— Надеюсь, — ответил Доггер. — Очень надеюсь.
На станции Доддингсли нас ожидал Кларенс Мунди. Доггер договорился с ним, чтобы он встретил нас на вокзале, и мне было любопытно, откуда он знал, когда мы приедем, но я не стала спрашивать.
«Глэдис» терпеливо ждала в том самом месте, где я ее оставила. Правда, теперь на ней был снежный шутовской колпак.
Я стряхнула снег и подкатила ее к Кларенсу. Он установил велосипед на крыше и привязал толстой веревкой.
— Почетное место, — объявил он. — Лучшее место в машине. Дополнительные шесть пенсов.
Конечно же, он поддразнивал меня, но я все равно его любила.
Когда мы отъехали от вокзала, я вспомнила, что во время войны Кларенс был пилотом, и сейчас, наблюдая за тем, как он склонился над рулем, я представила, что мы все трое находимся в кабине его огромного «Сандерленда», прорываясь сквозь ночь. В пяти тысячах футов под нами — Ла-Манш, нулевая видимость, и сквозь затуманенное стекло угадывается только снежная буря.
Хорошо довериться умениям Кларенса, подумала я и плотнее закуталась в пальто.
— Ужасное дело случилось в Торнфильд-Чейзе, — сказал Кларенс, вырвав меня из моих фантазий. — Сорока на хвосте принесла, что это вы обнаружили тело. Должно быть, вы были в шоке.
— Да, — ответила я. — Жуть. Мне не хочется об этом говорить.
Сидевший рядом Доггер еле заметно улыбнулся.
Конечно, я приврала. Как сказать Кларенсу, что найти очередной труп — это вовсе не ужасно? Напротив, это вдохновляет, не говоря уже о том, что стимулирует и радует.
Как я могла сказать этому прекрасному человеку, что убийство заставило меня чувствовать себя такой живой?
Миссис Мюллет, должно быть, высматривала наши огни. Как только мы остановились, она выскочила из дверей, даже не потрудившись накинуть пальто.
— Идите в дом, миссис М., — сказала я. Впервые в жизни наши роли поменялись. — Вы простудитесь до смерти.
— Это ты, милочка! — сказала она, уперев руки в боки и прожигая взглядом нас с Доггером по очереди. — Это ты меня до смерти доведешь! Пастернак был готов в шесть, я же говорила. А теперь он остыл, и его можно выбросить. Даже Моисей не смог бы вернуть его к жизни! Если бы у нас была кошка, могли бы ей скормить!
Я знала, что ее огорчение направлено не только на нас, она переживает из-за того, что отец в больнице и за пределами ее сферы влияния, недоступный для ее советов и забот. Притворный гнев заменял миссис Мюллет слезы.
— Так хорошо вернуться домой, — сказала я и обняла ее. И сразу же отпустила, чтобы не привлекать лишнего внимания. — Я отчаянно нуждаюсь в вашем совете по одному важному делу. Но сначала пастернак! Мы должны съесть пастернак. Холодный пастернак — это мое любимое угощение. Отведите ж меня к нему.
Изображать из себя шута — дело нелегкое. Я пришла к выводу, что шуты явились на эту землю исключительно для того, чтобы удовлетворять нужды других людей и при этом совершенно забывать о себе.
Мы сопроводили друг друга в дом, и порядок был восстановлен.
За столом повисло уныние, вызванное новостями о том, что состояние отца не улучшилось. У Фели на щеке выскочил прыщ размером с кратер, но ей было наплевать. Ее левая рука безвольно лежала на колене, а правой она ковырялась в тарелке. Даффи внимательно читала что-то авторства Пирла С. Бака — плохой знак.
— Никогда не догадаетесь, кого я встретила, — начала я, пытаясь вырвать Фели из оцепенения. — Карла Пендраку.
— Тоска и уныние, — процедила она.
— Он хочет увидеться с тобой, теперь, когда ты… эээ… сама знаешь.
— Я не нуждаюсь в услугах Флавии де Люс по устройству моей социальной жизни, — отрезала Фели. — Мне не нужен секретарь, но если когда-нибудь я почувствую необходимость — когда-нибудь, в очень, очень отдаленном будущем, я дам тебе шанс провалиться.
— Тупица! — сказала я.
— Золотарь, — нанесла она ответный удар.
Надо отдать должное моей сестрице. Я уже говорила, когда Фели загнана в угол, она бывает ужасно груба, и, признаюсь, это меня восхищает. У нее в запасе самые утонченные ругательства из Средневековья, и она постоянно пополняет их коллекцию, в том числе благодаря биографиям музыкантов. Я обнаружила, что оттуда можно почерпнуть немало скабрезностей (еще одно ее словечко). Я поискала слово «золотарь» в Оксфордском словаре и узнала, что оно означает человека, который в прежние времена по ночам ходил от дома к дому и собирал экскременты. Чистильщика ночных горшков, иными словами.
Я записала это слово в свой дневник для дальнейшего изучения.
— Инспектор Как-его-там заезжал сегодня, чтобы встретиться с тобой, — неожиданно сказала Даффи, оторвавшись от книги. — Кажется, он разозлился, не застав тебя дома. Я сказала, что ты сбежала.
— Инспектор Хьюитт?
— Он привлечет тебя за отягчающее вмешательство, — продолжила она. — Ну правда, Флавия. Почему ты не можешь заняться плетением кружева, выжиганием по дереву, бумажными куклами или чем-то пристойным? Чем-то не таким кровавым?
