— Ты знаешь.

— Ага, — согласился Павлыш. Духу положено знать, где стоит храм.

Старший подошёл к краю площадки, и там обнаружилась тропа, идущая вдоль обрыва. Шагов через десять Старший остановился, поглядел на Павлыша и затем неожиданно присел, вытянул руки и прыгнул вперёд. Павлыш посмотрел под ноги. Под тонким слоем гравия и песка проглядывали сучья. Похоже было, что они таят под собой ловушку. Павлыш примерился и прыгнул вперёд так, чтобы встать рядом со Старшим. Это сделать было нелегко — мешали вещи, притороченные к скафандру. Но Павлышу не хотелось терять лицо. Если абориген прыгает — духу тем более положено. Прыжок оказался неудачным. До Старшего оставалось ещё около метра. Под башмаками хрустнуло, и земля ушла из-под ног. Павлыш умудрился упасть вперёд, и руки его оказались на тропе. Вниз, в глубокую расщелину, летели сучья и камни. Стук стихал где-то далеко внизу.

Павлыш даже не успел испугаться. Ноги скользили по обрыву, никак не удавалось упереться носками башмаков, чтобы вылезти на тропу.

— Помоги, — сказал Павлыш как можно спокойнее Старшему. Тот не двинулся с места. Он думал. Дух, видно, не выдержал испытаний, и Старший переваривал в мозгу окрепшие сомнения.

Башмак наконец отыскал уступчик. Павлыш упёрся локтями в край тропы и подтянулся вперёд. Вдруг его охватило нехорошее предчувствие. Он поглядел вверх. Старший сделал неуверенный шаг вперёд, но встретился взглядом с глазами Павлыша и остановился.

— Отойди, — велел Павлыш.

Говорить было трудно. Камень, на который опиралась нога, улетел вниз, за своими собратьями, но, к счастью, Павлыш уже по пояс вылез наверх. Рывком он вытащил на тропу колено и поднялся, стараясь не повредить баллоны.

Старший стоял, прислонившись спиной к обрыву, почёсывая живот, блаженно сощурив глаза, будто начисто забыл о существовании духа.

Павлыш поднялся на ноги, отряхнул пыль со скафандра и позволил себе обернуться. Ложный мостик перекрывал расщелину. Павлышу захотелось обидеть коварного хозяина.

— Ты боишься, что по тропе поднимутся люди снизу?

— Я ничего не боюсь, — ответил Старший. — Мы идём в храм?

— Да, — сказал Павлыш. В конце концов, он сам был виноват. В следующий раз надо быть осторожнее. Форпост не любит, когда гости здесь расслабляются.

Павлыш ступал вслед за Старшим. Старший остерегался опасности снизу. Своих соплеменников? Белую смерть? Соседей из другого племени?

Храм был вырублен в скале, как и дом Старшего. Может, использовали старую пещеру. Похоже, что гора здесь изъедена пещерами. От широкой площадки ко входу храма вела лестница, сложенная из грубо обтёсанных ступеней. Сам вход был невелик, сужался кверху, по сторонам возвышались две невысокие колонны, на каждой вытесан глаз, разделённый пополам узким зрачком. И всё.

— Иди туда, — сказал Старший.

— А ты?

— Я пойду обратно.

Что ещё за трюк задумал его спутник? Павлыш решил, что вернее всего на голову ему свалится каменная балка. И это его не устраивало.

— Ты пойдёшь первым, — решил он.

— Почему? — удивился Старший. Гребень шерсти на голове у него приподнялся.

— Я пойду вниз, в деревню.

— Нельзя, — произнёс Старший.

— Старший! — раздался крик снизу.

— Что?

По тропе большими прыжками приближался воин. Старший сделал шаг ему навстречу, и воин, сообразив, видно, что новости, которые он несёт, не предназначаются для духов, наклонился к уху Старшего и прошептал что-то.

Новости Старшему пришлись не по душе.

Шерсть на загривке стала торчком, перекатились под волосами мышцы плеч, согнулись в коленях ноги, словно для прыжка.

— Х-хе! — крикнул он.

Рванулся вперёд, когтями вцепился в лицо воина, тот выпустил копьё, упал на колени и пытался оторвать от лица когти. Старший пинал его ногами, потом неуловимым движением подхватил с земли копьё и метнул в воина. Тот успел отскочить, и наконечник разбился о камень, брызнув осколками.

Старший уже бежал вниз по тропе, забыв о корчащемся в пыли воине, о Павлыше, отпрянувшем в сторону.

Рычание Старшего исчезло за поворотом, будто проглоченное скалой. Павлыш подошёл к воину. Тот оскалился, угрожая.

— Ну и чёрт с вами, — решил Павлыш. — Мы воспитывались в разных колледжах.

Отправиться в храм? Этого хотел Старший. Старшему Павлыш не верил. Лучше спуститься к деревне. Чёрт его знает, что ещё придумает Старший, когда вспомнит о Павлыше. Воин зализывал разодранную руку.

Павлыш пошёл вниз, но не по тропе, а через широкую осыпь, к хижинам.

Площадка перед ними была пуста, утоптана, пыльна. От кучи отбросов к Павлышу бросились насекомые, засуетились над шлемом. Ребёнок с обглоданной костью в лапке выполз на солнце и при виде человека замер в ужасе. Шерсть на ребёнке была редкой, светлой, личико пряталось под выпуклым лбом, посреди которого можно было разглядеть третий глаз. Ребёнок был хвостат — хвост закручен крючком и в нём торчала ещё одна кость. Длинные руки высунулись из хижины и втащили ребёнка за хвост внутрь. Оттуда сразу донёсся визг. Дверь в другую хижину была задвинута большим камнем. Павлыш нагнулся к камню, прислушался. Кто-то часто и неровно дышал.

Павлыш пошёл дальше. Хижины были похожи одна на другую, даже не хижины, а примитивные убежища, кое-как перекрытые сучьями и сухими листьями.

Павлыш отошёл к берегу и оттуда снял панорамный вид деревни. Потом оглянулся, поглядел наверх. Вход в пещеру, через которую он проник в долину, не был виден. На площадке у храма темнело пятно — воин так и остался лежать у ступеней.

Павлышом вдруг овладело беспокойство. Что могло так разозлить Старшего? Может быть, воины сделали что-нибудь дурное с пленниками? Может быть, Жало с девушкой убежали? Как он не подумал об этом раньше?

Павлыш повернул обратно к осыпи и у ручья столкнулся со старой женщиной. Она спускалась вдоль ручья и, видно, не знала ещё о появлении в деревне страшного духа. Женщина удивила Павлыша тем, что сильно отличалась от прочих виденных им аборигенов. Она шла, касаясь земли кончиками пальцев, и руки её были так длинны, что ей не приходилось для этого нагибаться. Неровно слепленный большой горшок покачивался на плоской голове, казалось, что старуха придерживает его бровями — лба у неё совсем не было. Глаза, скрытые в глубоких глазницах, горели жёлтым светом. Старуха присела, словно её не держали ноги, и забормотала невнятно, подняв трясущиеся руки к лицу.

— Не бойся, — сказал Павлыш, — я не сделаю тебе дурного.

— Дух, дух, Великий дух… — бормотала старуха. Лингвист потрескивал, силясь перевести её слова. — Дай… мясо… дай… пощади.

Старуха свалилась на камни, локоть попал в ручей, вода с журчанием обтекала мокрую шерсть.

— Можно подумать, что встреча со мной, хоть и страшна, но не неожиданна, — произнёс Павлыш вслух, отходя от старухи и направляясь к храму.

Воин поднялся, увидев Павлыша. Песок вокруг него потемнел от крови.

— Иди домой, — приказал ему Павлыш. — А то истечёшь кровью.

Воин как будто не понял его, хоть лингвист внятно прощебетал перевод. Павлыш поглядел на вход в храм, возникло желание заглянуть туда на минутку, но он решил отложить визит.

Провал, ловушка, в которую чуть было не угодил Павлыш, разрезала тропу. На этот раз Павлыш, разбежался так, чтобы с запасом перепрыгнуть его. Звякнули за спиной баллоны.

На площадке перед пещерой и жилищем Старшего не было ни души.

— Эй, хозяева, — позвал Павлыш. — Куда вы запропастились?

Никто не откликнулся. Лишь, испуганная криком, выскочила из тёмного лаза летучая мышь и исчезла, подхваченная порывом ветра.

Павлыш включил шлемовый фонарь и осторожно двинулся в тёмный коридор, ведущий к комнатам перед подземным ходом. Он ступал медленно, но песчинки хрустели под подошвами, и оттого тишина была ещё более гулкой и глубокой. Павлыш обошёл все помещения, но и воины и их пленники словно сквозь землю провалились. Дверь в подземелье была приоткрыта, но, как ни вслушивался Павлыш в темноту, ни шороха, ни звука не донеслось до него.

Глава 4Юноша

Могучий дух ушёл за Старшим. Жало понял, что погиб. Смерть была непостижима, но реальна в его мире, и обитатели долины редко доживали до зрелых лет. Смерть таилась в болезнях, подстерегала на охоте и в поле, она могла обернуться лавиной, ядовитой гусеницей, сухим кашлем, немилостью Старшего. Но в любом случае Старший прикажет взять тело умершего в храм, за крепкую дверь. И воины, внёсшие труп, вернутся к порогу и будут на ступенях петь страшные песни о смерти, из которой нет пути обратно. И лишь Старший останется в храме. А потом воины вновь войдут в храм и вынесут тело, разрезанное, чтобы выпустить злых демонов, что прячутся в мёртвых и больных. И тело сожгут. Ещё недавно, деды помнят, мёртвых съедали, и лучшие куски доставались воинам. Но это было в дикие времена.

Жало знал о смерти, видел её, но это была чужая смерть. Своя смерть далека, своя смерть должна уйти, как уходит утренний дождь. Она уйдёт обратно, в тот мир духов, в бесплотный мир, в котором нет долгоногов, яркого солнца и чистой воды.

— Теперь ты больше не убежишь, — сказал сизый воин, которого звали Тучей и которого Старший взял мальчишкой из деревни. Туча толкнул Жало в спину, к темноте и засмеялся.

— Туча, — подала голос Речка, — ты помнишь, что у нас с тобой одна бабушка?

— Я воин храма, — произнёс Туча, — у меня нет матери и отца.

— Так было раньше, — ответил Жало. — Теперь у каждого есть мать и отец. Так говорил Немой Ураган.

— Ты чего с ними разговариваешь? — прикрикнул на Тучу главный воин, косой Иней.

…От толчка Жало упал на каменный пол. Дверь заскрипела. Слышно было, как Туча устраивается у двери, с той стороны, стеречь пленников.

— Я пошёл, — сказал Иней. — Не спи.

— Иди, — ответил Туча.

Стало тихо.

В темноте Жало отыскал руку Речки и уселся рядом, прижался, чтобы было теплее. Стены нависали, сходясь к низкому потолку. Жало чувствовал их.

— Туча, — позвал он, — наш дух вернётся за нами. Он накажет тебя.

— Не знаю, — произнёс Туча. — Старший пошёл с ним в храм. Старший знает пути богов.

Речка вскрикнула — скользкая змейка скользнула по ступням. — Не бойся, — сказал Жало.

Туча запел песню о великой тайне, о дороге к Тёмному ручью. Жёлтый лучик света, проникавший в щель двери, переместился. Туча подвинул поближе светильник, потому что, как и все люди долины, боялся темноты.

Речка когтем впилась в ладонь Жало.

— Что ты? — прошептал он.

— Тише. Здесь кто-то есть.

— Здесь только змеи.

— Здесь есть кто-то большой. Он следит за нами.

Речка втиснулась в угол, к сырой стене, шерсть на спине вздыбилась.

Теперь и Жало почувствовал жуткое присутствие. Чуткие уши не доносили ни звука. Не было запаха. Не было ничего. Было присутствие. Кто-то стоял в углу пещеры и разглядывал пленников.

— Уйди, дух, — попросил Жало. — Уйди, если ты не хочешь нам помочь.

— Может, это наш дух? — предположила Речка.

— О чём вы там разговариваете? — спросил Туча из-за двери.

Оттуда, из угла пещеры, где стояло что-то, раздался короткий смешок.

Туча распахнул дверь и сунул внутрь руку со светильником.

— Что здесь? — крикнул он.

Светильник на секунду вырвал из темноты человеческую фигуру, неясную, смутную, уходящую в стену, растворяющуюся в ней.

— Это не наш дух, — сказала Речка.

Но Жало думал о другом. Рука воина держала светильник. Рука была близка. Жало рванул Тучу за руку, и тот, ударившись о косяк, влетел в камеру, охнул, упал на каменный пол. Жало ударил его ещё раз, подобрал копьё и, не оглядываясь, побежал в глубь пещеры, по пути, который недавно они прошли все вместе — воины, их пленники и добрый дух с блестящей головой. В долине, на свету, их поймают сразу же. Воины едят мясо и хорошо бегают. Только в тёмной пещере можно было скрыться и отыскать потом дорогу на волю. Речка бежала сзади. Память привела к деревянной двери. Страж возле неё приподнялся испуганно, услышав глухой топот, выставил копьё, щурясь в темноту, и Жало, выскочивший из-за угла, опрокинул его, навалился плечом на дверь. Та треснула и поддалась. Жало чуть не упал на каменной лестнице — Речка едва успела поддержать его. Слабый отблеск света падал сверху, впереди ждала Большая Тьма, надежда была на слух, обоняние и память, цепкую память первобытного существа, сохранившую повороты, спуски, подъёмы долгого пути от реки.

