В то время монастырь был простым одноэтажным зданием с единственной комнатой и оцинкованной крышей. В нём также был алтарный зал. Единственными новшествами, связанными с таким благоприятным событием, были небольшая комната, где должен был спать Его Святейшество, и тот маленький столик, который Дупсенг Ринпоче приобрёл в Катманду, чтобы им мог пользоваться Кармапа. Его Святейшество вошёл в монастырь, и тем же вечером он посвятил нас в монахи. Мы с замиранием сердца проходили полное посвящение, которое он нам даровал. Его Святейшество дал мне имя Карма Шедруб Чокьи Сенге, что означает «лев Дхармы, который движется к истине и практикует». Он заранее приготовил это имя, ещё когда находился в Катманду.
Мы благоговели перед Его Святейшеством Шестнадцатым Гьялвой Кармапой. Мы хотели видеть его и быть рядом с ним всё время. На следующий день Его Святейшество дал публичное посвящение Авалокитешвары рядом с аэропортом. Тысячи непальцев и тибетцев прибыли из разных районов Гималаев. Он даровал церемонию короны три раза и улетел в Катманду вскоре после этого. Перед отъездом он дал Дупсенгу Ринпоче горсть полудрагоценных кусочков бирюзы, кораллов и других ценных субстанций. Их нужно было использовать на содержание монастыря, обеспечение монахов едой, обучение и повышение общего благосостояния. Его Святейшество велел мне и дальше жить здесь на благо этого монастыря. Я должен был остаться в нём до конца жизни.
Глава 10Моя монашеская жизнь
Дупсенг Ринпоче по настоянию Кармапы начал постепенно обновлять монастырь. Он послал Драгпу, управляющего монастыря, организовать сбор средств. Драгпа и пожилой лама Нгедон поехали из Покхары в Мустанг и Мананг, чтобы собрать необходимые средства. Они взяли с собой чёрно-белые фото с моим изображением, благословенные пилюли и письмо Кармапы. В течение полугода они путешествовали от деревни к деревне, собирая деньги. Они вернулись с небольшой суммой, которой хватило на возведение пристройки к монастырю. Вторая поездка, предпринятая ламой Гегья и ламой Нгедоном в Долпо, была ещё менее успешной, поскольку в те времена Долпо был очень бедным регионом. Этих усилий по сбору средств было недостаточно, чтобы кардинальным образом обустроить монастырь, но хватало, чтобы произвести небольшие улучшения.
В монастыре за мной присматривали несколько человек, и с каждым у меня были особые отношения. У Дупсенга Ринпоче была молодая племянница, Ани Карма Чодзин, и племянник – лама Акху Тендар, который был значительно старше её. Ани Карма Чодзин было шестнадцать, она была лишь на несколько лет старше меня, и Дупсенг Ринпоче уже посвятил её в монахини. Она готовила нам еду. Еды не хватало; рис был дорогим и потому считался редким угощением. Обычно мы использовали кукурузную муку для приготовления теста, которое смешивали с перцами чили, чтобы сделать простое блюдо. Мы часто ели кукурузу и непальское кодо либо просо, поскольку эти злаки было сравнительно проще выращивать, из-за чего они были более дешёвыми.
Ани Карма была трудолюбивой, хотя и немного вспыльчивой, и трогательно заботилась обо мне. Когда бы я ни заглянул на кухню попросить добавки, она никогда не отказывала мне. Раз в неделю она водила меня на реку и хорошенько отмывала меня. Я громко протестовал, потому что не умел как следует мыться. Как по мне, помыться означало просто залезть в реку, и я всегда так и делал!
Лама Тендар
Порой, когда мне хотелось поиграть, я мог прийти на кухню и постучать в горшки и кастрюли или раскидать кухонную утварь лишь для того, чтобы создать громкий шум. Ани Карма была тут как тут и бранила меня. Однажды я разбил что-то на кухне. Ани Карма так разозлилась, что пожаловалась Дупсенгу Ринпоче. Из-за этого у меня были кое-какие неприятности. Я был просто взбешён и спланировал свою месть. Я нашёл пару ножниц, проник в её спальню и начал кромсать красивую ткань, в которую Ани заворачивала свой сборник молитв. Когда от материала остались одни клочки, я убежал с видом победителя – я ощущал, что одержал великую победу. Тогда я испытал большое удовлетворение, отомстив ей подобным образом.
Позднее Ани Карма стала хорошей практикующей и выполнила много индивидуальных ретритов. Она скончалась несколько лет назад. Я навестил её, когда она заболела, дал ей свои благословения и начитал молитвы. Я также рассказал ей, как когда-то изрезал ткань, в которую она заворачивала сборник молитв. Она уже не могла вспомнить тот случай, но я рад, что у меня появилась возможность извиниться перед ней.
