«А как же там в горах отшельники без женщин обходятся?» На что монах-дервиш-шаман-поп-расстрига невозмутимо ответил: «Очень просто – онанизм». И сделал рукой красноречивый жест.
Все зашевелились в весёлом возбуждении, заговорили, стали комментировать, кто-то рассмеялся, а Пётр Иванович вдруг очень ясно увидел всех и всю обстановку, и глаза! монаха-дервиша-шамана весело сияли, глядя на него.
С той встречи все страхи постепенно и незаметно исчезли, он перестал придавать какое-либо значение: «увидят-не-увидят, узнают-не-узнают», стал ходить в общественную баню, не шугался в туалете, в общем: «Всё как у людей». Последний удар был нанесён Клавдией.
«Боже мой! – воскликнула она в полном восторге, увидя его без штанов – вот это да! Какой красавчик! И ты это прятал!» Но исчезновение страхов по поводу обнажения полового органа обнажило другую проблему…
Пётр Иванович возбуждался от одного вида женского тела и не важно одетого, полуодетого или вовсе голого. Пойти на пляж – это на пытку, а летом даже на улице, особенно весной, когда женщины в платьях или в других каких лёгких одеждах появляются, причём сразу все и вдруг! Но проблема и беда не в том, что возбуждался, а в том, что возбуждение иногда не прекращалось, а только увеличивалось и так до тех пор, пока не происходило семяизвержение, а оно не происходило само по себе… а его просто распирало, требовало, давило и надо было где-то «это» сделать! Иногда прямо в подъезде каком-нибудь, иногда в лифте, а бывало, что и в сортире общественном. Так и в маньяки попасть – как нечего делать! Здоровенный приличного вида мужик забегает в подъезд, дрочит, а тут… кто-то из квартиры выходит. Ладно взрослый, а если ребёнок?
Регулярный секс утром, днём и вечером, в спокойной обстановке, например дома или в гостинице и даже на работе, конечно, помогал, но если после завершения он не убегал сразу куда-нибудь, то от любого прикосновения тут же вновь возбуждался и… Клавдия поначалу радовалась и подшучивала: «Встретились два одиночества – эротоман и нимфоманка и… радость-счастье без конца!»
Но… «Не долго музыка играла и танцевал народ». Исполнение желаний требует энергии и не малой, особенно когда оно есть всегда, вот вроде всё «ок», свершилось: «Ах-ах, как хорошо…», но вот оно опять возникло, опять надо что-то делать-удовлетворять, а потом опять… и уже получается не так: «Ах-ах», а просто: «Ты кончил? Давай ещё чуть-чуть, мне никак…» «Ой, слезай-слезай! Больше не могу». «Да ты лежи смирно, я сейчас…» «Нет-нет, давай просто минет сделаю…», а потом и вовсе: «Да ты там сам подрочи…» Большим облегчением стало появление Клэи. Как-то раз Клавдия забежала на «минутку» в хозяйственный закуток…
Кабинет «высокого начальства» почти всегда состоял из 3-х помещений: приёмная, здесь сидит секретарша, отсюда вход в кабинет, а из кабинета есть вход в комнату отдыха, иногда из этой комнаты есть выход и куда-то в другую часть здания. А ещё у Петра Ивановича был рабочий кабинет, вернее помещение или малый кабинет, он находился в глубине технической рабочей зоны – там склад, там мастерские, там подсобные помещения там прямой выход на парковку или в гараж, в общем «внутренние пространства, андеграунд такой» в отличии от офисных территорий. Именно из рабочего кабинета и вообще из ортоугольного пространства Пётр Иванович совершил свои перемещения в овальные коридоры. И вот как-то раз не застав Петра Ивановича в главном кабинете Клавдия спустилась в закуток и застала его со своей подругой Клэей во время сексуальных упражнений. Они так увлеклись что не замечали присутствия Клавдии, Клавдия немного постояла, посмотрела на них, а Клэя увидев Клавдию помахала ей рукой мол давай к нам, присоединяйся, Клава быстро привела себя в «боевой» вид и… присоединилась. Клавы были подруги совершенно разные и по внешнему виду – одна большая мягкая, но упругая «бархатная» как называл её Пётр Иванович, в ней можно было что называется утонуть, прижаться, раствориться, а другая тонкая изящная гибкая неистощима на ласки и объятия.
А встретились они на какой-то вечеринке. «Приглашаю всех». – сказал уходящий в отпуск какой-то большой начальник, – это когда все уже выпили по стаканчику после работы и решили продолжить где-нибудь. Клава, которая Клавдия, была у этого начальника, противостресовой боевой подругой, он потрахивал её на работе иногда, а Клава, которая Клэя, это они так потом стали различать друг друга, присоединилась где-то в процессе перемещений. Она тоже где-то тут в этой организации работала, и кто-то и её за компанию прихватил. Всё как у всех и всё как всегда – отправились в какой-то бар в каком-то кафе, потом в другой бар, потом ресторан, потом ещё где-то оказались, а потом, уже совсем ночью, допивали в какой-то квартире, где все и остались ночевать попадав кто куда. Клавы забрели в детскую спальню, где и повалились на кровать. Тесно…
Клея ночью прижалась в Клавдии, «Мама, мамочка». – бормотала она в пьяном полузабытьи и ласкалась, и грудь целовала, и прижималась нежно и доверчиво. Клаве спать хотелось, но такие ласки любого разбудят. «Ой! А это что?» – она скосила взгляд, но не стала отталкивать.