Не таким кровавым? На секунду у меня замерло сердце.
Я бы ее расцеловала, но не время.
Нет крови. Вот в чем дело, не так ли?
В деле мистера Сэмбриджа совсем не было крови, если не считать ссадин на кончиках пальцев и пятен на веревке. Любая рана, достаточно серьезная для того, чтобы убить человека, приводит к потере большого количества крови, но в этом случае не было ни капли — ни на теле покойного, ни на его одежде. Конечно, остается возможность, что кровь убрала какая-нибудь начинающая ведьма, чтобы сдать экзамен по жидкостям тела, но что-то я сомневалась.
Кроме того, почерневшее лицо мистера Сэмбриджа явно указывало на то, что в его теле осталась кровь: просто под действием гравитации она скопилась внизу.
Из своих изысканий я знала, что бескровное убийство чаще всего совершается с помощью яда, но я также знала, что обычно отравители не подвешивают своих жертв вверх ногами.
Наоборот. Жертвы цианистого калия испускают последний вздох в собственных кроватях или на удобных диванах, а изумленное семейство толпится вокруг, воздевает руки к небесам (все, за исключением одного, конечно же) и стенает: «Что с тобой, Крессида[16]? В чем дело?»
Но в деле мистера Сэмбриджа не было ни крови, ни кровати, ни дивана.
Просто деревенский резчик по дереву, подвешенный вверх ногами в позе перевернутого витрувианского человека Леонардо да Винчи.
Любопытная задача.
Как мне хочется быть пауком и сидеть в паутине над инспектором Хьюиттом. Какие выводы он сделал из улик, обнаруженных в Торнфильд-Чейзе? Кого он подозревает в убийстве? Я знала, что в его списке есть и мое имя, и это логично. Меня видели, когда я уходила из дома в то время, когда мистер Сэмбридж был уже мертв, и тот факт, что я обнаружила тело, вряд ли выведет меня из поля зрения бдительного инспектора Хьюитта.
Звонить ему было слишком поздно, но я бы в любом случае не стала этого делать. Меньше всего на свете мне хотелось побеспокоить этого достойного человека и его прекрасную жену Антигону в их увитом розами доме, где они в эту самую минуту греются перед уютным камином, он с вересковой трубкой, а она со спицами…
Спицы!
О Флавия, Флавия! Где твои мозги?
В апреле, на похоронах моей матери, я заподозрила, что Антигона Хьюитт может быть беременна. Я собственными глазами видела, как она вся сияла, несмотря на прискорбный повод, и как муж нежно пожимал ее руку. Но с тех пор я не вспоминала об этом. Меня унес бурный поток, и я совершенно забыла об интересном положении жены инспектора.
В этот самый миг они с инспектором могут сидеть у камина вместе с крошечным незнакомцем в колыбели, бережно покачивая ее и агукая, как голубки.
От мысли об этом у меня свело живот.
К черту время! Я сейчас же позвоню Антигоне и убью двух зайцев за один раз.
10
Сколько я себя помню, а на самом деле, наверное, даже дольше, телефон в Букшоу был под запретом. Отец боялся этой штуки по причине каких-то событий из прошлой жизни, о которых он никогда не говорил, и потому что «инструмент», как он называл его, принес ему новость об исчезновении Харриет, а впоследствии об обнаружении ее тела. Поэтому телефон можно было использовать только в крайних обстоятельствах: правило, которое — за несколькими исключениями с моей стороны — строго соблюдалось.
Инструмент содержался в маленькой кабинке, спрятанной за лестницей в вестибюле. Войдя внутрь, можно было тихо говорить и не опасаться, что кто-то тебя подслушает (если только этот кто-то не прижмется ухом к седьмой ступеньке снизу — но об этом феномене никто не знал, кроме меня).
Вопреки моим ожиданиям, номер инспектора Хьюитта был указан в телефонном справочнике. Как заботливо с его стороны. Много ли других инспекторов его ранга делятся своим телефоном с кем попало? Может, он пришел к выводу, что благодаря этому получает анонимную информацию?
Так или иначе, его адресом значился просто Мэйбанк, Хинли.
Так вот как называется увитый розами домик!
— Мэйбанк, — произнесла я вслух, и это слово выскользнуло у меня изо рта, словно ароматное облачко жасмина. Я набрала номер. — Мэйбанк.
Ответили сразу же.
— Антигона Хьюитт слушает, — раздался знакомый мягкий голос, и я чуть не утратила дар речи.
— М-м, миссис Хьюитт… Антигона… — Осмелюсь ли я обращаться к ней просто по имени? — Это Флавия де Люс. Я знаю, что инспектор Хьюитт заезжал ко мне сегодня, но меня не было дома. Мне неожиданно пришлось отправиться в Лондон, видите ли, и…
— Ах да, Флавия. Кстати, добро пожаловать домой. Как приятно снова слышать твой голос.
Я хотела поблагодарить ее, но внезапно у меня ужасно пересохло во рту.
— Мой муж говорил, что собирается к тебе, но, к сожалению, сейчас его нет дома. Хочешь оставить сообщение?
— Н… нет, — выдавила я. — Позвоню ему завтра в рабочее время.
— Я передам ему, — заверила она, а потом добавила: — Флавия, все в порядке?