Сзади были крики, рассерженный вой воинов и стук окостеневших подошв. Жало бежал, вытянув вперёд руку с копьём, угадывая нависший камень или трещину, и иногда, не поворачивая головы, говорил о них Речке, потому что Речка была слабее и бежала, доверяясь ему.

Преследователи не отставали. Они тоже знали эту пещеру, знали её куда лучше беглецов, они были рассержены и должны были догнать, потому что в ином случае их ждал гнев Старшего. И они боялись его гнева.

Был большой зал с камнями, вылезающими из пола, и камнями, подобно сосулькам, свисающими сверху. Воины настигали беглецов.

— Скоро мы выйдем? — спросила Речка. — Я устала. Я скоро упаду.

Жало понял, что не добежать. Догонят. Он свернул в сторону, в неизвестную темноту, забежал за большую глыбу и упал навзничь. Речка опустилась рядом.

— Мы отдохнём?

— Теперь молчи, — прошептал Жало. — Совсем молчи. Не дыши.

Топот и крики были так близко, что Жало с трудом удерживал себя, чтобы не метнуться дальше, вглубь, куда угодно, лишь бы подальше от смерти, от страшных воинов. Он прижался к земле и придавил рукой Речку, которая вздрагивала, задыхалась и пыталась вскочить.

— Тише, — молил он беззвучно. — Тише.

Шаги пронеслись совсем близко, прерывистое дыхание, хрип и крики, несущие смерть.

Потом стало тише.

— Мы будем ждать? — спросила Речка, приподняв голову.

— Немного, — ответил Жало. — Они вернутся и будут искать нас.

— А мы?

— Мы отдохнём и будем ползти к выходу. Но не главным путём, а здесь, среди камней. Ты помнишь, сколько бежало воинов?

— Нет. Много.

— Может, шесть. Может, семь. Надо знать. Мы будем бежать потом узкой пещерой. Если не все вернутся, мы попадём между ними.

— Ты убьёшь их, Жало?

— Если один — может быть, убью. Если два — они убьют меня.

Жало устал, ему хотелось прижаться к Речке и заснуть.

— Ты великий охотник, Жало, — сказала Речка.

В отдалённых, глухих криках была растерянность.

— Жало, — произнесла Речка. — А может, мы побежим обратно, пока они там? И спрячемся в деревне.

— Нельзя, — ответил Жало. — Там Старший. И другие воины.

— Тогда не будем ждать. Они вынюхают нас. Ты слышишь, течёт вода? Пойдём по воде. Она смоет следы.

— А если вода глубокая?

— Нельзя ждать.

— Погоди. Сейчас они пробегут назад, и тогда мы пойдём.

Они говорили тихо, совсем тихо. Но пещера разносила даже шёпот, и Старший, бежавший по следам воинов, бежавший молча, потому что по крикам впереди уже понял, что воины потеряли след, заглядывавший в закоулки и трещины, крадущийся на цыпочках, — Старший услышал шёпот и подобрался совсем близко, прежде чем Жало учуял его запах. Слишком близко…

— Стой, — сказал Старший тихо. — Ты не знаешь пути в темноте. Тебе некуда бежать.

Старший мог бы позвать воинов. Вместо этого говорил тихо. Он был осторожен. Стоял в десятке шагов от беглецов, за камнем. Он точно знал, где они — их выдавал запах и тепло тел. Никто в племени не чувствовал так тепло живых тел, как Старший. Он мог бы стать великим охотником.

Копьё ударилось о камень, сломалось, и Старший, выйдя вперёд, наступил на древко.

— Жало, ты больше ничего не сможешь сделать. Иди сюда. И пусть Речка идёт впереди. Духи злы.

— Не ходи, Жало, — сказала Речка.

— Но духи и великодушны, — продолжал Старший, будто не слышал слов Речки. — Они могут простить тебя. Я не знаю.

Голоса воинов приближались. Они шли обратно, заглядывая в ответвления пещеры, перекликаясь.

— Если ты пойдёшь сам, — предложил Старший, — я проведу тебя обратно и запру. И вы будете ждать решения духов. Если придут воины, они тебя убьют. Они злы, и я не смогу остановить их. Ты знаешь. Иди.

— Не ходи, Жало, — молила Речка.

Жало змеёй, на животе, пополз навстречу размеренному тихому голосу Старшего. Ещё немного, и можно будет прыгнуть и…

Старший услышал, почуял, отступил на шаг в сторону, и Жало не смог ударить его, как хотел. Он упал рядом, вцепившись в жёсткую шерсть Старшего, и с минуту было слышно лишь дыхание врагов, скрип зубов и шуршание подошв по камням. Речка бросилась на помощь, но никак не могла разобрать в темноте, где же горло Старшего. И тут Старший закричал, хрипло, как зверь, и крик его, путаясь в камнях среди скал, заполнил всю пещеру.

Воины были уже близко. Когда они навалились на беглецов, то не решились пустить в ход копья, чтобы не ранить Старшего — казалось, что громадный мохнатый зверь обхватил их тысячью лап и когтей. Жало отпустил Старшего, разбросал лапы воинов и прыгнул на сталагмит. Он остановился на мгновение — сзади копошились тела, визжала Речка. Жало колебался — что делать. И Речка угадала его мысли.

— Беги, — крикнула она. — Беги! Скорее беги к реке!

И Жало послушно побежал вдоль пещеры, и его подгонял крик Речки.

Крик стих, лишь отдалённое рычание воинов и невнятные слова Старшего неслись по пещере…

* * *

Павлыш снова вышел на площадку перед пещерой. Куда провалились все воины? Снова ушли в подземелье? Может быть, другое племя напало на них? Нет, вернее всего что-то неладное с пленниками. Но соваться самому в чёрную пещеру, где воины, наверное, знают все закоулки…

Павлыш заглянул в комнату Старшего. Надо же попасть в столь нелепое положение. В конце концов, логика требует, чтобы ты, Слава, оставил в покое этих существ. Если заняться спасением окружающих, можно добиться прямо противоположных результатов. Не вернуться ли тебе, судовой лекарь, к исполнению своих обязанностей? Но ребят жалко — парня с девушкой. Иногда так хочется руководствоваться своими ненадёжными симпатиями и антипатиями!

Павлыш вошёл в комнату Старшего и уселся на шкуру. Здесь было совсем тихо и не донимали мухи — огромные зеленокрылые насекомые, с разлёту бившиеся о забрало шлема.

Сидеть в пещере вождя или главного жреца — кто их здесь разберёт! — было нелепо. Конкистадору пристало преодолевать пустыни и джунгли, забираться в крайнем случае в горы или что-то переплывать. Но сидеть в чужой пустой пещере и ждать, когда о тебе вспомнят, для конкистадора невыносимо.

В объёмистых справочниках по проблемам контакта, где предусмотрено абсолютно всё, есть ли параграф: что делать, если о тебе забыли дикие хозяева, которые должны трепетать перед тобой либо выказывать гневное недоверие?

Может, сходить на «Компас», справиться у компьютера, а потом вернуться — к этому времени Старший как раз придёт домой и спросит: «А ты что здесь делаешь, грозный пришелец?»

Павлыш улыбнулся своим мыслям.

Он поднял голову.

Напротив него, на шкуре, там, где так недавно восседал Старший, уютно устроился большеглазый юноша. Прижал колени к подбородку, подложив под него ладони. Смотрел на Павлыша в упор, глаза его были велики, прозрачны, и зрачок занимал весь глаз. У юноши была длинная шея, и голова вытянута вверх, сжата с боков, словно природа, создавая его, старалась подчеркнуть птичье изящество этого существа. Юноша был в костюме, облегающем его плотно, без швов и складок. Но без шлема. И руки его были пусты.

— Здравствуйте, — сказал Павлыш и только тогда удивился: — Вы как сюда попали?

— Я был здесь, — ответил юноша. Глаза его медленно пульсировали.

Мозг Павлыша усиленно работал, перебирая варианты: откуда это существо, этот юноша? Он знает русский язык. Он здесь без шлема, без скафандра, одет легко — то есть живёт здесь, привычен к этому миру.

— Вы были в «Компасе»? — спросил Павлыш.

— Был. Вы спугнули меня.

— Почему вы ушли?

— Вы не спрашиваете, почему я пришёл?

— Это почти одно и то же.

— Я не желал зла. Мне было любопытно. Я не хотел, чтобы вы меня видели. Зачем? Вы спокойно улетели бы обратно. Как только дождались помощи. Но когда я понял, что вы меня увидели, у меня возникло подозрение, что вас тоже охватит любопытство. И я не ошибся.

— Вы не хотели этого?

— Нет. И я, к сожалению, недооценил вас. Я не думал, что вам удастся проникнуть в долину.

— Откуда вы знаете мой язык? — спросил Павлыш.

— Знаю. — Юноша не стал развивать эту тему. Заговорил о другом: — Простите, что вам пришлось подвергнуться стольким неприятностям из-за аварии. Но, к сожалению, меня не было в те дни в долине. Я не мог прийти к вам на помощь.

Потом Старший сказал мне, что его люди видели падающую звезду. И я заинтересовался. Сначала я решил, что корабль погиб. А вы добрались до маяка, не так ли?

— Так, — ответил Павлыш. — Робот опускался здесь несколько лет назад?

— Несколько десятилетий, — поправил его юноша.

— И не обнаружил здесь следов разумной цивилизации.

— Роботы могут ошибаться. Следы, которые доступны их суждению, должны быть весьма очевидны.

— Вы говорите по-русски почти без акцента. — Павлыш настойчиво и безнадёжно пытался удовлетворить любопытство.

— Спасибо за комплимент.

— Ни Старший, ни воины не были особо поражены моим появлением. Меня это удивило с самого начала.

— Вот видите, вы наблюдательны. — Юноша остановил жестом Павлыша, намеревающегося продолжать. — Теперь выслушайте меня внимательно. Я обещаю, что завтра же приду к вам на корабль. И тогда всё расскажу. И о себе, и о вас, и о том, почему я знаю ваш язык. Тут нет никакой тайны. Однако сейчас у нас очень мало времени. В любую минуту сюда могут войти.

С этими словами юноша легко вскочил, он оказался высок и хрупок.

— Да, кстати, — спросил Павлыш, — где Старший? Неужели мои пленники сбежали?

— Какие пленники? Вставайте.

— Жало и Речка. — Павлыш поднялся и посторонился, пропуская юношу. Ему показалось вдруг, что толкни он его — юноша переломится.

— Вы уже познакомились?

— И при очень драматических обстоятельствах…

— Жало и Речка сидят в отведённой для них камере. Ничего с ними не сделается. Я там был несколько минут назад. — Юноша задержался в двери тёмным силуэтом, тонкие руки замерли в воздухе. — Я вас прошу, и это весьма серьёзно, — произнёс юноша, — не вмешивайтесь в дела этой долины. Я сейчас уведу вас отсюда лишь мне известным путём. Потом постараюсь распутать то, что вы натворили.

— Я ничего такого не натворил.

— Не перебивайте меня. Вы будете ждать меня на корабле. Я приду. Может, даже не завтра, а сегодня же, через несколько часов. Я даю слово, что всё расскажу. Ясно? А сейчас следуйте за мной. И чем быстрее забудут о вас в этой деревне, тем лучше. Опасны не ваши действия, а сам факт вашего появления.

Над площадкой вились твари, суетились над входом в пещеру. Разогнав их взмахом руки, навстречу шёл Старший. Он опустил руку, отёр когти о шерсть на бедре, наклонил набок голову и что-то проворчал про себя.

Юноша замер на месте, и Павлыш чуть было не налетел на него.

— Поздно, — сказал юноша по-русски. — Опоздали. Молчите. Говорить буду я.

И тут же заверещал лингвист, потому что юноша перешёл на местный язык.

— Ты где пропадал? — спросил он. Голос его был высок и отрывист.

Два воина, шедшие из пещеры вслед за Старшим, остановились, попятились назад, в темноту.

— Великий дух! — воскликнул Старший, сгибаясь к земле и запрокидывая при этом голову вверх, чтобы не упустить глазами взгляда юноши. — Повелитель духов, я виноват перед тобой. Но я думал, что он лживый дух, подосланный Великой Тьмой.

— Иди за мной, — приказал юноша, обходя Павлыша и отступая к комнате Старшего. — Не дело разговаривать под открытым небом. Нас могут увидеть. А видеть меня нельзя.

— Ты прав, Великий дух, — согласился, касаясь когтями земли, Старший. — Пусть стены закроют нас от чужих глаз.

Павлыш мог поклясться, что на лапах Старшего была кровь.

* * *

— Говори, — разрешил юноша, обращаясь к Старшему. Руки его всё время были в движении, казалось, что они живут независимо от тела. — Говори, что произошло.

