А потом посреди георгианских дверей солиситоров, землемеров и разнообразных обществ внезапно возникла она: вывеска «Ланселот Гэт, издатель».
Я потянула за холодную медную ручку, но дверь была заперта. Я немного подергала, но ничего не изменилось. Света в окнах не было.
Я осмотрелась по сторонам. Если не считать моих собственных отпечатков на свежем, неубранном снегу, других следов почти не было. Рабочий день еще не начался. Придется подождать.
Я подула на сложенные лодочкой ладони, издав глухой звук, напоминающий уханье совы. Я уехала из дому без перчаток и уже начала жалеть об этом.
Такое впечатление, что температура стремительно снижается. Сейчас явно холоднее, чем было на вокзале.
Я пребывала в раздумьях о моих дальнейших действиях, когда из-за угла появился мужчина в пальто с пелериной. Несмотря на снегопад, он нес сложенный зонтик. В его руках также была свернутая в трубочку газета.
Он радушно кивнул, доставая ключи.
— Мистер Гэт? — предположила я.
Мужчина изумленно нахмурился, но потом медленно и широко улыбнулся.
— Господи, нет. Мистер Гэт, как и Джейкоб Марли, мертв уже семь лет. На самом деле шесть, но цифра семь арифметически куда приятнее, не так ли?
Должно быть, на моем лице отобразилось уныние.
— Неважно, — продолжил он. — Несмотря на безвременную кончину мистера Гэта, его безутешные наследники продолжают крутить ту же шарманку, тянуть ту же лямку. Чем я могу помочь? Хотя погоди-ка. Вместо того чтобы замерзнуть до смерти на крыльце, я предлагаю хлебнуть чайку у меня в кабинете. Тебе знакомо слово «хлебнуть»? Это американизм. В прошлом году я вычитал его в книге о рыбалке на мушку в Колорадо. Слишком хорошее словечко, чтобы не ввести его в обиход, как ты считаешь?
— Да, — выдавила я.
— Входи, входи, — пригласил он, толкая разбухшую от влаги дверь плечом.
Внутри мы отряхнули снег с ног на древнем джутовом коврике, и я пошла следом за мужчиной на второй этаж. Его офис напоминал пещеру, вырезанную в скале из книг. От пола до потолка, от стены к стене — повсюду были угрожающие обвалиться стопки книг. Любая доступная поверхность служила основанием для шаткого книжного сооружения, и эти горы напомнили мне Пизанскую башню или огромные термитники в Эфиопии, виденные на фотографиях.
— Присаживайся, — пригласил он, принимая мое пальто и убирая стопку книг с кресла, которое, судя по виду, было чиппендейловским. — Итак, меня зовут Фрэнк Борли. Чем могу быть полезен, мисс…?
— Де Люс, — представилась я, устроившись в кресле. — Флавия де Люс. Я провожу исследование о жизни одного из ваших покойных работодателей. — Поскольку я не знала фамилии, мне пришлось выкручиваться. Я подалась вперед, понизила голос и с заговорщицким видом добавила: — Несколько лет назад она утонула, ныряя в Средиземном море.
— Господи! — воскликнул он. — Луиза Конгрив?
Это был вопрос, но не вопросительный. Я выдержала паузу.
— Она была теткой моей подруги, — сказала я, и это была почти правда. — Семья хочет написать ее биографию.
А это совсем не правда.
— Я знаю, она жила увлекательной жизнью, — продолжила я. — Мне хотелось бы пообщаться с людьми, которые ее знали. И я подумала, почему бы не начать отсюда.
— И семья Луизы дала тебе разрешение?
— Ее племянница Карла Шеррингтон-Кэмерон. Да. Она практически умоляла меня.
Фрэнк Борли засунул мизинец в ухо и покрутил там, словно настраиваясь на правду.
— Да, — медленно произнес он. — Я помню, как однажды Луиза говорила, что собирается сводить племянницу в Лондонский зоопарк, и эту племянницу звали Карла. Да, похоже на правду.
Я бросила на него вкрадчивый взгляд, пытаясь внушить ему: прекрасно, продолжайте, не останавливайтесь.
— Значит, вы писательница?
Неожиданный вопрос.
— Я думаю об этом, — сказала я, — но только в качестве хобби.
Я знаю, это прозвучало несколько высокомерно, но временами, когда тебя ловят на горячем, лучше так, чем никак.
— И твоей специальностью будут биографии?
— Я очень люблю биографии. Особенно о жизни великих химиков, например Пристли и Лавуазье. Дома у меня есть экземпляр «Жизнеописаний ученых мужей» лорда Брума, хотя, конечно, эта книга несколько устарела в свете новейших научных открытий.
— А ты хочешь затащить их, отбивающихся и отбрыкивающихся, в двадцатый век, да?
Раньше я об этом не думала, но тут передо мной открылись потрясающие возможности.
«Жизни великих химиков» Флавии де Люс.
Кавендиш, Шефе, Пристли, Бойл, Гейлс, Хук — список бесконечный. Каждому из них я посвящу отдельную главу.
— И как в это вписывается мисс Конгрив?
Разумный вопрос для издателя; надо быстро придумать ответ.
— Она умерла в акваланге, — начала импровизировать я. — Это аппарат, работа которого была бы невозможна без экспериментов Блэка и Лавуазье с природой, химическими составами и эластичностью воздуха.
