— Потому что именно тогда он внезапно начал захаживать в «Гуся и подвязку» в Ист-Финчинге. Официантка Рози сказала, что он был «угрюмым».
— Есть предположения почему?
— Ну, я подозреваю, что дело было в Хилари Инчболде. Как я уже говорила, Луиза была ему как мать, защищала его. Наверняка они с Оливером поссорились.
— Наверняка? — инспектор бросил на меня резкий взгляд.
— Наверное, — исправилась я. — Прошу прощения.
Проклятье! Я чересчур самонадеянна. Надо скромно привлекать внимание к моим дедуктивным талантам.
— Как я это вижу, — продолжила я, — в день гибели Оливера Инчболда Луиза отправилась в Лондон, может быть, за какими-то бумагами, поскольку ее квартира оказалась пустой. Была ли она в курсе перед отъездом, что он умер? Не знаю. Она сказала, что видела, как я покидала Торнфильд-Чейз, но, может быть, меня видела Карла. Я думаю, она оставила Карлу одну в доме, и та решила сходить в Торнфильд-Чейз — извиниться за вандализм в церкви и забрать у Оливера подписанный экземпляр «Лошадкиного домика». Обнаружила его в устройстве, с помощью которого он облегчал боли от артрита. Он попросил ее спеть, может, чтобы успокоить ее.
Но когда Карла запела, Инчболд посмеялся над ней. Смеялся так сильно, что в устройстве что-то соскочило. Он оказался в ловушке. Не мог дотянуться до защелки. Умолял ее освободить его. Но Оливер Инчболд над ней посмеялся. Карла развернулась и вышла, и ей было все равно, что он может умереть.
— Успокойся, — сказал инспектор.
Я не осознавала, что впиваюсь ногтями в ладони с такой силой, что у меня побелели костяшки пальцев.
— Это убийство? — спросила я. — Карлу обвинят в убийстве?
— Не могу сказать, — ответил инспектор Хьюитт.
— Не можете или не скажете? — уточнила я.
Я не смогла скрыть пренебрежение.
— Послушай, Флавия, — сказал он. — Мы оба связаны одними и теми же великими правилами. Закон требует, чтобы ты рассказала мне все, что знаешь, и одновременно велит, чтобы я ничего тебе не говорил.
— Это нечестно, — ответила я, пытаясь не поджимать губы.
— Разумеется, это нечестно, — согласился инспектор Хьюитт. — Но никто и не обещал честности. Нужно помнить, что некоторые вещи в жизни, самые великие вещи, бывают абсолютно нечестными.
Некоторое время он молчал, вертя в руках блокнот и давая мне время успокоиться.
Я вспомнила об Эсмеральде. Это тоже было нечестно, да? И в то же время ее смерть, возможно, спасла жизнь отцу.
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — сказала я. — Вы правы.
— Возвращаясь к Луизе Конгрив, — продолжил инспектор Хьюитт. — Ты позвонила в ее квартиру в Лондоне…
— Да, — подтвердила я. — Она притворилась, что ее зовут Летиция Грин. А я представилась представительницей ирландской лотереи. Простите, я не должна была. Но было понятно, что если она подумает, будто ее билет выиграл — ее или Оливера Инчболда, — она вернется в Торнфильд-Чейз. Так и получилось. Когда на следующее утро я приехала к ее дому, она только что объявилась. Я видела следы недавно подъехавшей машины. К тому моменту было очевидно, что Луиза и Лилиан — одно и то же лицо.
В глубине души я считала, что надо было просто пойти следом за котом. Тогда все было бы намного проще, и мороки было бы куда меньше.
Тем временем инспектор еще кое-что записал, но ничего не сказал.
Все дело в том, кто есть кто, не так ли? Оливер Инчболд жил под именем Роджера Сэмбриджа; Луиза Конгрив — под именем Лилиан Тренч. Даже Хилари Инчболд зарегистрировался в «Тринадцати селезнях» как мистер Хилари.
Изменилось ли хоть что-то?
Мы все — свои собственные творения, если задуматься.
Кто я на самом деле? Флавия де Люс, которую все знают, как им кажется? Или та, кем я себя считаю?
Грустно думать, что Оливер Инчболд и Луиза Конгрив были настолько несчастны, что, так сказать, убили себя и создали новые жизни, в которых они оказались так же несчастны, как в тех, от которых с таким трудом избавились.
«Роза всегда пахнет розой, как ее ни назови», — любит говорить Даффи.
Так ли это?
Имеют ли значение имена? Была бы я лучшим или более счастливым человеком, если бы Харриет и отец назвали меня Брунгильдой? Или Корделией?
— Что в имени тебе моем? — внезапно сказал инспектор Хьюитт.
Я совсем забыла о его присутствии.
— Прошу прощения, — извинилась я, воспользовавшись словами несуществующей Летиции Грин, — я витала в облаках.
— Я думал о подписи, которую ты видела в экземпляре «Лошадкиного домика», принадлежавшего Лилиан Тренч. «Элси», если я ничего не путаю.
— Да. «Элси, с любовью». Так очевидно, не правда ли?
— Мне нет, — сказал инспектор. — Не могла бы ты просветить меня? Кто, черт возьми, такая Элси?
— Элси — это Л. С., Луиза Конгрив[29]. Должно быть, это ее ласковое прозвище. Чтобы сбивать людей с толку, так сказать.