— Они опять сбежали, — ответил Старший. — Я не знаю как.

— В чём их грех? — спросил юноша. — Я видел их в пещере. Но не знаю, в чём их грех. Говори быстро.

— Мы поймали их, — объяснил Старший. — Они бежали, но мы поймали их.

— Говори с начала.

— Ты не знаешь? — Старший поднял голову, и Павлыш увидел кровоточащие порезы на его шее — наверно, следы когтей.

— Не спрашивай духа. — Рука юноши взлетела вверх, и длинный палец на секунду замер у лица Старшего. — Ты знаешь, что нельзя спрашивать духа. Если я сказал, что хочу знать, — рассказывай.

Тыльной стороной лапы Старший вытер кровь с шеи.

— Речка плохая, — начал он. — Ты помнишь, дух, что отец её пришёл с гор. Мы хотели убить его, но ты сказал — пусть живёт.

— Её отца звали Немой Ураган? — спросил юноша.

— Да. Немой Ураган. Потом он хотел уйти из долины. Его пришлось унести в храм. Ты помнишь.

— Я помню. И у него осталась дочь?

— Речка. И ещё был один молодой. Жало. Он тоже наслушался речей Немого Урагана. Он хотел уйти. Речка ушла с ним.

— Как он узнал дорогу?

— Наверно, Немой Ураган рассказал ему о пути в скалах.

— Я же велел найти путь, по которому прошёл Немой Ураган, и завалить камнями.

— Путь берегла Белая смерть. Путь мог пригодиться.

Юноша забыл о присутствии Павлыша. Пальцы его пробежали по груди, засуетились у плеч.

— Ты хочешь сказать, что они ушли к реке?

— Да. Они ушли к реке. На рассвете. Когда я узнал, я послал вдогонку воинов. Через пещеру. Воины догнали их. И Белая смерть тоже.

— Они ушли от Белой смерти?

— Они не ушли. Но твой брат убил Белую смерть.

— Мой брат? — удивился юноша.

Старший мотнул головой в сторону Павлыша.

Юноша только тогда вспомнил о существовании Павлыша. — Вы?

— Тут я и появляюсь на сцене, — признался Павлыш. Чувствовал он себя неловко. Будто залез в чужой огород и попался сторожу.

— Виноват я сам, — быстро сказал юноша по-русски. — Не надо было мне отлучаться.

— Они вернулись вместе, — произнёс Старший, не глядя на Павлыша. — Воины не смели спорить с духом.

— Хорошо, что вы не продолжали творить суд и расправу, — сказал юноша Павлышу.

— Я не агрессивен, — возразил Павлыш, подходя к копьям, сваленным в углу, и пробуя пальцем каменное остриё. — Скорее, я — зевака. Я готов неделями наблюдать, как ползёт кузнечик по листу лопуха или как убирают снег на улицах. Между прочим, удивительное зрелище.

Юноша поморщился, словно ему было больно.

— Не время шутить, — ответил он и обернулся к Старшему, приглашая продолжать.

— Великий дух вчера сказал, что может прийти его брат. Но глаза мои обманули меня. Я старый человек и не достоин быть Старшим. Боги наградили твоего брата плотью.

— Боги всемогущи, — проговорил юноша назидательно.

— Твой брат чуть не погиб, провалившись в ловушку на тропе. Я решил, что меня обманули духи тьмы. Ты же оставил меня в неведении.

— А что с Речкой и Жало? — спросил Павлыш.

Старший не ответил. Он молча смотрел на юношу, словно ждал разрешения говорить.

— Говори, — сказал юноша.

— Мы настигли их.

— Они в темнице?

— Его скоро поймают. Воины гонятся за ним.

— Так. — Юноша наклонился вперёд, чуть не касаясь Старшего кончиками вытянутых, дрожащих, как струны, пальцев. — Так.

— Не гневайся, Великий дух. Его поймают.

— А Речка где? Что с девушкой? — спросил Павлыш.

— Её догнали. Она дралась, как дикий зверь.

— Что с ней?

— Она умерла.

— Как? — Юноша ещё качнулся вперёд.

— Я не мог остановить воинов. Она дралась. Воины были злы.

— Без моего разрешения? — Юноша взмахнул рукой, будто хотел ударить ею по камню.

«Ушибётся», — мелькнула мысль у Павлыша.

Рука свободно прошла сквозь камень, и, заметив это, юноша тут же подтянул её к груди, кинул взгляд на Павлыша и проговорил быстро, словно ничего не произошло:

— Ты совершил плохое дело, Старший. Ты ослушался богов, ибо сказано, что нельзя убивать, не получив слова.

— Я виноват, Великий дух.

Старший был и в самом деле напуган. Его даже не удивило происшествие с рукой Великого духа. Он склонил голову, спрятал её в шерсти плеч, острые локти торчали под углом к вздыбившемуся хребту.

— Ты убил девушку. Ты упустил Жало. Куда он побежал?

— К долине, к реке. Но его настигнут у завала. Я бы добежал с воинами, но я стар и не могу бегать быстро.

Юноша на мгновение приоткрыл глаза, думал. Посмотрел на Павлыша, сказал по-русски:

— Прошу вас, не волнуйтесь, посидите здесь. Никуда не отлучайтесь. Если бы не вы, девушка была бы жива.

— Хорошо, — ответил Павлыш растерянно.

Юноша обернулся к Старшему:

— Иди за воинами. Ты вернулся, потому что боялся Жало. Ты не хочешь умереть. Иди за воинами. Я пойду вперёд и увижу, куда побежал Жало. Я укажу тебе путь. Иди же.

Старший пятясь выполз из пещеры, зашлёпал подошвами.

— Я скоро вернусь, — продолжал юноша. — Я — напрямик.

Он встал и направился к дальнему углу пещеры.

— Ждите.

Он вошёл в стену, словно канул в густой туман.

* * *

Жало добежал до завала. Тонкие лучики света прорывались в щели между камнями, и вдоль каждого лучика струился тёплый живой воздух.

Речки не было слышно. Сейчас Жало не думал о ней. Он видел лишь камни, чёрные камни и свет, пробивающийся сквозь них. Он толкнул глыбу, она чуть шевельнулась, но не сдвинулась с места. Теперь уже были слышны шаги и крики, совсем недалеко — а может, ещё далеко: звук по пещере летит не так, как на земле.

Жало навалился на камень плечом; отпрыгнул в сторону, когда камень всё-таки не поддался, отбежал на несколько шагов, снова бросился на глыбу, и снова неудача. Было бы время, он не спеша расшатал бы камни, нашёл тот, который держит на себе завал.

Шаги сзади на мгновение затихли. Воины слушали.

— Он там! — Это был голос Инея.

Жало толкнул самый верхний камень, тот отвалился и покатился навстречу яркому солнцу, и лучи солнца ослепили беглеца.

— Вот он! — Голос был совсем рядом.

Жало нырнул в отверстие и, обдирая шерсть на боках, рвался наружу, как червяк, зажатый в пальцах. Он тянул себя руками, перебирая ими по откосу, подтягиваясь к острым краям скал. В последний момент в пятку ударило копьё, брошенное подбежавшим ближе других воином… Но Жало уже катился по камням и траве, не чувствуя боли; вскочил на четвереньки и побежал громадными скачками вперёд, к реке, поджимая раненную ногу.

Его спасло именно то, что он не сумел разобрать завал у входа в пещеру. Отверстие, сквозь которое он выскользнул, было узко даже для него. Не подгоняй его ужас, он никогда бы не протиснулся в эту дыру. Первый же воин, устремившийся за ним, плечами заклинился в камнях, и прошло несколько минут, прежде чем улеглась свалка у завала — распалённые погоней, запахом крови, воины мешали друг другу. А когда они, раскатив камни, выбежали в долину, Жало был уже у самой реки.

Он приостановился на мгновение. Глаза привыкли к свету, страх, только что державший в когтях всё тело, отступил куда-то к спине, затаился в позвоночнике, ждал, что копьё вонзится в хребет, пригвоздит к земле. Жало метнулся за дерево, обернулся. Воины, суетившиеся у входа в пещеру, казались маленькими, почти не страшными. Жало услышал собственный хрип, дыхание металось в горле, руки были пусты: ни палки рядом, ни камня. Река бурлила на перекате, и Жало знал, что идти надо дальше, на ту сторону, к низким холмам.

Он ступил в воду. Вода была теплее, чем в ручье, что протекал у деревни. Но в ручье вода лишь чуть покрывала камни на дне, а здесь впереди она становилась тёмной, и не видна была земля, которая скрывается под водой. Но Жало не думал об этом. Воины заметили его и бежали вслед. Из-под разрезанной копьём ступни протянулась красная струйка, смешиваясь с водой, и мелкие черви уже сплывались, чтобы полакомиться кровью.

Жало сделал шаг вперёд, и нога провалилась по колено в мягкий ил. Вода подталкивала беглеца к следующему шагу. Он зашёл по пояс. Тот берег был ещё далеко. Почти так же далеко, как будто он и не вступал в воду. Жало показалось, что воины уже догоняют его. И он, не прекращая идти вперёд, оглянулся. Нет, воины отстали… Нога потеряла опору, дна не было, Жало с головой ухнул в воду, река подхватила его и понесла, крутя, затягивая вглубь, не давая вздохнуть…

Жало рванулся вверх, к воздуху, мелко дёргая руками и ногами… Может быть, он бы и выплыл: инстинкт щенка, брошенного в воду, память о тех отдалённых временах, когда предки его жили в воде, существовала где-то в теле, но река была быстра. Она не давала плыть, крутила в водоворотах, но она же и выбросила его на недалёкий перекат, ударила о гальку, и, не сознавая что делает, Жало выпрыгнул из воды, как выпрыгивает испуганная рыба.

Здесь было мелко.

Жало стоял покачиваясь, широко расставив ноги, не решаясь сделать ни шага, чтобы река вновь не подхватила его.

В ушах, заполненных водой, стоял ровный шум. Но где преследователи?

Жало посмотрел назад. Вода, стекавшая по лицу, заливала глаза. Жало отёр её — и было больно дотрагиваться до лица. Воины уже подбежали к реке и столпились там, где его подхватила и потащила река. Жало увидел, как один из воинов поднял руку с копьём.

Когда копьё шлепнулось в воду, чуть-чуть не долетев до беглеца, Жало схватил его и побежал дальше. В одном месте он снова провалился по пояс, но тут же дно поднялось — он побежал теперь по мелкому, прозрачному, прогретому солнцем песку, а воины кричали что-то непонятное вслед — всё ещё шумела в ушах вода, — но не решались войти в реку, потому что боялись большой воды.

Жало забился в кустарник, упал, пополз вглубь, забыв о зверях, что таятся в колючках, оставляя широкий след — клочья шерсти и пятна крови. Кусты, пошептавшись, вновь смыкали листья и ветви, и Жало полз и полз, даже когда уже потерял сознание.

Очнулся он, может, через несколько дыханий, а может, через половину дня — он не мог сказать. Рядом кто-то беззвучно шёл сквозь кустарник. Жало не тронули ни звери, ни ползучие птицы, ни мокрые змеи, скользившие рядом, чтобы посмотреть, кто осмелился забраться в чащу. Но в непостижимом, бесплотном, беззвучном присутствии кого-то была беда, опасность. Жало замер, заставив себя прервать неровное дыхание. Он смотрел между воздушных корней.

Там через прогалину быстро шёл дух — нет, не тот, утренний, добрый, а настоящий Великий дух, которого Жало видел, когда его и других мальчиков Старший привёл в храм, где они должны были пройти Первое испытание. Тогда этот дух сидел на троне в храме, одетый в золотой плащ, окружённый ярким сиянием. Тогда дух был милостив и спрашивал о разном. И велел делать нечто, о чём и Жало и другие мальчики забыли, потому что Великий дух приказал им об этом забыть.

Дух шёл прямо, кусты перекрывали ему путь колючими ветвями, но дух не останавливался, не разводил ветви — колючки входили в его грудь и пронзали ноги, корявые стволы исчезали в нём и выходили вновь из спины, когда дух проходил дальше. Для духа не было преград. Дух искал его, Жало, ничтожного беглеца, убежавшего от смерти, песчинку, нарушившую закон долины. И Жало вспомнил — а это дозволено было запомнить в храме, — что он должен всегда и во всём слушаться Старшего, потому что Старший выполняет волю богов. И горе тому, кто осмелится этого не сделать.

Дух был один. Воины, видно, остались у реки.

Дух остановился, будто в нерешительности. Наверно, почуял беглеца. Дух смотрел в ту сторону, где укрылся Жало.

— Выходи, — проговорил он громко. — Выходи и будь послушен. Я вижу тебя.

Руки оперлись о траву, подчиняясь приказу, дрогнули ноги, стараясь послушаться. Но Жало был слишком слаб, и слабость эта, вопреки старанию победить израненное тело, задержала его, не позволила даже открыть рот, чтобы откликнуться, отдать себя во власть всемогущему, всевидящему духу.

И эта задержка привела к странному. Дух двинулся в другую сторону, отвернулся от тянущегося к нему беглеца и громко сказал:

— Выходи, я вижу тебя!