— Гм-м-м, — протянул он. — Новаторская идея, должен признать. Но вряд ли из этого получится сенсационный бестселлер, о котором будут все говорить. Это не то, о чем из номера в номер будут писать таблоиды.
— Разве что о ее дружбе с Оливером Инчболдом, — заметила я. — Насколько я поняла, они были довольно близки.
Мне показалось или Фрэнк Борли побледнел?
— Господи! — воскликнул он, вцепившись в край стола. — Это что, шантаж?
— Вовсе нет, — возразила я. — Просто веду небольшое расследование.
— Ты понимаешь, что случится, если это выплывет наружу? Книги Оливера Инчболда до сих пор продаются вагонами! Это классика! Мы не имеем права портить его репутацию. Подумай об этом! Мы повергнем в отчаяние не одно поколение читателей.
Он вскочил и заходил взад-вперед по полу — вернее, по той его части, что оставалась свободной от книг.
— Я никогда так не поступлю, мистер Борли. Я же сама выросла на Криспиане Крампете.
— Правда? И я тоже! Постой, я хочу кое-что показать тебе. Вернусь через несколько минут.
И с этими словами он ушел.
Я не стала терять ни секунды. Покопавшись в кармане, я выудила бланк, на котором были нацарапаны цифры: торопливым, но красивым почерком.
Я сняла трубку телефона Борли и набрала цифры, держа микрофон как можно ближе ко рту.
— Это я, — произнесла я в тишину. — Я в Лондоне.
— Флавия! Это ты?
— Да, — ответила я. — Не могу говорить.
— Понятно, — послышался голос миссис Баннерман. — Где ты?
Миссис Баннерман была моей учительницей химии в женской академии мисс Бодикот в Канаде и сопровождала меня в путешествии домой. Она попрощалась со мной за полчаса до причала, но сначала оставила мне свой лондонской телефон.
Однажды ее обвинили в убийстве, но после сенсационного суда оправдали, и она была решительно настроена вернуться в Англию незамеченной.
«Я стану женщиной-невидимкой, — сказала она мне. — Мы будем общаться кодами и шифрами с помощью устройств, известных только в тайных правительственных лабораториях».
Она шутила, но я понимала, что миссис Баннерман имеет в виду.
— На Бедфорд-сквер, — сказала я.
— Ясно. Я тебя практически вижу. На Нью-Оксфорд-стрит есть чайная «А.В.С.»[12]. В пяти минутах от того места, где ты сейчас. Не пропустишь. Встретимся там через полчаса?
— Прекрасно, — прошептала я и тихо положила трубку как раз перед тем, как Фрэнк Борли вернулся в кабинет.
— Я подумал, тебе это понравится, — сказал он, развязывая потрепанные ленточки бежевой папки. — Это рукопись «Лошадкиного домика».
И он почтительно положил папку на стол.
Честно говоря, смотреть особо было не на что: стопка покоробившейся, пахнущей плесенью бумаги, которая выглядела так, будто на нее стошнило кошку. Первые несколько страниц были покрыты небрежными каракулями, как будто писавшего настолько одолел зуд творчества, что он забыл о каллиграфии.
Перед моими глазами явились знаменитые первые строки, написанные рукой Оливера Инчболда.
Встал Криспиан рано, трубит неустанно
И не расстается с трубой.
«Рассыплются зданья, и до основанья!
Все скажут: “Вот это герой!”»
Следующие страницы содержали отпечатанный на машинке текст и были аккуратнее первых, если не считать нескольких удивительных карандашных исправлений. Например, в заглавном стихотворении «Лошадка» слово «наездник» было написано без буквы «д», но потом перечеркнуто синим карандашом и исправлено.
— Одно из наших величайших сокровищ, — объявил Фрэнк Борли. — Наверное, оно бесценно. Эти книги были проданы миллионными тиражами. Постоянно в наличии в магазинах.
Я изобразила подобающее восхищение.
— И я подумал, что тебе будет любопытно взглянуть на это, — добавил он, кладя передо мной книгу. — Это первое издание.
Это оказался такой же томик, как тот, что я видела в спальне мистера Сэмбриджа. Я открыла его и взглянула на задний клапан суперобложки.
— Это он? — спросила я, указывая на фотографию автора.
И снова это необъяснимое покалывание в мозгу.
— Да, это Оливер Инчболд.
— С виду приятный человек, — заметила я. — Он и правда таким был?
Мой вопрос застал Борли врасплох.
— Ну, скажем так, он знал, чего хочет и как это получить.
— Его любили? — уточнила я.
Иногда приходится проявлять настойчивость.
— Пожалуй, нет, — ответил Борли. — Уважали… да. Любили… нет.
— А его сын? — продолжила я. — Что о нем думал Криспиан Крампет?
Мне только что пришло в голову, что Криспиан Крампет до сих пор, наверное, получает гонорар за публикацию книг отца.
— Хилари? — произнес Борли, снова засунув палец в ухо. — Трудно сказать. Хилари никогда не мог позволить себе роскошь быть обыкновенным человеком.
Могу себе представить. По своему опыту я знала, что расти знаменитостью — не самая приятная вещь на свете.
— Хилари Инчболд? — уточнила я. — Так его зовут?