А Клэя глаз не открывает, закосила под несознанку, типа во сне всё происходит, «Я не я и хата не моя».
В общем прокувыркались они в таком полусне-полуяви примерно с час, может меньше, достигли желаемого и затихли полуголые в обнимочку, а наутро проснулись… одна чуть раньше и нежно так провела рукой по шее и по груди другой Клавдии, спустилась ниже… ниже… и смотрит как другая реагирует, а другая тоже проснулась, но глаз не открыла, а только слегка, еле заметно, улыбнулась… А Клава уже почти достигла заветной точки, но тут другая Клава вдруг открывает глаза и с весёлым шёпотом: «Ой-ой-ой, сейчас описаюсь…» – вскакивает и убегает.
Но неуёмная нимфоманка в паре со своей подругой довели сами себя и Петра Ивановича до ужасного состояния – непрерывное желание и непрерывное удовлетворение привели к тому, что уже никакого удовлетворения, а само желание стало как сигнал к началу мучений. Сам процесс сексуального взаимодействия для Петра Иванович всегда был связан и символизировал состояние предчувствия прекрасного блаженства, его всегда хотелось продлить-продлить и не останавливать, теперь же, всё стало похоже на картинки из жизни кролика – вскочил, подёргался, отскочил и снова вскочил подёргался и отскочил, кролик такой заводной. И как только он так подумал о себе в первый раз – ему стали сниться сны! А ведь почти никогда не снились! О кроликах. Они везде! Бегали, грызли, что-то просили у него, но мило и дружелюбно, а иногда вдруг все друг друга трахали. Он оказывался в каком-то доме-клетке, который состоял из других клеток, из которых образовывали большие и даже огромные многоклеточные клетки и даже целый город, он гулял по нему, кролики маленькие, побольше и совсем большие почти с него ростом, все такие доброжелательные и это было так забавно! Но однажды ему приснилось как все кролики вдруг слились и превратились в огромного глазо-красного белого кролика! И этот кролик трахает Петра Ивановича, а Пётр Иванович даже шевельнуться не может – кролик вонзил зубы в основание черепа Петра Ивановича и всё тело Петра Ивановича обездвижило и боль, ужасная боль! А каждой передней когтистой лапой кролик держит Клаву, только Пётр Иванович не понимает, где Клава, а где Клэя. И в какой-то момент он чётко осознаёт – это сон, он пытается проснуться, но проснуться не может! Мычит, брыкается и… просыпается потный, весь в соплях и слюнях, а обе Клавы сидят справа-слева и смотрят на него выпучив глаза.
– Петро, что случилось, – спрашивает Клавдия.
– Пётр Иванович, что-то приснилась нехорошее? – тревожится Клэя.
– Да уж, приснилось, – бормочет Пётр Иванович.
– Что-то ужасное?
– Белый кролик, – мрачно говорит Пётр Иванович.
– Ой, как интересно, – вскрикнула Клэя – и мне кролик снился!
– Сейчас? – встревожился Пётр Иванович.
– Ну-у… мне вообще часто снятся кролики, всё детство прошло с ними. Родители кроликов держали… ну, как бы ферма такая у нас была.
– Много-много-много белых кроликов с красными глазами, – мрачно сказала Клавдия глядя куда-то перед собой ни к кому не обращаясь. – Белое отродье.
– Что-о? Какое отродье? – вздрогнул Пётр Иванович.
– Русское и немецкое.
– Ну да, – сказала Клэя, – порода белый великан.
Петру Ивановичу на какое-то мгновение показалось, что это всё ещё сон, просто другой, так бывает, иногда можно во сне проснуться, но на самом деле это просто ты уже в другом сне, который ты осознаёшь не как сон, а как самую настоящую жизнь. С ним бывало так, и каждый раз в первые мгновения трудно понять – это уже жизнь или ещё сон. Логика подсказывает: сейчас – это сон, как бы кошмар в кошмаре, снился белый кролик, от сна вроде как воспрял, а здесь опять про белых кроликов говорят…
Он повалился на кровать, закрыл голову и лицо руками и прохрипел прямо в подушку: «Уйдите-уйдите… все уйдите»!
Клавы встали, оделись, ушли, а он заснул крепким сном без сновидений.
А наутро глядя на себя в зеркало вдруг понял, что всё – пора обращаться к врачам.
Исследовали кровь-мочу и кал зачем-то, сделали томографию головного мозга – опухоль искали, но никаких отклонений не обнаружили, порекомендовали к психологу-психоаналитику, но тут только тупой врач не соотнесёт всё с детскими травмами.
А что детские травмы? Он-то как раз их решил – ни размеры члена, ни онанизм уже не беспокоили его как наследство детско-юношеских лет. Конечно, если нет никаких телесных причин, то есть какие-то причины другого рода – то есть всё это от ума. Он как раз на самом пике этих секс-страданий увидел фразу какого-то китайско-японско-корейского, а может и индийского гуру-мастера-учителя: «Весь твой мир создан твоим умом». По началу возник вопрос: «Как это моим умом, я же не Бог», но в следующее мгновение, ведь он человек конкретных действий и решений, понял: «Да, Мой мир создан Моим умом», и стало понятно почему шахматист так и не смог увидеть овальных входов. «Но кто создал «Мой ум?» – задал он вопрос самому себе, как когда-то, но тут же, как когда-то почему-то и забыл про него.