Но теперь он не мог видеть Жало. Он смотрел не на него. И Жало вдруг понял, что дух не всемогущ. Что дух не увидел его, говорил просто так, пугал, надеялся на то, что Жало сам придёт к нему.

Дух уже пошёл дальше, удаляясь, проходя сквозь кусты, сквозь стволы низких деревьев, бесплотный, но схожий с человеком. Кусты не шевелились, и не было слышно шагов.

* * *

— Логическая неувязка, — произнёс Павлыш вслух.

Он вновь уселся на шкуру. Он был растерян и обижен. Больше обижен. Он ни при чём в смерти Речки. Если её убили воины, они это сделали без него. Наоборот, он же спас ребят от Белой смерти. Юноша боялся Павлыша. Нет, не самого Павлыша — что ему Павлыш, если он может проходить сквозь стены? Он боялся присутствия чужого человека в долине. Этим как-то нарушались его планы. И убежали Жало с Речкой, во второй раз убежали, без всякой помощи Павлыша. Он был тогда там, у храма. Да, а как же юноша проходит сквозь стены? Значит ли это, что на Форпосте обитает раса «юношей», столь далеко ушедшая вперёд, что добилась проницаемости материи? Значит, тут цивилизация древняя, высокоразвитая и в то же время не технологическая — без городов, машин… Где же она прячется? Под землёй? В океане? И посылает миссионеров к отсталым племенам? Космос велик и неразгадан — люди коснулись лишь самых краёв его, разгадали лишь первые тайны… И уж совсем сказочный образ возник в мозгу — раса существ бесплотных, полупрозрачных, живущих в воздухе, в облаках, повелевающая приземлёнными грубыми дикарями… Чепуха. Юноша был вполне телесен, никуда не взлетал и, если ему надо было, убегал на ногах. А камень? Как рука прошла сквозь камень? Движение было нечаянным — проницаемость юноши не была сознательным действием. А почему тогда он не провалился в землю?

Павлыш постучал пальцем по плоскому камню-столу. Камень был прохладен, безнадёжно твёрд. Над проницаемостью бились учёные на Земле и у Корон. Но пока без практических результатов. Павлыш подошёл к стене, к тому месту, в которое ушёл юноша. Никакой потайной двери, никакой щели. Всё происходило без фокусов. И вряд ли можно говорить об оптических иллюзиях.

Невнятные голоса донеслись снаружи. Зашуршал лингвист, но не смог разобрать, о чём говорят.

Павлыш подошёл к выходу. В долине потемнело: скрылось солнце, рваная туча прилетела с моря, шла низко, касаясь вершин скал. Два воина спускались по тропе, волоча за собой человеческое тело. Тело Речки. Остановились перед трещиной, куда чуть не провалился Павлыш, совещаясь, как перетащить тело вниз. А на дне долины, у хижин, тоже возникло движение, словно только сейчас туда докатилась весть о чём-то неладном, происходящем в пещере. Горстка тёмных фигурок неуверенно и бестолково продвигалась к ручью и замирала на берегу, будто ручей был рубежом, который невозможно перейти.

Роль наблюдателя, зеваки хороша и интересна лишь тогда, когда тебя не мучает желание вмешаться, пока не начинает грызть ощущение того, что ты, оставаясь наблюдателем, теряешь нечто важное, что не ускользнуло бы от тебя, будь ты участником событий. А бывает и так, что может понадобиться твоя помощь.

Чёрт с ним, с обещанием сидеть в пещере. Павлыш быстро пошёл вниз, к воинам, стараясь не выпускать их из виду.

Один из воинов легко перескочил через трещину. Второй перекинул ему конец верёвки, обмотанный вокруг тела девушки. Затем последовал за ним. Вдвоём они потянули тело к себе, оно сползло в трещину глухо, влажно ударилось о стену. Воины выволокли его наверх и пошли дальше, вниз, не оглядываясь. Жёлтая пыль поднималась от их шагов, клубилась над Речкой.

Павлыш догнал их у храма. Один из воинов услышал шаги, взглянул, не испугался, решил, что так и надо, раз дух следит за их действиями. Они втащили Речку в тёмный проём, но сами в храме не остались. Вышли и присели на ступеньках.

Дверь медленно закрывалась.

Павлыш прошёл мимо отводивших глаз воинов, толкнул дверь, мягко подавшуюся от толчка. За дверью обнаружился небольшой круглый зал; слабо, но ровно светился сглаженный купол потолка.

Помещение было пустым.

Павлыш стоял спиной к полуоткрытой двери, глядел на пол, где должно было лежать тело девушки, и чувствовал физическую усталость от нелепых загадок планеты. Воины не могли унести Речку далеко от порога. Для этого просто не хватило бы времени. Подходя к храму, Павлыш отлично видел, что они были внутри меньше минуты — ровно столько, сколько требовалось, чтобы втащить тело, оставить его в зале и вернуться ко входу. Никакого люка на полу не было. Камень — выровненный, правда, но самый настоящий камень. Значит, если отвергнуть мистику, кто-то ждал воинов в храме и взял у них тело. Отнёс куда-то дальше, во внутренние помещения. Возможно, другие воины или служители храма. Должна быть ещё одна дверь. Значит, сейчас Павлыш стоит в «прихожей».

* * *

Свет, падавший прямоугольником от входа, чуть-чуть не достигал дальней стены, и по освещённому полу от башмаков Павлыша протянулись две тёмные полосы — тень ног. Дверь в следующий зал находилась в том же направлении, спрятанная за каменной плитой, стоявшей торчком у дальней стены. Поэтому Павлыш её и не заметил сразу. Там, впереди, было шуршание, лёгкий стук, возня. Павлыш достал пистолет, взвесил на ладони и положил обратно. Как сказал юноша, он уже достаточно натворил дел в долине. Да и вряд ли воины осмелятся тронуть духа. Если на то нет специального указания Старшего. Сзади прилетел порыв мокрого ветра — двигался дождь.

Павлыш обогнул плиту. За ней обнаружился ровно вытесанный проём, и, прежде чем ступить в темноту очередного за сегодняшний день коридора, Павлыш включил шлемовый фонарь, запрокинул голову, посмотрел наверх. В каменном косяке была щель — дверь опускалась сверху.

Будь что будет. Павлыш быстро шагнул за порог.

— Есть кто живой? — спросил Павлыш. Повёл головой — конус света упёрся в стену, метнулся, рассеялся в темноте…

И тут же зажёгся свет. Он возник сверху, расширяясь, разгораясь, обозначая сперва тёмные формы окружающих предметов, потом заползая в углы, выстраивая вещи, давая им цвет и фактуру.

Тело девушки лежало на низком ложе, покрытом светлой блестящей тканью. Голова была повёрнута набок, губы приоткрыты, желтеет полоска зубов, руки приподняты к груди, словно в попытке защититься, судорожно сжаты тёмные кулачки. За ложем — длинный серый пульт. Кнопки, индикаторы, экранчики — глаза. Щупальца, руки, лапы, выросшие из серого металла, повисли безжизненно, замерли под странными углами. Две машины — тоже со щупальцами, множество ножек поддерживает их над полом, наверное, это роботы, — застыли неподалёку, перемигиваются огоньками. Свет ярок в громадном зале, там дальше ящики, шкуры животных, банки и сосуды с внутренними органами, образцами растений. Странный музей, лаборатория-жилище миссионера.

А может, и он гость здесь, пришла мысль. Не смог улететь, застрял, коротает век, командуя диким племенем?

Павлыш думал так, а сам склонился над девушкой. Нельзя ли что-нибудь сделать? Вдруг она ещё жива?

Девушка была жива.

Формально жива. Раз, другой сократилось умирающее сердце. Пропал, снова возник пульс. Павлыш достал диагноста. Диагност был мал, умещался в ранце, взял его Павлыш на всякий случай, скорее по профессиональной привычке. Диагност зажужжал, впился в грудь девушки тонкой иглой, протянул стрекало ко лбу, заглянул под веко. Был, наверно, доволен, разумная машинка, соскучившаяся по работе. Роботы подъехали поближе, Павлыш сказал им:

— Не мешайте.

Один из роботов отстучал непонятное. Зацокал.

Лингвист молчал — не понял.

Проводки, тончайшие гибкие кабельки протянулись от диагноста к ногам и рукам девушки. Потом защёлкал морзянкой огонёк на макушке. Работая, диагност готовил шприц. Присоски обхватили горло, под давлением вгоняя под кожу стимулянты. Диагност мог оказать первую помощь, не советуясь с Павлышом. Если помощь нужна срочно. Откинулась крышка, выскочила пластиковая карточка. Павлыш прочёл предварительный диагноз: перелом рёбер, ссадины, ушибы, повреждения внутренних органов, кровоизлияния. Он не хотел бы оказаться на месте Речки.

Оставил диагноста на месте, пусть сигнализирует, если что случится. Сам открыл карман-аптечку. «Возможен летальный исход», — повторил заключительную фразу доклада диагноста.

Работать было приятно. Павлыш понимал чувства диагноста, не отказывал машине в праве на них — сам соскучился по работе. Предоставлялась возможность — спасти жизнь. Диагност выкинул вторую карточку — результаты анализов. Без них нельзя было продолжать лечение. Состав крови, антитела, температура. Кое-что можно будет сделать и своими силами. Нужна вода. Местная вода.

— Послушай, — обратился Павлыш к роботу, пользуясь лингвистом, настроенным на местный язык. — Сбегай за водой к ручью.

Робот не двинулся с места.

— Не понимаешь, когда с тобой разговаривают?

Робот молчал.

— Придётся самому сходить. Только предупреждаю… — Павлыш старался казаться строгим. — Чтобы до девушки не дотрагиваться. Ясно?

Потом диагносту:

— Останешься здесь, лапушка. Чуть что — сигнализируй.

Павлыш настроил внутреннюю связь на диагноста. В ушах неровно застучало сердце Речки, со всхлипом тянулся воздух в лёгкие.

Павлыш побежал к выходу, за водой.

Роботы стояли неподвижно.

* * *

У входа были шум, свалка. Воины пытались задержать растрёпанную женщину. Та рвалась к ступеням, бормотала, вскрикивала невнятно. Несколько других женщин стояли поодаль, не вмешивались, лишь подбадривали нападавшую, ругали воинов.

Щелкнув, включился лингвист.

— Убийцы! Звери, подземные черви! Убийцы! — Лингвист пытался перевести речи всех женщин одновременно, торопился, сбивался, сам себя перебивал.

— Отойди! Узнает Старший, ты не будешь жить! Не кусайся!

Это слова воинов. И снова:

— Убийцы! Где мои дети? Где Жало? Я видела снизу! Мы видели снизу, как вы тащили Речку! За что её убили? Звери!

Воины не решались пустить в ход копья, опасаясь женщин — может быть, их собственных матерей, тёток, сестёр. Лишь отталкивали их, огрызаясь, рычали.

Первым Павлыша увидели женщины, стоявшие в стороне.

— Дух! — закричала одна из них.

Женщины отпрянули, спрятали лица от взора духа. Замерли воины. Лишь одна, не слыша ничего, пыталась пробраться к храму.

— Остановитесь, — произнёс Павлыш.

Женщина услышала, заметила его. К удивлению Павлыша, она не склонилась, как остальные, — казалось, её ярость удвоилась.

— Ты убил её!

Воины скрестили копья, она повисла на них, размахивая когтями.

— Ты её мать? — спросил Павлыш.

— Убийца!

— Она мать Жало, — ответил воин.

— И Речка — её дочь, — крикнула из толпы старуха. — Речку привёл к ней Немой Ураган.

— Мои дети! Где мои дети?

Женщина укусила одного из воинов в плечо, и тот выпустил копьё, прижал ладонь к шерсти.

— Ты жестокий дух! Духи — убийцы! Они убили моих детей!

Женщины говорили: «Да, да», — но тихо, прикрывая лица руками.

— Спокойно, — сказал Павлыш. — Я пока никого не убил.

— Вот придёт Старший, он узнает о твоих словах, женщина, — пригрозил воин, вцепившись здоровой рукой в её волосы.

— Где Речка? Где Жало? — кричала женщина. — Они были красивые, смелые, добрые. Лучше всех в деревне! За что ты убил Речку? Я видела, как вы тащили её, чтобы духи вынули из неё сердце.

Женщины вторили ей, словно хор в греческой трагедии.

— Сколько же нужно повторять! — закричал тогда Павлыш, чтобы перекрыть гам. — Речка жива. Она только больна, ранена.

В ушах — передавал диагност — слабо билось сердце Речки.

— Пусти меня к ней!

— С удовольствием. Только сначала нужна вода. Кувшин с водой. Пусть мне принесут.

— Вода?

— Да, для Речки. Она хочет пить, разве не понятно?

— Сейчас, — сообразила девушка из хора и замелькала чёрными пятками по тропинке вниз, к ручью.

— Дух просит воды! — в священном восторге подхватили другие женщины.

Ещё две или три из них бросились вслед за девушкой.

«Ну вот, вроде намечается прогресс, — подумал Павлыш. — Юноша опять будет недоволен, хотя я, кажется, укрепляю его репутацию среди женщин долины».

