В наш век, век соображений и оговорок, это — одно из исключений.
Женщина хочет жить. У нее есть очаг, муж, ребенок? Но мало этого! Ей не хватает!
Это потому, что она распущена, да? Не правда ли, товарищ редактор? Ведь так, товарищ читатель?
Не спешите! Я вас озадачу. Она ударница, лучшая работница в цехе, лучшая из лучших! У нее законченное среднее техническое образование, и ее часто можно видеть в библиотеке. Машина, на которой она работает, великолепно поддерживается, она лучше всех ухаживает за ребенком, а ее жилище может служить примером!
Тогда в чем дело?
Мы, которые во имя прогресса разрушаем все старое, в таких случаях ссылаемся только на традицию. Долой любовь! Да здравствуют моральные устои!
— Я гулящая? — на счастливые глаза ложится тень.
Может, он ей ответит.
Нет. Такой сложный вопрос не по его уму.
— Ты чудесная! — ласкает он ее.
Молодая женщина краснеет. И вдруг приходят новые мысли… Зачем искать оправдания? Виновна ли, нет ли — не все ли равно! Разве это имеет какое-нибудь отношение к их любви? Важно другое — то, что произошло и что действительно было прекрасно.
— А знаешь… я это в первый раз! — со смущением и счастьем признается она. И целует его, но уже совсем по-другому. Губы ее совсем слегка касаются его лица, и их легкое прикосновение передает какое-то новое, обжигающее чувство.
Сашо восхищенно смотрит на Данче. Разве она не самая красивая из всех, каких он знал.
Ей хочется сказать ему что-нибудь приятное… необыкновенно приятное. Что у нее в жизни самое приятное? Золотой свет. Да, да, золотой свет! Он принес с собой эту любовь.
Снилось ли ей? Или только так… представлялось. Почти каждый вечер, как закроешь глаза, пробуешь представить что-то. Все равно, усталая или нет. Она свыклась с этим, как привыкают к алкоголю, к табаку. Конечно, думалось только о хорошем. Если ты не находишь этого в действительности, можно найти в мечтах. Иногда и этого достаточно.
Лежа с полусомкнутыми глазами, Данче ждала. Придет ли золотой свет? Если нет, просто старалась уснуть…
Впервые она увидела этот свет много лет назад. Когда была маленькой девочкой. Однажды она бегала вокруг дома за черным котенком. Котенок, играя, побежал к пригорку, Данче за ним. Так оба оказались наверху, и там девочка в первый раз увидела золотой свет. Ее маленькое сердечко забилось сильно-сильно, а душонка наполнилась неведомой, ликующей радостью. Девочка забыла про котенка, но навсегда запомнила ато золотое сияние. Сев на пригорок, она смотрела на все вокруг восторженными глазами.
Нет, оно не шло прямо от солнца. Это шло отовсюду, со всех уголков необозримого простора — волшебное золотистое сияние, несущее миру радость и счастье. Его излучали и веселая светлая зелень лугов, и маленькие островки орешника, и расплывчатые массивы гор, и река. Его излучали земля и небо.
Золотой свет! — так назвала его девочка.
Потом, через много лет, она открыла, что золотой свет излучают еще и музыка, и поэзия, и все красивое. И не раз еще золотой свет заставлял биться ее сердце, вселяя в душу радость… Придет ли это сегодня вечером?
Томительные минуты ожидания, она дышит медленнее…
Вот, кажется… Белый домик у пригорка… Орешник… Вот, вот и он… Золотые волны начинают трепетать подле нее… Что они принесут ей сегодня?..
Звенят рассыпавшиеся монеты.
Все сразу исчезает. Данче открывает глаза…
Тусклый свет настольной лампы приближает предметы друг к другу — и просторная комната будто превращается в маленькую душную коробку…
Что еще?
Что может увидеть молодая женщина в плотной тени, за спиной мужа?
Вот он сидит, согнувшись над столом: узкие плечи, тонкая женская шея, маленькая мышиная голова, которая только сопит и подстерегает.
Спина, которая вот уже целый час не шевельнется, только разве чтобы подобрать стотинки.
А еще?
Тиканье часов. Страшное, неумолимое, говорящее о приближении чего-то неизбежного, рокового. Сколько раз ей, неисправимой мечтательнице, думалось:
— Ну вот! Еще одна секунда пришла и ушла. И уже никогда больше не вернется. Она уходит все дальше и дальше… Прощай, моя секунда! Я прожила тебя за этой спиной!
Данче снова прикрывает глаза. В который раз? Золотой свет! Придет ли он снова?
— Нужно очень, очень захотеть. Надо очень попросить. И он придет!
Тихая, молчаливая мольба! Никакая молитва не отправлялась так настоятельно!
И снова милые золотые волны…
Среди них улыбающееся мужское лицо. Худощавое, но одухотворенное, благородное… И самое главное — рот. Самая живая часть лица. А эти сияющие глаза, словно золотой свет превратился в эти глаза. И острый подбородок…
На этот раз это не вымышленный человек, а часовой у заводских ворот — Сашо. Как она его не замечала раньше. Разве отличишь одного солдата из тысячи? Теперь, да!..
Что-то белеется. Это рубашка Сашо. Она очень испачкана, на ней свежие желтые пятна от масла.