Лама Акху Тендар заботился обо мне как родной отец, и я называл его апа, то есть «отец». Он был тем, кто направлял меня, и моим доверенным лицом, поскольку Дупсенгу Ринпоче я открываться боялся, ведь он был очень строгим ламой. Когда мне исполнилось двенадцать, Дупсенг Ринпоче сказал мне выполнить ретрит по ньюнгне. Мы голодали целый день, и к вечеру я уже так изголодался, что думал, как бы не умереть без еды. Я начеркал на руке, что я голоден, и тайно показал это послание ламе Тендару. Он покачал головой и сказал, что я не должен вести себя так и что мне нужно просто терпеть. Когда я попытался сдержать подступившие слёзы, лама Тендар сжалился и вернулся со стаканом благословлённой воды с алтаря и связкой бананов. Я проглотил бананы, быстро и как можно тише выпил воду и сидел дальше так, словно ничего не произошло.
Ламе Тендару нравилось иногда дразнить меня. Однажды я завидел его издалека и, подбежав, обнял его. Он стряхнул меня с себя и заговорил со мной на непальском вместо привычного тибетского, притворяясь, что не знает меня: «Кто этот мальчик? Я не знаю тебя. Уходи!». Я был озадачен. Как мог этот человек выглядеть и говорить как лама Тендар, но при этом быть кем-то ещё? Когда я повстречал ламу Тендара снова, я расспросил его о том, где он был накануне. Он сделал невозмутимое лицо и заявил, что ничего не знает о той встрече, которую я якобы придумал.
Моё монашеское обучение было основательным и всеобъемлющим. Я заучивал наизусть ритуальные тексты и мудры, учился играть на кимвалах и учился функциям умдзе, или мастера ритуального пения. Однако мне не приходилось учиться тому, как изготавливать торма или играть на гьялинге – духовом инструменте, использующимся в ходе пудж. Дупсенг Ринпоче планировал, какие именно наставления я должен получать, и обязывал меня соблюдать строгую дисциплину.
Каждый день я должен был заучивать две страницы текста, а к концу дня воспроизводить их по памяти. Если я забывал слова, меня наказывали. Иногда, если Дупсенг Ринпоче выходил из комнаты, пока я читал и заучивал тексты, я частенько отвлекался, глядя по сторонам в поисках чего-нибудь, с чем можно было поиграть. Когда я слышал его шаги, я притворялся, что погружён в чтение текста. Даже несмотря на то, что заучивание давалось мне хорошо, игры были моим приоритетом. Если я заигрывался, это обязательно проявлялось вечером, когда я отчитывался о выученном, и наказание было неизбежным!
Вместе с молодыми монахами в монастыре Чангчуб Чолинг, Покхара (Ани Карма – самая высокая из детей в переднем ряду)
Дупсенг Ринпоче также дал мне устные передачи многих ритуальных текстов и наставлений по учениям разных кармап и других великих мастеров. Согласно тибетской буддийской традиции, прежде чем приступить к изучению какого-либо текста, практикующий должен получить устную передачу на этот текст – это одна из форм благословения гуру. Обычно мы получаем такие передачи от мастера, кто аналогичным образом получил необходимую передачу от своего гуру. Когда благословения получают именно так, практика остаётся подлинной.
В то время в Покхаре я был единственным ламой-воплощенцем и потому стал довольно знаменитым. Ламы из отдалённых деревень приглашали меня к себе домой – там они усаживали меня на трон, пока сами выполняли какую-нибудь пуджу. Они обращались со мной как с членом королевской семьи. Прежде чем подавали еду, приходили две женщины с горшком воды и мыли мне руки. После того как я заканчивал есть, две другие женщины мыли мне руки и рот. Я просто сидел на троне, и от меня больше ничего не требовалось. Я был слишком юн, чтобы проводить пуджи. Лучшее, что я мог сделать, – это подстраиваться под планы моих гостей. Ночью, если у них было празднество в национальном стиле, я мог либо наблюдать за ним со своего трона, либо спать на своём троне. Мой трон был моим миром. Когда кто-нибудь умирал, его родственники приглашали лам и меня, чтобы начитывать молитвы. Как правило, я приезжал с тремя или четырьмя ламами. Однако нам обычно не приходилось читать молитвы, поскольку непальские ламы делали всё сами.
Каждое утро, прежде чем приступать к занятиям, мы должны были бегать и делать прочие физические упражнения на открытом воздухе. Однажды утром, пока мы выполняли этот ежедневный ритуал, мы заметили в отдалении множество шатров. Лошади и люди сновали между ними. Из одного шатра появился благородного вида человек; он направился ко мне, держа хадак. Замерев, я просто глазел на него, пока он подходил всё ближе. Кто-то шепнул мне, что это был король Мустанга. Я слышал о нём раньше. Он тоже был учеником предыдущего Шангпы Ринпоче. Однако я очень нервничал, не зная, как правильно обращаться к нему.
Он подошёл ко мне, скромно поднёс мне хадак и попросил у меня благословений. Мы все удивились его уважительному и скромному жесту. Дальше я помню только то, что я был в его шатре, а он подавал мне тибетский чай и сушёное мясо. Он постоянно повторял фразу «нгей цавей лама», что означает «мой коренной гуру». Король, королева и их свита, состоявшая из множества помощников, с волнением и радостью получили мои благословения. Прежде чем я ушёл, король приготовил деликатесы из Мустанга – там было немало угощений! Один из его помощников отнёс дары в монастырь. Дупсенг Ринпоче был обрадован, когда я передал все подношения ему. С той первой встречи всякий раз, когда король Мустанга посещал меня с визитом, он привозил множество даров.