— А где Речка? Я хочу её видеть, — настаивала мать Жало.

— Погоди. Принесут воды, вместе пойдём.

— Ей больно?

— Она выздоровеет, — вежливо заверил женщину Павлыш. — Через полчаса или через час вы сможете взять её домой.

Воины успокоились, уселись на ступеньки у ног Павлыша.

Мать стояла, сгорбившись, глядела в землю. Ждала. Она непочтительно говорила с духом, она вышла из себя и заслужила кару.

Первые капли дождя взбили пыльные фонтанчики на площадке. Стемнело.

— Будет большой дождь, — произнесла старуха, вроде бы та, что встретилась недавно Павлышу у ручья. Она осталась стоять на краю площадки.

— Старуха знает травы, — сообщил доверительно воин, запрокинув к духу голову, отчего обнажились его клыки.

— Это хорошо, — согласился Павлыш. — Она пойдёт со мной в храм.

— Людям нельзя в храм, — ответил воин. — Только когда Великий дух призовёт их.

— Я не пойду, — отказалась старуха. — Если Старший отдаст Речку матери, я приду в её дом. Я знаю травы.

Две девушки, запыхавшись, волокли грубо слепленный кувшин. Вода выплёскивалась на землю.

— Давайте возьму, — предложил Павлыш.

Девушки не посмели приблизиться к нему, опустили кувшин на землю. Павлыш поднял его и, всходя по ступенькам, предложил матери:

— Можете идти со мной.

Потом воинам, хотевшим было воспротивиться:

— А вас я позову потом. Вы мне можете пригодиться.

Женщина мелко семенила за Павлышом, не оглядываясь, не отставая. Роботы, завидя её, двинулись было навстречу. Павлыш остановил их:

— Без вас обойдёмся. А то обесточу.

Роботы не поняли. Они, тихо жужжа, подбирались к женщине. Усики на их головах шевелились, вспыхивали. Женщина стояла рядом, она даже не увидела Речку: зажмурилась на ярком свету при виде машин.

Павлыш опустил кувшин около ложа; выставляя руки вперёд, решительно отпихнул роботов. Те остановились.

— Ага, прямых действий вы побаиваетесь. — Павлыш обернулся к женщине: — Гляди на свою Речку, только не мешай мне. Машины тебя не тронут.

Женщина опустилась на корточки в ногах Речки так, чтобы не выпускать роботов из виду, косилась на них опасливо. И шептала:

— Что они сделали с тобой, маленькая? Что они с тобой сделали?

Диагност уже заготовил целую кипу карточек — докладов о состоянии больной. Павлыш забрал карточки, быстро просмотрел их. Женщина разглядела диагноста и спросила снизу, не отрывая от него глаз:

— Что он там делает?

— Это мой друг, — ответил Павлыш, — маленький дух. Он лечит.

Женщина протянула вперёд руку, гладила ступни девушки.

Не было кружки, чашки. Павлыш забыл попросить принести что-нибудь поменьше. Пришлось отвинтить колпачок с фонарика диагноста. В воде Павлыш растворил лекарства, дал их попробовать своему маленькому духу. Тот сверил состав со своими данными, дал добро. Павлыш влил содержимое колпачка в рот Речке. Другой рукой держал кисть — пульс был ровным: диагност не терял времени даром. Через минуту, длинную, прошедшую в молчании, диагност засуетился вновь. Лекарства оказывали должный эффект. Речка застонала, приподняла руку, словно защищаясь, открыла глаза. Павлыш думал, что она испугается, но она сразу узнала его.

— Ты здесь? — прошептала она чуть слышно. — А где Жало?

— Он убежал от них.

— А где ты был раньше? Почему не пришёл?

— Я не знал.

— Плохо, — сказала девушка. — Они меня били.

— Всё, — заверил Павлыш. — Больше это не повторится.

Он не был уверен, что говорил правду, — сегодня он уйдёт отсюда и оставит их беззащитными. Кто же этот юноша?

— Не уходи от нас, — произнесла Речка.

Если она и удивилась, увидев его утром у реки, то теперь уже воспринимала его присутствие как нечто естественное. Он был её дух, добрый дух, потому что она верила в духов и хотела в них верить, ибо миром, даже таким бедным, люди управлять не в состоянии. Могучие силы неба и подземелий поступают, как хотят, с маленькими людьми.

— Не уходи, — прошептала мать.

* * *

Жало очень устал и хотел бы поспать. Он даже присел на корточки под большим деревом и подумал: «Я посплю, а потом проснусь и побегу быстро». Это была очень хитрая и удобная мысль — глаза сразу стали закрываться и голова клониться на грудь.

Но тут Жало вспомнил о Речке. Может, она живая?

Вдруг её ещё не убили? Он не может оставить её кровь не отомщённой — так нельзя делать. А если он будет спать, Старший отнесёт Речку в храм к Великому духу, и там её разрежут…

Стало страшно, что Речку разрежут. Жало завыл, так ему было страшно. Даже себя он так не жалел.

От страха Жало вскочил — сразу сон ушёл. Он поднял копьё с раздвоенным наконечником, которое кинул в него воин, и начал переступать с ноги на ногу в такт движениям, превращая вой в песню — как поют старухи в день мёртвых.

Он знал, что надо делать. Надо бежать.

Надо бежать до сломанного дерева с разбитым молнией стволом.

Надо бежать до скалы, похожей на три сомкнутых пальца.

Надо бежать до ямы, на дне которой растут колючие кусты.

Надо бежать до того места, где в речку впадает ручей с жёлтой водой.

Надо бежать вверх по этому ручью…

Это было как песня. И песню Жало выучил, потому что Немой Ураган заставлял петь её каждый вечер тихо, чтобы не услышали в соседней пещере. Немой Ураган не мог говорить, но Жало знал язык его пальцев.

Он бежал мимо сломанного дерева, мимо скалы Трёх пальцев, мимо ямы, вверх по жёлтому ручью — он ухал и громко пел, чтобы другие звери разбежались, а люди услышали. Когда люди услышат, они не будут кидать дротики. Творящий зло всегда беззвучен. Тот, кто предупреждает топотом и криком, — не враг.

Жало устал — такой тяжёлый день, — и ноги бежали еле-еле…

Он не добежал до конца песни, которой его научил Немой Ураган.

Путь ему преградили воины — они вышли из-за скал и замерли, подняв копья. Такие копья, которых в долине нет. Совсем странные копья, похожие на ладонь с выпрямленными пальцами.

Воины были в шкурах — таких шкур тоже нет в долине, кто видел шкуры цвета песка с чёрными пятнами?

Жало не знал, те ли это люди, к которым он бежал.

Если не те, они сейчас ударят его копьями и прекратят его жизнь.

Он знал, как это произойдёт: он упадёт на траву и в горле его будет торчать древко дротика, а вокруг головы на песке или на земле будет красная кровь.

Жало остановился и опустил копьё.

Копьё звякнуло о камень.

Воины молчали.

Волосы у них были длинные, падали на плечи. В долине мужчины обрезают волосы на уровне ушей. А эти люди не обрезают. Старший сказал бы, что они совсем дикие. Как звери. Но у Немого Урагана волосы всегда были длиннее, чем у остальных жителей горной долины.

Жало поднял руки к глазам и, сузив большие и указательные пальцы, провёл ими под глазами и потом выше, к вискам.

Это удивило встреченных воинов.

Жало не знал, почему это их удивило. Немой Ураган, научив его такому жесту, не сказал, что он — табу. Что его можно совершать лишь тому, кто вождь или сын вождя. И если этот жест сделает простой воин или человек другой крови, то с неба упадёт камень и убьёт его. Никто никогда не пробовал проверить это табу. Всем хотелось жить.

Небо не разверзлось и не упало на святотатца.

И тогда воины расступились, и жестами и скупыми звуками стали объяснять гостю, что готовы отнести его в становище.

Благодаря Немому Урагану Жало понимал все движения их пальцев и некоторые из звуков — и отвечал им на их языке.

До становища было недалеко. Воины шли сзади, охватив его полукольцом — он ведь мог быть злым духом, которого послало к ним чёрное Подземелье, чтобы обмануть и потом пожрать всех мужчин.

Но когда они пришли в становище и старшие люди собрались и стали говорить с гостем Короткие Волосы, то все поняли, что это не посланник Подземелья, а самый настоящий сын великого вождя Немого Урагана, который исчез много зим назад… и никто уже не помнил, почему исчез, куда исчез — па мять племени уходила в прошлое лишь на десять зим. Только потому, что Немой Ураган был великим вождём и о нём пели песни, память о его подвигах оказалась длиннее.

Жало знал запретные знаки вождей.

Жало сказал, что его знаки требуют, чтобы воины племени пошли в горную долину и убили его врагов.

Это было справедливо, и Жало имел право требовать этого — он был сыном Урагана и знал запретные для смертных знаки.

Только воины не спешили идти за ним — они готовились к охоте. Они не хотели воевать.

Но старые люди, пошептавшись, сказали:

— Надо идти с сыном Урагана. Надо делать, как велят узы крови. Но лучше спуститься к долине по реке, на лодке…

Некоторые воины рычали от недовольства.

Но нельзя не слушаться богов и стариков. И набрали целую лодку воинов. И поплыли… Жало хотел спать, но не мог показать такой слабости. Он стоял посреди лодки и держал копьё.

Он чувствовал себя великим вождём…

* * *

— Вы с ума сошли, Павлыш, — резко произнёс голос от входа. — Я же просил, умолял вас оставаться у Старшего. И вы обещали больше не вмешиваться в дела долины.

Юноша отмахнулся от жалобно загудевших роботов, подошёл ближе.

При виде его мать упала ниц. Он был настоящим хозяином долины.

— Девушка жива? — удивился юноша. — Старший сказал мне, что её убили.

— Она умерла бы, если бы я не пришёл сюда, — сказал Павлыш.

Резкость в голосе Павлыша заставила юношу метнуть к нему тонкие пальцы, словно умоляя о чём-то. Руки тут же взвились вверх, к пульсирующим глазам.

— Не думайте, что я изверг, — сказал юноша. — И не воображайте, Павлыш, что попали в какой-то притон убийц. Я вам искренне благодарен, что вы спасли девушку. Это у вас диагност? Очень любопытно. Смерть девушки никак не входила в мои планы. Но поймите, мы имеем дело с примитивной цивилизацией, даже не цивилизацией, со стаей. Жестокости присущи разумным существам на этой стадии развития. Если бы не ваше вмешательство, девушка всё равно была бы мертва — так уж написано ей на роду.

— Почему же? — спросил Павлыш, всё ещё раздражённо. — Кто предписывает ей умереть?

— Не я, — заверил юноша. — Её собственная жизнь, её поступки, которыми я стараюсь руководить, клянусь вам, руководить к лучшему. Она по своей воле убежала на рассвете из долины. И без вашего участия погибла бы, убитая Белой смертью. Меня здесь не было. Я не знал об этом. Я не могу читать мысли. Вы её спасли. Очень хорошо. Но не прошло и часа, как она убежала снова. И я поверил Старшему, что она мертва. Поверил, в этом моя ошибка, но я не застрахован от ошибок.

— Хорошо, — согласился Павлыш. — Я не спорю. Я не знаю ничего о вас — вы обо мне знаете много.

— Я обещал рассказать и расскажу, как только вы вернётесь на корабль.

— Я не уверен, что смогу ждать.

— Почему?

— Как вам объяснить? Когда вмешиваешься…

— Кто вас просил об этом? Неужели вас не научили на Земле, что недопустимо вмешиваться в чужие дела?

— А вы?

— Я? Я знаю, что делаю, — вы же действуете вслепую. В этом разница между нами. — Великий дух приблизился к женщине. — Раз девушка жива, её, очевидно, можно убрать отсюда? Ваше мнение?

— Наверно, ей не хуже будет дома. Жизни её ничего, пожалуй, не угрожает.

— Отлично. — Юноша не скрывал, что доволен таким оборотом дела.

Он сказал что-то роботам, и те подкатились к ложу. Женщина приподнялась, оскалилась, защищая Речку.

— Не бойся, — успокоил её Великий дух. — Они только унесут твою дочь к выходу.

Речка попыталась вырваться из цепких щупалец роботов, но тут же силы оставили её.

— Погодите, — сказал Павлыш. — Отгоните своих церберов.

— Кого?

Павлыш уже подхватил девушку на руки и пошёл к выходу. Мать семенила рядом, поддерживая ноги Речки.

Юноша последовал за ними. Он молчал.

У выхода, на ступеньках, Павлыш остановился и, не оборачиваясь, предложил Великому духу:

— Пусть её отнесут воины.

— Я как раз собирался это сказать.

А когда они, проводив взглядом воинов, послушно и на этот раз осторожно нёсших девушку к деревне, возвратились в храм, Павлыш спросил:

— Надеюсь, Старший не будет преследовать её?

— Я ему скажу, — согласился юноша, указывая Павлышу на ложе, ещё тёплое от тела девушки.

Павлыш подобрал с пола забытого диагноста, уселся. Юноша прошёл к пульту, взглянув на показания приборов.

— Надвигается большая гроза, — объявил он.

— Это вас беспокоит?