Когда случилась авария, и лифт неожиданно остановился, все прекратили работу. Позвали солдата, проходившего мимо. Спросили, сможет ли он спуститься в шахту и соединить поврежденный кабель?
Она тогда по его лицу поняла, что дело ему совсем незнакомое. Но он, будто отгадал ее мысли и ответил:
— Могу!
Она знала, что он сам не верит в то, что сказал.
Сашо спустился на веревке в шахту, полчаса провисел в воздухе, но устранил неисправность.
Тогда Данче вызвалась постирать ему рубашку. Когда она терла мылом эту грязную, с пятнами солдатскую рубашку, то она невольно подумала, что ее трусливый муж никогда бы не спустился в шахту тридцатиметровой глубины, даже если бы его заставили. Он бы визжал, молил и хныкал…
Сашо что-то ей говорил. Что именно? Все равно она не помнит. Это могло быть что угодно, она не понимала, так как вся покорилась его голосу, будто впервые слышала человеческий голос…
— …Пятью семь… тридцать пять… плюс двадцать четыре… плюс… плюс…
Нет, это другой голос, не тот! Она открыла глаза. И снова видит неподвижную спину. Испугалась, как бы золотой свет не ушел, и поспешила зажмуриться. Золотой свет остался с нею.
В поле они были только вдвоем… Он шел по своим солдатским делам. А она? Чего ей здесь надо? Нужно было что-то придумать в оправдание. Нельзя же было признаться, что она бежала целый километр, чтобы его догнать… Она боялась, как бы он не принял ее за гулящую женщину, как бы другие не узнали, не узнал бы Марин… И вдруг, все эти мысли ушли куда-то, и она осталась в трепетном ожидании. Она почувствовала, что перед нею еще мальчик. Все у него было детским, наивным. Это неправда, будто все мужчины одинаковы, и вообще неправда, что все люди одинаковы.
Он послал ей письмо глупое-преглупое! Наверное он переписал из какого-нибудь старого альбома… Пышные затейливые фразы, шаблонные уверения в любви и куча других глупостей. Как она смеялась. И, конечно, поняла: переписал он эти слова не потому, что у него не было своих, а оттого, что так ему казалось убедительнее…
На прошлой неделе давали зарплату. После обеда в цехе неожиданно разревелась Недка. Она потеряла кошелек со всей зарплатой. А может быть, его просто украли. Данче искренне ей сочувствовала. Если бы не этот скряга Марин, то она наверное отдала бы ей половину своей получки. И в этот момент она снова увидела Сашо. Он шел за водой. Она подбежала к нему и все рассказала.
Он ничего не ответил. Но на следующий день пришел.
— Возьми, — сказал он, протягивая ей деньги. — Передай Недке! Наши в складчину собрали!
Ей хотелось расцеловать его на виду у всех…
Плотный хруст.
Это муж ее встал и потягивается. Заметив, что она не спит, обращается к ней.
— В выручке на тридцать три лева больше! Это от воды с сиропом! — говорит он с самодовольной улыбкой. — Тридцать три лева! Дневной заработок инженера!
Словно кто-то облил постель ледяной водой. Ее стало знобить от холода под одеялом.
Марин снимает ботинки.
— Ничего нечестного в этом нет! — спокойно говорит он. — Может недостача случится, а тут уже готова экономия… Никто не может придраться. Только нужно каждый день проверять выручку.
Раздевается.
И так каждый вечер. Проверяет счета, подсчитывает выручку. Все лишнее прячется в гардероб, в ботинок. Сколько раз Данче снился этот странный ботинок…
И так каждый вечер…
Она останавливает на муже свой взгляд. И не видит ничего, кроме его груди… волосатой, нескладной, противной груди…
Наступает какая-то странная тишина. Она цепенеет, грудь замирает, невозможно дышать.
Остаются только часы.
Тик-так… тик-так… Данче видит стрелки. Они сошлись точно на цифре двенадцать. В двенадцать часов начинается новый день! В двенадцать часов кончается старый!
Ей в голову приходит яркая мысль:
— Почему в жизни человека нет двенадцати часов, когда бы отбрасывалось все старое и приходило бы новое?
Он приближается к кровати в расстегнутой пижаме.
Данче не дожидается его. Она вскакивает с постели, быстро набрасывает платье и, пока он изумленно застывает, быстро выбегает из комнаты.
С этого и началось.
5
«В воображаемом мире красоты никто еще не встречал мух.
Поэтому мухи так яростно оплевывают любую красоту, которой коснутся!»
Эту истину Данче вычитала откуда-то или открыла сама.
— Данче! — зовет Марин и потягивается. — Дай сигареты!
Никто не отвечает.
Он вскакивает с постели.
— Данче!
В комнате никого нет. Марин вскипает.
— Опять пошла куда-то! Шлюха! — он быстро одевается, заглядывает в гардероб, чтобы определить, в каком платье вышла жена. Ищет и туфли. Ничего особенного. Он раздражается еще больше. — Значит, вот почему она отдала ребенка матери! Ну ладно! — он угрожающе машет рукой. — С завтрашнего же дня ребенок будет тут! Пусть только посмеет снова его отвести!
Не расчесывая сбившихся волос, он идет на кухню. Но и там ничего, что навело бы его на след жены.