— Господи! — воскликнул инспектор.
— У них большой талант к маскировке, — продолжила я. — Видимо, они были вынуждены. Вся эта история с колдовством, например. Она даже попыталась отпугнуть меня. Сказала: «Осторожно, призраки», словно у нее в ковре живут злые духи. Я чуть не купилась.
Инспектор с отсутствующим видом улыбнулся.
— А поскольку на сцене появилась Луиза Конгрив, — рассказывала я, — мне стало понятно, что Карла не может быть далеко. Я уже унюхала запах ее спрея для горла в Торнфильд-Чейзе, но в тот момент не сделала нужные выводы. Я поняла, только когда увидела, как она использует тот же самый спрей во время выступления на церковном дворе.
— Хорошая работа, — похвалил меня инспектор Хьюитт.
— Сернистая кислота, — объяснила я, стараясь продлить миг славы. — H2SO3.
— Да, что-то такое припоминаю из университетского курса, — сказал инспектор, и в этот момент между нами образовалась нерушимая связь — химическая.
Я засияла, словно новорожденная галактика.
Инспектор закрыл блокнот, отложил «Биро» и встал.
— Пойдем, — сказал он. — Уже поздно, и дует сильный ветер. Я отвезу тебя домой.
Мы поблагодарили облачившуюся в передник Синтию и попрощались.
— Счастливого Рождества, — сказала она. Я совсем забыла об этом.
Падал снег, пока мы шли к машине, и ветер подталкивал нас в спину.
— Как ты себя чувствуешь? — неожиданно спросил инспектор Хьюитт. — Такой тяжелый день.
Я поняла, что он имеет в виду мою стычку с Карлой.
Внезапно самым важным делом в мире стало дать понять, что я справляюсь, пусть даже это не совсем правда.
— Я в порядке, — ответила я.
Он заметит, если я сменю тему? Чуть-чуть юмора даст ему понять, из чего я сделана.
— Однажды вы сказали мне, что его величество король Георг не позволяет ездить в официальных средствах передвижения никому, кроме полицейских и преступников. С тех пор он передумал?
Убирая «Глэдис» в багажник и открывая передо мной дверь, инспектор Хьюитт рассмеялся — действительно рассмеялся!
Он не отвечал, пока мы не сели в машину и он не завел мотор. А потом сказал:
— Его величество король Георг разрешает делать исключение для людей, которые оказали неоценимые услуги его офицерам.
Кажется, я упала в обморок.
Не уверена, но какое-то время я определенно была не в этом мире.
Я слышала, как шумит в машине печка и скрипят шины по снегу и льду.
Внезапно инспектор добавил:
— Сочувствую насчет отца. Как он?
Одним рывком меня вернули к реальности.
— К нему не пускают посетителей, — ответила я, но это было правдой лишь отчасти. Кажется, все в Бишоп-Лейси видели отца, даже проклятая Ундина. Единственное исключение — я. — Собираюсь навестить его завтра утром. Скажу, что вы о нем спрашивали.
— Будь любезна, — сказал инспектор Хьюитт.
А потом мы остановились у дверей Букшоу. Время куда-то исчезло, как в кино.
Мы с инспектором сидели и смотрели друг на друга, как люди смотрят в конце пути, не зная, что сказать, когда осталось только одно.
— Надеюсь, что вы будете добры к Карле, — начала я, воспользовавшись удобным случаем. — У нее нет таких преимуществ, как у некоторых из нас.
— Правосудию все равно, — ответил инспектор Хьюитт. — Если помнишь, оно слепо.
— Извините, — сказала я, решив не объяснять, что имею в виду.
— Тем не менее, — добавил он, — я попробую нашептать ему на ухо.
Мои глаза наполнились слезами. Я не смогла сдержать их.
— У Антигоны Хьюитт замечательный муж, — сказала я.
— Правда, — согласился инспектор, и мы рассмеялись.
Момент миновал.
Я получила то, что хотела.
23
Иногда ты спишь сном младенца, иногда сном преступника. Я спала сном больного.
Проснулась мокрая, горячая и с режущей болью в горле. Судя по смятой постели, я всю ночь ворочалась, хотя и не помню, чтобы мне что-то снилось.
Когда ты не помнишь свои сны, это хуже всего, поскольку ты возвращаешься в реальность, не зная, что делала и где была.
Спустив ноги с кровати, я самым жутким образом чихнула.
Я прочистила нос и собиралась одеваться, когда дверь открылась и миссис Мюллет спиной вперед вошла в комнату с подносом в руках.
— Не так быстро, мисс, — сказала она. — Ложитесь обратно в постель. Я принесла вам тосты, джем и имбирный чай.
— Но мне надо вставать, — возразила я. — Мы едем в больницу навестить отца.
— Все уже уехали, — ответила миссис Мюллет. — Вам надо поспать. Вы бы слышали, как вы кашляли и чихали. У вас простуда, вот что. — И она добавила: — Ужасно, вы ночью так всхлипывали. В чем дело, мисс? Только не говорите, что ни в чем. Может, я не очень умная, но не дура.
— Уже уехали? — мой голос скрипел, как мускатный орех на терке. Над этим можно было бы посмеяться, если бы мне не хотелось плакать. — Что значит уже уехали?
— Ушли. Дома никого нет, вот что я имею в виду, — ответила миссис Мюллет, взбивая мои подушки с излишним энтузиазмом.