— Старший с частью воинов остался у реки. Ищут Жало.

— Они убьют его?

— Я приказал доставить его живым.

— Если он дастся живым им в руки, — заметил Павлыш. — И если они совладают с желанием убивать.

— Они должны уже вернуться. Они ищут вдоль скал. На том берегу его нет.

— Вы сами смотрели?

— Да, сам. Воины сказали мне, что он перебрался через реку. Боюсь, что это — только их воображение. Они просто боятся остаться у реки. Там дикие племена. Меня беспокоит, что Жало может найти общий язык с дикарями.

— Ну, и пусть находит. Или вы предпочли бы, чтобы он был убит, раз не воинами, то дикарями?

— Лучше бы он умер, — проговорил юноша сухо.

— Да почему же? Я устал от загадок.

Юноша в волнении прошёл сквозь ложе, и Павлыш чуть было не сказал ему: «Осторожнее, ударитесь о край». Но не успел — ноги юноши вошли в ложе, будто их отрезало по колени. И через шаг юноша снова восстановился полностью, не заметив даже, что столь свободно проник сквозь очевидное плотное вещество.

— Я продолжаю настаивать, чтобы вы ушли, — произнёс юноша. — Я не могу вас удалить отсюда силой.

Павлыш был не в состоянии одолеть охватившее его упрямство. Он подозревал, что уйди он сейчас отсюда — никогда не узнает, что же всё-таки здесь происходит.

— Я боюсь промокнуть, — улыбнулся он.

— Вы же в скафандре, — не оценил юмора юноша.

— Всё равно боюсь. Давайте пойдём на компромисс: вы мне вкратце рассказываете, чем вы здесь занимаетесь — всё равно уж обещали. Я тут же покидаю вашу вотчину.

— Вотчина? Не знаю этого слова.

— Ваши владения.

— Точнее, нашу лабораторию. Тогда подождите минуту. Одну минуту.

И юноша исчез. Растворился в воздухе. Замельтешили стрелки приборов и застыли. Роботы стояли неподвижно, будто привыкли, что их хозяин умеет проваливаться сквозь землю. Павлыш невольно оглянулся — не возник ли юноша за спиной у него. Но юноши не было.

Глава 5Эксперимент

Юноша появился на том же месте.

— Вы не утомились?

— Почему?

— Я отсутствовал три минуты.

Павлыш вздохнул:

— Я уже привыкаю к тайнам. Может, вы сядете?

— Нет, мне удобнее говорить с вами так.

— А где вы были?

— Я? Выключился. Мне пришлось покинуть лабораторию. Кстати, мне сказали, что «Сегежа» вышла из большого прыжка в этой системе. Так что ждите гостей.

— Спасибо, — кивнул Павлыш. — Вы хорошо информированы.

— В том-то и дело, что недостаточно. Иначе бы не произошло неудачи с обнаружением вас. Я получил разрешение рассказать вам обо всём. Чтобы избежать дальнейших недоразумений.

«Наконец-то», — подумал Павлыш. Слушать юношу было трудно — он бегал по комнате, взмахивал руками, возникал то перед Павлышом, то сзади, и Павлышу приходилось вертеть головой, чтобы уследить за собеседником.

— Меня здесь нет, — сказал юноша. — Не знаю, поняли вы это уже или нет. Я нахожусь далеко отсюда, на другой планете. В лаборатории, у себя дома. То, что вы видите, — трёхмерное изображение, управляемое мною. Моё изображение. Копия.

— А я решил, что вы способны проникать сквозь стены.

— К сожалению, нет. Зато оптической иллюзии это доступно.

Юноша быстро подошёл к Павлышу, прошёл сквозь него, и Павлыш постарался отвести голову — инстинктивно: тело успело среагировать на возможный надвигающийся удар, а мозг не успел дать телу приказ оставаться недвижным. Юноша слился на мгновение с Павлышом, и тут же оказался позади него, и оттуда донёсся насмешливый голос:

— Потускнел ли свет, когда ваши глаза находились внутри меня?

— Честно говоря, не видел, — признался Павлыш. — Я зажмурился. И двойник повторяет все ваши движения?

— Нет, это сложно. Мне бы пришлось бегать часами по лаборатории. Это непрактично. Чаще всего, если не надо покидать храм, то я воспроизвожу движения, которые повторяет моя копия. Как сейчас, например. Лаборатория напоминает это помещение храма. Лишь в исключительных случаях моя копия покидает храм. Тогда управление ею усложняется.

— А обычно в этом не возникает нужды?

— Я нахожусь в храме. Старший приходит ко мне за советом и приказами. Отсюда же я могу наблюдать за всем, что происходит в деревне. Поглядите.

Юноша сказал что-то роботу, и тот подкатился к пульту. Один из экранов зажёгся, превратился в овальное окно в долину, прорубленное в скале, неподалёку от крайней хижины. Отсюда была видна дорожка вдоль ручья. Перед второй с краю хижиной стояли воины, беседовали о чём-то, не спешили возвращаться наверх. Неподалёку, собравшись кучкой, судачили женщины. Порой одна из них забегала в хижину.

По приказу юноши робот увеличивал изображение до тех пор, пока лицо младшего воина не заняло весь экран, так что можно было разглядеть каждую шерстинку на лице, клык, прикусивший нижнюю губу. Воин оглянулся, посмотрел на Павлыша.

— Он не видит экрана, — уверил юноша. — Приёмное устройство хорошо замаскировано в скале. У меня здесь ещё несколько экранов. Они контролируют различные части долины. Мы установили их во время экспедиции.

— Вы здесь — нечто вроде этнографической экспедиции?

— Не совсем так. Мы в самом деле Великие духи долины, повелители этих существ.

Дождь, сыпавший до того времени редкими крупными каплями, обрушился на деревню, в несколько секунд загнал воинов и женщин в хижины.

— Жалко, что у нас нет мониторов в хижинах. Но это невозможно, пока они не научатся делать каменные дома. В пещеры переселить их не удалось. Там слишком сыро.

Дождь хлестал по улице, вода буравила канавки, стекала к ручью, распухавшему на глазах. Грохот грома донёсся до Павлыша — проник сквозь камень стен. Павлыш ждал.

— Планета эта обнаружена нами около ста лет назад. Мы нашли здесь племена, стаи дикарей, разум в которых лишь пробуждался. Это было необыкновенное везение. Не так ли?

— Так, — согласился Павлыш.

— Мы вышли в космос раньше Земли, — сказал юноша. — Мы видели больше, знаем больше. Но лишь здесь нам удалось застать редчайший, коренной момент в создании разумного существа — рождение цивилизации, её зарю. Мы могли бы устроить здесь базу, столь далеко от дома, в атмосфере, которая непригодна для дыхания, на земле, которая не может родить нашей пищи. Мы могли изменить планету, приспособить её для себя. Но мы не пошли на это. Мы оставили всё, как есть. Мы решили следить за ней, за тем, как развивается жизнь — поколение за поколением, ждать, пока они изобретут колесо, научатся разводить огонь, взлетят в небо. И на это, мы знали, потребуется много тысячелетий.

Робот по знаку юноши подкатился вновь к пульту — включил ещё один экран. Долина реки терялась в тумане ливня.

— Ничего здесь не увидишь, — огорчился юноша. — Куда же девались воины?

— И мы на Земле не знали, что эта планета уже открыта?

— Ничего удивительного, — ответил юноша. — Планет миллионы. Я, например, впервые узнал о Земле вчера, увидев ваш корабль. Хотя Земля давно вышла в космос.

Ручей превратился в широкий поток, и жёлтая вода приближалась уже к хижинам, покрывала тропинку, обтекала, вздыбливаясь, забытый на тропинке кувшин.

— Мы установили мониторы в некоторых точках планеты, чтобы наблюдать за жизнью её обитателей. Но этого было недостаточно. Мы учёные, и для нас возможность поставить эксперимент слишком соблазнительна, чтобы от неё отказаться. И вот лет семьдесят назад — я считаю по земным нормам — мы, группа учёных, добились разрешения провести на планете опыт. Направленный на благо этой планеты. Мы нашли эту долину — достаточно обособленную и легко контролируемую. Здесь обитало небольшое племя. Мы прилетели сюда, остановились в горах. Первым делом взорвали, завалили единственный естественный выход из долины — по крайней мере, тогда мы полагали, что он единственный. Затем приспособили одну из пещер под наблюдательный центр, установили оборудование для связи и контроля, экраны для слежения за повседневной жизнью племени. Затем экспедиция покинула планету, предоставив жителей долины самим себе. И мой предшественник занял место здесь, где сейчас нахожусь я, у пульта в нашей лаборатории. Его оптический двойник вошёл в пещеру. Так пещера стала храмом, а он — Великим духом.

— Вы решили управлять развитием жителей долины?

— Да. Мы решили ускорить эволюцию общества. Причём, повторяю, не в масштабе всей планеты — пусть развивается, как ей положено, — мы поставили новый и по-своему грандиозный опыт над небольшим социумом… Вам не кажется, что и большая река выходит из берегов? Я такого ливня просто не помню. Как бы вам не пришлось остаться здесь, пока не схлынет вода.

— Похоже, что так, — произнёс Павлыш равнодушно. Сейчас всё его внимание было приковано к рассказу юноши. Кончится дождь — вода спадёт. Не будет же ливень продолжаться вечно.

— Мы не могли ждать тысячу лет, пока они научатся разводить огонь, и десять тысяч лет, пока они придумают колесо. Но мы могли научить группу людей разводить огонь… Пятьдесят пять лет за этим пультом провёл мой предшественник. Пятнадцать лет здесь работаю я.

— Сколько вам лет?

— Много, — улыбнулся юноша. Он спешил. — Каждого ребёнка, родившегося в деревне, относят в храм. Воины оставляют его во внешнем помещении, далее ребёнок попадает в руки к роботам — они тщательно исследуют его, затем вся генетическая информация передаётся в лабораторию. Если существуют доступные исправлению генетические изъяны — они исправляются. Если ребёнок непригоден для дальнейшего воспроизведения потомства, мы принимаем меры, чтобы потомства у него не было. Иногда приходится идти на ликвидацию особей. Долина невелика, и приходится тщательно контролировать количество едоков.

— Вы их убиваете?

— Для блага остальных. Не будь этого — долина была бы уже перенаселена, а мы не можем привозить сюда пищу или загонять в долину долгоногов. Не смотрите на меня укоризненно — вы забываете, Павлыш, что мы проводим эксперимент. Цель его — ускорение эволюции на планете, то есть благо для планеты. Не уничтожь мы никуда не годного ребёнка, из которого вырастет идиот или бесплодный мутант, он умрёт сам по себе, но предварительно отнимет у достойных пищу.

— Но почему не дать части племени покинуть долину?

— Потому что эксперимент — а вы как учёный должны знать это — может проводиться лишь в чистой обстановке. Внешние факторы слишком сложны, чтобы их учесть. Остальная планета для нас — контрольный полигон. Только тщательно изолировав долину, мы можем понять сравнительный ход эволюции. На чём я остановился? Да, мы внимательно наблюдаем за каждым ребёнком в племени, мы должны выяснить, на что он способен, должны подыскать ему потенциальную пару — ведь то, что природа совершает, перебрав множество ошибочных вариантов, вслепую, мы должны делать безошибочно. Наконец, в один прекрасный день мы вызываем подростков в храм, где вновь обследуем их, подвергаем влиянию направленной радиации для того, чтобы в их потомстве вызвать благоприятные мутации. А волю нашу — кто на ком должен жениться, кому чем заниматься, где жить, — сообщает Старший. Уходя из храма, подростки забывают, что здесь было, — лишь помнят сияние Великого духа и знают, что воля его нерушима.

— И у вас никогда не бывает срывов?

— Никто не гарантирован от этого. Мы не волшебники, а учёные. Мы — повитухи новой разумной цивилизации. Может быть, со стороны наша работа иногда кажется недостаточно гуманной, — кивок в сторону Павлыша. — Но есть старая русская поговорка: «Лес рубят — щепки летят».

— Вы замечательно выучили язык. Когда и как?

— Не напоминайте. Пока я мучился с языком, вы успели проникнуть в долину.

— Так на планете у вас есть хранилище языковой информации?

— Да, в том числе все основные языки Земли. Информационный раствор вводится прямо в мозг. Это ускоряет дело, но если бы вы знали, насколько это неприятно! Инфорастворы незаменимы и здесь. На других планетах обучение земледелию длится сотни поколений. В долине это заняло полчаса. Выйдя из храма, обработанные туземцы знали о пахоте, севе и уборке всё, что им положено было знать. Разумное существо не должно тратить столетия на освоение простых навыков.

Павлыш поднялся с ложа, подошёл к юноше и остановился в двух шагах. Неприятно было сознавать, что можно протянуть руку и пронзить собеседника пальцем.

— Была другая поговорка, вернее девиз иезуитов: «Цель оправдывает средства». Девиз сомнительный.

— Когда вы помещаете животное в зоопарк, вы также про являете к нему жестокость. Вы заставляете его трудиться в цирке или таскать повозки. Вы режете обезьян, прививаете им мучительные болезни.

— Но мы делаем это для людей. Разница между нами и животными — разум.

— Где начинается разум? Только ли инстинктами руководствуется обезьяна? Вы сказали, что, производя опыты над животными, руководствуетесь благом разумных существ, царей природы. Мы не пошли бы на то, чтобы вмешиваться в жизнь существ, добившихся права называться разумными. Жители этой планеты лишь делают первые шаги к разуму. Им нужен ментор, учитель, ибо путь к разуму мучителен и долог. Ментор может облегчить этот путь. В конце концов, укорачивая этот путь, мы оберегаем их от излишних жертв. Вами же сейчас руководят чувства. Настоящий учёный обязан отказаться от чувств. Чувства приводят к трагедиям.

— Да, — согласился Павлыш. — Мной руководят чувства, но… Я говорил с вашими подопытными кроликами, со Старшим…

— Старший — умница, великолепная мутация, гордость моего предшественника…

— Вот видите. А мне он неприятен…

— Опять эмоции. Он помощник богов. Когда-нибудь ему поставят памятник в этой долине. Его благодарные потомки.

— Но я говорил и с Жало и с Речкой. Думали ли вы, что заставило их, с таким риском для жизни, убежать из долины? Инстинкт?

— Не совсем так. Жало попал под влияние Немого Урагана. Немой Ураган был чужим в этой долине. Он попал в неё случайно, через неизвестный нам ход в скалах. Мы позволили ему остаться здесь, так как думали, что влияние его будет ничтожным. Даже интересно было подключить свежую генетическую струю в нашу группу. Мы ошиблись. Его пришлось со временем ликвидировать.

— Почему?

— Он не прижился в долине: привык к большим просторам. Он охотник. Кроме того, организован куда ниже, чем наши подопечные. Даже речевой аппарат у него был недостаточно развит. Мы бы с удовольствием отпустили его на волю. Я уже намеревался стереть у него память о долине и приказать воинам унести его к реке. Но он убежал раньше, чем я успел привести свой план в исполнение. Вернули его в безнадёжном состоянии. Он всё равно бы умер. Излишняя мягкость привела к неприятностям.

— Вы очень легко это говорите.

— Мне лично искренне жалко этих существ. Как жалко любое живое существо, будь оно разумным или нет. Но в долине, должен признаться, мы не единственные хозяева. Старший также обладает определённой властью. И власть эта зиждется на обычаях, выработанных не только нами — коллективный разум племени тоже фактор, с которым мы считаемся. За семьдесят лет родились и оформились мифология племени, традиции и порядки… тем более что и это входит в эксперимент. Так вот, племя приносит в жертву богам больных и раненых. Они мешают жить племени — живому социальному организму. Организм от них избавляется. Когда мы столкнулись с туземцами — они просто-напросто пожирали друг друга. Теперь они убивают их в храме и оставляют нам для исследований. Без нас результат был бы тот же самый — с той только разницей, что они продолжали бы пожирать своих ближних. Ураган был принесён в жертву. Но он успел внести смуту в жизнь нашего племени. Он внушил молодым пустые мечты…

— Вы противоречите себе. Мечта — понятие, свойственное лишь разумным существам.

— Хорошо, я неправильно выразился. Не мечту — возбудил в них желание вырваться из долины к реке, на широкие просторы, где много пищи. То есть действовал верным путём — через желудок. Приятнее питаться мясом, чем зерном. Мы же научили туземцев сельскому хозяйству и сократили, частично сознательно, частично по необходимости, мясной рацион. Жало — молодой энергичный представитель племени. Присмотритесь к нему внимательнее — волосяной покров на нём реже, он выше других туземцев и держится прямее. Если мы его потеряем, я буду искренне расстроен — я возлагал на него большие надежды как на производителя. Я хотел поглядеть, какое получится потомство от него и дочери Старшего. Крайне любопытно. Может быть, именно здесь мы совершим скачок вперёд, сэкономим несколько десятилетий. И я не теряю надежды, что Жало найдётся.

— А Речка?

— У Речки плохая наследственность. Она не стабильна, слишком эмоциональна. Мне вообще бы не хотелось, чтобы у неё были дети.

И тут Павлыш вдруг почувствовал, что его перестаёт интересовать разговор. Даже не мог понять, почему. Как будто он уже слышал когда-то раньше, что скажет увлёкшийся юноша, и знал, что на каждое возражение Павлыша у него будет разумный ответ, и знал даже, что ему никогда не поколебать глубокой уверенности экспериментатора в правильности и нужности всего сделанного в этой долине. Когда-то греки верили в судьбу, в предопределённость. В трагедиях люди поднимались против рока и терпели неизбежное поражение, ибо судьба их была заранее решена. В действительности дела у греков обстояли не так уж плохо — трагедии чаще всего оставались трагедиями на сцене. Люди, восставшие против рока, порой добивались успеха. Потому что богов на самом деле не было. Жизнь долины показалась Павлышу осуществлённой греческой трагедией. Люди в ней не только верили в предопределённость судьбы, в существование духов, расписавших наперёд каждый шаг, но они при этом не ошибались. Духи правили ими и на самом деле. Стоило родиться младенцу, как вся жизнь его была уже рассчитана наперёд умными и неподкупными автоматами: известно, и когда он женится, и сколько у него будет детей, и чем он станет заниматься. И если кто-нибудь восставал против судьбы, то его наказывали, жестоко и неумолимо. Великие духи и их слуги на планете — воины Старшего.

И вот тогда Павлыш, продолжая вполуха слушать бесконечную вязь слов увлёкшегося экспериментатора, понял, что если раньше он сочувствовал Речке и Жало, поскольку спас их от смерти (частично запланированной духами, потому что именно они поставили Белую смерть стеречь проход в скалах, открытый Ураганом) и этим выделил их из безликой пока толпы жителей долины, то теперь вдруг увидел в беглецах героев греческой трагедии, восставших против судьбы, неумолимой и бесстрастной. Шансов победить у них не было. И всё-таки, как и положено героям трагедии — жаль, что ни Жало, ни Речка никогда не смогут прочесть Эсхила или Софокла, — отступать они не хотели.

— Вы можете мне возразить, — донёсся откуда-то издалека ровный голос юноши, — не руководило ли Речкой чувство, называемое у людей любовью? Отвечу: может быть. Допустимо назвать любовью и отношения у собак: самка следует за самцом. Но с моей точки зрения, Жало не осознавал, что именно генетическая неустойчивость Речки, первобытная дикость, заложенная в неё отцом, лишь недавно преодолённая жителями долины, разбудила в нём атавистические чувства — чувства хищника, стремящегося вонзить клыки в тёплый бок долгоногов…

— Смотрите, кто-то пришёл, — перебил его Павлыш.

* * *

Роботы, как по команде, повернулись ко входу. Оттуда донёсся стук.

— Старший, — произнёс с облегчением юноша. — Это стучит он. Он не имеет права войти сюда. Хотя, подозреваю, заглядывал. Старшему свойственно любопытство.

Юноша быстро прошёл к двери.

Павлыш остался стоять. Роботы глядели на него сердито, а может, это Павлышу показалось. Неужели они поймали

Жало? Нет, они не убьют его. Он слишком ценный генетический материал. Он нужен. Но уже никогда он не увидит больше широкой равнины. И никогда Речка не будет бежать рядом с ним, потому что Жало должен способствовать успеху большого опыта.

Павлыш подошёл к экрану, смотревшему на реку. Ливень продолжался. Река широко разлилась по равнине, подступила к самым скалам, вершины деревьев выступали тёмными холмами над бурлящей водой. Нет, сейчас до корабля не добраться.

— Я отпустил его. — Юноша возвратился в комнату. — Жало они не поймали, и я имею все основания полагать, что он погиб в наводнении.

Юноша тоже подошёл к экрану и вгляделся в бешенство воды.

— Нет, ему не выжить.

Он вздохнул печально.

— Это был замечательный самец. Со временем он стал бы вождём племени.

— Мне тоже жалко его, — сказал Павлыш. — Но иначе. Не из-за эксперимента.

— Знаю, — горько улыбнулся юноша и развёл в стороны длинные нервные руки. — Но что делать? Разум предусматривает терпимое отношение друг к другу. Устал я сегодня. Пора отдохнуть.

Юноша ещё раз взглянул на экран, потом обратился к Павлышу:

— Вам сейчас рискованно выбираться обратно. Оставайтесь здесь. Поспите. Вас здесь никто не побеспокоит. Эти ливни кончаются через несколько часов. Вскоре спадёт и вода в реке. Спите, вы тоже сегодня устали.

— Спасибо, — ответил Павлыш. — Я воспользуюсь вашим приглашением. Надеюсь, Жало жив.

— Вы забываете, как мало ценится жизнь в первобытном обществе. Через несколько дней все, включая саму Речку, позабудут об этом молодом существе. Они, по-своему, дети — тупые, неразвитые дети.

— Да, кстати, — спросил Павлыш, — если вы изолировали небольшое племя, не приведёт ли это к вырождению?

— Это важная проблема. Мы влияем на генетическую структуру, пробуем различные типы мутаций. Иногда получаем любопытные результаты — даже появляется соблазн вывести новые расы — трёхглазых, двухвостых существ и так далее. У нас поговаривают, что на планете, на другом её континенте будет со временем создана вторая лаборатория — там станут прослеживать возможные варианты физической эволюции. Постараемся конкурировать с природой. Это пока не решено.

— Спокойной ночи, — попрощался Павлыш.

— У вас с собой есть пища?

— Да, — сказал Павлыш. — Я и не голоден. Устал.

— Я ухожу. Эта работа порой утомляет. Хочется уехать на год-два отдохнуть, подытожить сделанное.

— А что вам мешает?

— Чувство ответственности, — ответил юноша. — Я не могу бросить долину на произвол судьбы. Каждый день чреват неожиданностями. Я ментор, и мой долг находиться рядом. Никто, кроме меня, не знает в лицо каждого обитателя долины, не знает их привычек и наклонностей. Трудно быть божеством…

— Вы подвижник, — признал Павлыш.

— Да, — согласился юноша, и он был похож в этот момент на молодого, полного энтузиазма миссионера, готового пойти на плаху в еретическом государстве и гордого тем, что именно ему предоставлена такая возможность. — Но представляете себе, как прекрасен будет тот день — и я надеюсь дожить до него, — когда я смогу сказать уверенно: «Вы разумны, мои дети. Учитель вам больше не потребуется».

— Наступит ли он? — с сомнением произнёс Павлыш.

* * *

Когда юноша снова растворился в воздухе, погасли экраны, отодвинулись к двери роботы и дверь опустилась сверху, беззвучно скользнув в пазах, Павлыш понял, что безумно хочет спать. Если бы он не так измотался за короткий день, то, может, подумал бы, что оказался в тюрьме. Если, скажем, миссионеру придёт в голову временно изолировать незваного гостя. А, впрочем, всё равно. Утро вечера мудренее. Правда, когда проснёшься, никакого утра не будет — только-только разгорится день, начавшийся много часов назад.

Павлыш аккуратно разложил баллоны, скафандр, припасы на полу рядом с ложем, оставил лишь нагубник. А ночью, неловко повернувшись, выпустил его изо рта, но не заметил этого — юноша, оказывается, приказал роботам повысить содержание кислорода в помещении. Павлыш спал долго, иногда проскальзывали сны, смутные, незапоминающиеся, злые. Приходилось убегать от кого-то, и бегство прерывалось жёлтыми мутными потоками, что-то бормотал обиженно Старший, и возвращались минуты крушения «Компаса».

Когда Павлыш проснулся, юноши всё ещё не было — то ли он спит дольше, то ли вызвали к начальству или на совещание, то ли сидит в своей лаборатории, думает, как избавиться от Павлыша и убрать неожиданные поправки, внесённые в продуманный эксперимент беспокойным землянином.

Зубы почистить нечем — забыл захватить пасту, — не было и воды умыться. Павлыш встал на голову, поболтал ногами, чтобы разогнать кровь в жилах, роботы от изумления придвинулись ближе, включили какие-то приборы на пульте — видно, регистрировали необычную позу, полагали её частью эксперимента. Позавтракал Павлыш не спеша, потому что надо было решить — то ли сразу, как придёт копия юноши, уходить на корабль, нельзя же громить чужую лабораторию из-за того, что ты, Павлыш, по своим земным меркам решил судить чужую цивилизацию, то ли потянуть время, остаться ещё на день, узнать побольше о жителях долины и заодно о миссионере, чтобы вернуться к спору с ним, имея в руках не только эмоции, но и факты.

Решив придерживаться второго варианта, Павлыш подошёл к пульту и, дожёвывая бутерброд, попытался разобраться, как включаются экраны обзора. Встревоженный робот подкатил поближе, желая сохранить приборы от чужого, но Павлыш успел нажать нужную кнопку.

Экран, глядевший в деревню, показал стихший, измельчавший дождь, воду вровень с полом хижин и безлюдье. Деревня и даль долины за ней были окутаны серым серебристым светом — поднявшееся высоко солнце пробивалось сквозь облака. Дождь кончался.

Второй экран, направленный в сторону реки, также оказался окном в серебристый день, подобный последнему дню потопа, когда бог уже устал поливать мир водой, но не собрался ещё разогнать тучи. С возвращением придётся подождать.

Сидеть взаперти также не входило в планы Павлыша.

Он дожевал бутерброд, выпил кофе, оделся. Оставалось лишь защёлкнуть забрало шлема, и он готов покинуть скучный храм. Юноша не появлялся.

В последующие полчаса Павлыш перезарядил камеры, детально ознакомился со своей тюрьмой, пытаясь найти способ связаться с лабораторией, чтобы поторопить или разбудить юношу. Решил было нажимать все кнопки подряд, пока хозяева не прибегут остановить нахала, и лишь природная воспитанность удерживала Павлыша от этого решительного шага. Наконец, не выдержав, он занёс уже ладонь над первым рядом кнопок, как движение на экране заставило ладонь замереть в воздухе.

Мерно шлёпая по воде и грязи, к деревне приближались воины, которые кого-то несли. Павлыш пригляделся. Это была Речка. Старший семенил сзади, порой широко разевая пасть, видно, приказывал, подгонял. Деревня молчала, никто не вышел навстречу, не выглянул из хижин.

Рядом, на втором экране, который глядел за пределы долины, мелькнуло что-то чёрное.

Павлыш кинул взгляд туда. По реке, еле отличаясь от плывущих стволов, неслась длинная долблёная лодка. Люди в ней казались вертикальными чёрточками. Лодка приближалась. Павлыш увеличил изображение, а сам снова посмотрел на первый экран. Мать Речки метнулась к воинам, вцепилась в шерсть Старшему. Тот рванулся вперёд, оскалился, присел, испугался.

Лодка приближалась. У людей в ней были копья.

Старший крикнул что-то. Воин обернулся и занёс копьё над женщиной.

Лодка разворачивалась, приближалась к обрыву, она шла прямо на камеру. Павлыш не был уверен, что на носу стоит Жало. Надо было подождать ещё несколько минут.

Женщина упала на тропинку, забилась в воде, лужа темнела от её крови. Воины продолжали свой неторопливый шаг. Старший догнал их. Люди из хижин подходили к лежащей женщине. Молчали.

Лодка приближалась к обрыву.

— Что случилось, Павлыш? Вы решили разрушить лабораторию? Этого ещё не хватало. Я готов проклясть день…

Павлыш не мог объяснить себе, почему он выключил второй экран. Он не хотел, чтобы юноша увидел лодку. Он надеялся, что на носу её стоит Жало — погибший при наводнении, упрямый Жало.

— Они убили женщину, — сказал Павлыш. — Посмотрите. Это тоже входит в эксперимент?

— Да, прискорбно, — произнёс юноша.

Он дал ещё большее увеличение, но экран показывал лишь спины, сомкнувшиеся вокруг убитой женщины. Волосатые, согнутые спины.

— Как это случилось?

— Откройте дверь, — попросил Павлыш. — Я не смог. Они волокут Речку наверх. Старший берёт власть в свои руки.

— Не может быть. Успокойтесь, Павлыш. На ранних этапах развития общества власть вождя безгранична.

— Вы сами уверяли меня, что контролируете всю жизнь долины. Или Речка и в самом деле не устраивает вас, как нестабильный тип?

Павлыш увидел, что дверь поднимается кверху.

— Подождите здесь, — сказал юноша. — Поверьте, я справлюсь без вас. Мы не имеем права подрывать авторитет Старшего. Он нам нужнее, чем половина деревни.

Павлыш не послушался. Он выбежал вслед за юношей в полутёмный круглый зал, последовал дальше, к выходу, к серебристому дождю, шуму капель, крикам воинов, стону Речки, резким приказам Старшего. Процессия приближалась к храму.

— Остановитесь! — Голос юноши разнёсся далеко по долине.

«Интересно, — подумал Павлыш, — как они решили проблему передачи звука?»

Воины остановились, бросили Речку на землю.

— Старший, вступи в храм, — приказал юноша.

— Слушаюсь, Великий дух, — ответил Старший, склоняясь к земле. Он поднялся по каменным ступеням, остановился перед духом. — Речка не будет жить, — произнёс Старший просто.

— Я не говорил тебе этого.

— Речка не будет жить. Если она будет жить, завтра два, три, четыре других убегут из долины. Они скажут: Старший не велик. Духи оставили его.

— Ты убил её мать.

— Она подняла руку на меня. Она хотела меня убить. Мои воины оказались быстрее.

Юноша развёл руками, сказал Павлышу по-русски:

— Вы же видите, он логичен.

— И вы согласны с ним?

— Он думает не о себе. Он думает о судьбе общины.

— Удобное оправдание.

— Вы неразумный собеседник.

— А вы жалеете, что я здесь. Вы не уверены в абсолютной правильности ваших поступков. События выходят из-под контроля, но вы продолжаете цепляться за иллюзию чистого эксперимента. Не будь меня, вы бы тут же санкционировали казнь девушки. Тем более что она представляет для вас интерес, как объект патологоанатомического вскрытия.

— Вы правы, — ответил сухо юноша.

Старший ждал. Он был уверен в своей правоте.

— Я не могу вмешиваться в их решения, — объяснил юноша Павлышу.

Павлыш ничего не ответил. Он знал, что не отдаст им Речку, что бы ни делали воины, Старший и бесплотный миссионер. И ещё он мысленно пошёл по пещере вместе с теми, кто находился в лодке. Если там был Жало. И он не хотел говорить юноше о лодке. Лодку он приберегал как неотразимый аргумент в их споре.

— Что ты будешь делать с Речкой? — спросил юноша.

— Исполню волю духов, — произнёс Старший, и Павлышу показалось, что он чуть улыбнулся. Боги всемогущи, но богам можно польстить, богов иногда можно и обмануть — пусть думают, что Старший подчиняется им беспрекословно.

— Тогда отпусти её, — вмешался Павлыш.

Старший удивился. Ответил не Павлышу, ответил юноше:

— Духи говорят: Старший наказывает виновных и кормит людей. Старший не наказывает виноватых — Старшего убьют. Некому будет кормить людей.

— Отдайте Речку мне, — предложил Павлыш по-русски.

— Что вы с ней будете делать? Возьмёте на Землю? Поместите в зоопарк?

— Нет, она будет жить на этой планете. Но я помогу ей найти племя её отца.

— Пусть она будет жертвой Великому духу, — настаивал тихо Старший. — Великий дух любит жертвы.

— Делай, как знаешь, — разрешил юноша.

— Мы отдаём тебе её тело, — продолжал Старший, вновь склоняясь перед юношей. — И тело её матери. Ты будешь смотреть внутрь них и читать знаки судьбы.

Речка очнулась. Приподнялась на локте, узнала Павлыша.

— Дух, — сказала она, — мне больно. Где Жало?

— Не беспокойся, — ответил Павлыш. — Жало придёт.

— Не говорите глупостей, — прервал юноша.

Он спустился по ступеням, подошёл к Речке.

Воины и Старший смотрели на него.

Павлыш взглянул вверх. По его расчётам, те, другие, должны были появиться у входа в пещеру.

Ему показалось, что тёмная фигура мелькнула на краю обрыва и скрылась.

Внизу, у ручья, стояли, не расходились, жители деревни.

Дождь почти перестал, и ветер разгонял облака, рвал их на части.

— Вы можете сказать, что Речка нужна вам в храме, — крикнул Павлыш юноше, оттягивая время.

— Законы, по которым живут эти существа, выше наших с вами желаний, Павлыш.

— Законы созданы вами.

Наверху были люди. Павлыш старался смотреть туда, не поворачивая головы, не выдавая движением своей заинтересованности в происходящем там, у пещеры.

— Веди её, — велел юноша.

Потом поглядел на Павлыша. Голос его был грустен.

— Вы чужой здесь, не знающий ни психологии, ни судьбы этих существ, стараетесь сломать их жизнь, ввергнуть их вновь в пучину дикости. Что руководит вами?

Воины по знаку Старшего подхватили Речку под мышки.

— Дух, — крикнула Речка Павлышу, — меня не убьют?

— Нет, — ответил Павлыш громко. Он хотел обратить на себя внимание. Они вот-вот появятся из-за поворота. — Я говорю тебе…

И не успел договорить.

Жало стоял на тропе у поворота, в нескольких метрах выше. Он размахивал пращой и показался Павлышу схожим с юным Давидом.

Камень ударил Старшего в плечо, тот пошатнулся, попытался повернуться в сторону, откуда прилетел камень, но не успел, потому что второй человек, вставший рядом с Жало, пригвоздил его к земле дротиком.

Воины, рыча, бросились вверх, забыв о духах и о Речке.

Только двое из них успели добежать до Жало — дротики охотников поражали их на бегу. Наверху завязалась драка, и Жало, вырвавшись оттуда, громадными прыжками бросился вниз, к Речке.

* * *

Солнце уже начало клониться к горизонту, хотя до заката оставалось много часов, когда Павлыш вышел из пещеры и остановился у груды камней.

Жало стоял сзади. Он проводил Павлыша до выхода. В руке у него было раздвоенное копьё воина. Копьё было велико и тяжело, и Жало прислонил его к скале.

— Ты вернёшься, дух? — спросил он.

— Постараюсь, — ответил Павлыш. — Но не обещаю.

— Я скажу в деревне, что вернёшься, — сказал Жало уверенно.

— Ладно уж, — улыбнулся Павлыш.

— Дай мне свет, — попросил Жало.

— Какой свет?

Жало показал на запасной фонарь Павлыша.

— Зачем тебе?

— Ночью я пойду по долине. Там есть разные звери.

Жало очень хотелось получить фонарь, приобщиться к великому колдовству.

— Я мог взять сам, — добавил Жало. — Ты не видел. Я не взял. Дай.

— Ваше благородство, молодой человек, переходит всякие границы, — произнёс Павлыш по-русски, выключив лингвиста.

Жало не понял, протянул руку. Павлыш отстегнул фонарь. Когти твёрдо сомкнулись вокруг трубки, Жало нажал кнопку. Свет фонаря днём был слаб, и Жало направил его в глубь пещеры.

— Хороший свет, — сказал он. — Я пошёл. Люди Немого Урагана начнут пир без меня. Это плохо.

— Это и в самом деле плохо, — согласился Павлыш. — Они всё съедят.

— Нет, всё не съедят, — серьёзно ответил Жало. — Я великий охотник и великий воин. Мне оставят пищу.

— Ладно, иди, нахал. Смотри, чтобы Речка лежала, и пусть старуха даёт ей травы.

— Я знаю, — сказал Жало.

И ушёл. Повернулся и ушёл. В долине ещё не научились прощаться. Кроме того, Жало, хоть и считал себя великим охотником, не был уверен, что ему оставят мяса.

У реки Павлыш задержался. Вода спала, но река всё ещё была мутной, бурной, быстрой. Придётся забираться под воду, и может снести. Павлыш проверил, хорошо ли приторочены камеры.

— Вы ушли, когда меня не было, — прозвучали слова юноши.

Юноша подошёл беззвучно, как и подобает духам.

— Я бежал за вами от самого храма, Павлыш. На это уходит много энергии.

— Мы с вами обо всём поговорили.

— Да. Почти обо всём. Я хотел задать ещё один вопрос.

— Какой?

— Вы включали второй экран?

— Да.

— И видели, как дикари подбирались к долине?

— Вы сами предостерегали меня от вмешательства в жизнь планеты.

— Но не будь вас, Жало никогда бы не добрался до племени Немого Урагана.

— Оставайтесь при своём мнении, — ответил Павлыш, делая шаг вперёд. Вода вздыбилась, обтекая башмак. — Я могу дать слово, что не случись истории с Жало сегодня — через месяц, через год всё равно бы что-нибудь случилось. Так всегда бывает, когда ставят эксперимент над разумными существами, основываясь лишь на их инстинктах и не желая увидеть остального. Вы хотели превратить неразумных существ в разумных и потому отказали им в праве на разум. Я, честно говоря, доволен, что так вышло. У меня с самого начала сложилось о Жало и Речке особое мнение. И, чтобы убедить в этом вас, потребовались драматические события.

— Кое в чём вы правы, — признался юноша, догоняя Павлыша и шагая по воде, чуть касаясь её ступнями. — Ошибки бывают в любом деле.

— Если выберете нового вождя, не останавливайте свой выбор на Жало. Он склонен к хвастовству.

— Я думал об этом.

— А хвастовство — типично человеческое качество.

— Прощайте, — сказал юноша. — Лучше было бы, если бы вы не пришли сюда.

— Прощайте, — ответил Павлыш. — Я не жалею, что пришёл. По крайней мере теперь вам долину не закрыть снова. У людей будет много мяса, и мир их станет шире.

— Да, эксперимент придётся модифицировать. Но мы его не прекратим. Слишком много вложено сил.

— Я и не сомневался, — произнёс Павлыш.

Вода уже добралась до пояса, пошатывала его, влекла в глубину, и бредущий по воде юноша говорил сверху, почти с неба.

Павлыш шагнул вперёд и ушёл в воду по грудь, потом с головой.

Когда он выбрался на другой берег, юноши уже не было.

САДОВНИК В ССЫЛКЕ