Конь разогрелся, Мрак с трепетом увидел, как в ночи быстро мелькают искры. Оглянулся, за ними тянется целый хвост быстро исчезающего пламени. Искры вылетали из ноздрей коня, а когда всхрапнул и на миг раскрыл рот, из пасти выметнулся целый сноп огня.
Внизу проплывали реки, леса, протянулся горный хребет. Конь не дракон, время от времени земля устремлялась к ним с ужасающей скоростью, Мрак напрягался в ожидании гибели, но конь с силой ударял в землю копытами, там, судя по треску, раскалывались горы, а он делал еще один чудовищный прыжок…
Когда замелькали знакомые места, Мрак придержал коня, тот понесся помедленнее, едва ли быстрее летящего над водой стрижа, а когда показались и выросли залитые лунным светом стены Куябы, Мрак пустил шагом, выбрал уединенное место между двумя горами, завел в пещеру.
– Жди меня здесь, – сказал он. – Чужим не давайся… да и кто сюда забредет? Захочешь поесть – вся гора пусть будет тебе куском сахара.
Отошел в сторону шагов на сотню, там еще пещера, очень кстати, ударился о камни, с минуту приспосабливался к смене личины, наконец лапы в великом нетерпении понесли к городу. Узелок с одеждой привычно болтался в зубах, но теперь в нем не было тяжеленькой Хрюнди.
Когда-то Куяба была обнесена крепкой стеной, но город быстро разрастался, дома и даже дворцы строились за стеной, и наконец стена стала ненужной, ворота уже не запирались. Мрак проскользнул мимо стражей на такой скорости, что только один успел заметить нечто огромное и черное, что выскочило из темноты, пересекло освещенное факелами пространство и тут же исчезло в черноте внутреннего города.
Дворец фасадом выходит на городскую площадь, перед входом сильная стража. Не меньше стражи и в саду, куда дворец повернут тыльной стороной, но там деревья, кусты роз, зверю укрыться легче. Мрак затаивался, доверяя больше нюху, чем глазам, ибо нюхом видел отчетливо даже то, что за углом, успевал вовремя отступить, укрыться, спрятаться, в нужный момент проскочить открытое пространство.
Правда, когда добрался до самой стены, пришлось перекинуться человеком. Стражи очень бы удивились, увидев, как по каменной стене дворца прямо у них над головами карабкается человек, но они смотрели, как и положено, на дорожки в саду, замечали любое шевеление веток, готовые перехватить любого наглеца, что со стороны города перелезет стену дворцового сада.
Он быстро вскарабкался на высоту третьего этажа, где, как он помнил, комната Кузи. Окно зарешечено, однако даже человеческие ноздри сразу ухватили все запахи и нарисовали четкую картину уютной комнаты, теплого воздуха и сладко спящего ребенка среди игрушек. Он ухватился за железные прутья, держась на высоте едва ли не зубами, напряг мышцы. Железо не поддалось, но сразу качнулся край камня. Мрак едва успел подхватить, наделает шума, рухнув в сад, осторожно отогнул решетку, быстро скользнул вовнутрь. На всякий случай, вдруг за время дежурства кто из стражей задерет голову, пригнул край решетки на место.
Ложе великанское, тем меньше и беззащитнее выглядит на нем спящая Кузя. Совсем недавно он покинул стены этого дворца, где знает каждый уголок. Кузя, увы, все такой же пятилетний ребенок, ну, может быть, ей уже шесть или семь лет, вон лицо какое серьезное, но сейчас на нем выражение сильнейшей обиды…
Мрак осторожно приблизился, потом, опомнившись, ударился о каменный пол, прикрытый толстым ковром, поднялся огромным волком и сразу ощутил самое главное: Кузя очень опечалена. И то, что блеснуло в уголках ее глаз, только слабые человеческие глаза не распознали сразу. Кузя плакала ночью, вон следы на щеках, уже высохшие дорожки, но для волка очень заметные следы, а в глазах накапливаются новые слезы…
Он подошел, осторожно лизнул ей руку. Она вздохнула, маленькие розовые пальчики ухватили за шерсть. Лицо дрогнуло, пухлые детские губы прошептали едва слышно:
– Мрак…
«Это я», – хотел сказать он, но слова не шли из волчьего горла, он снова лизнул ей руку, язык стал совсем горячим. Ее маленькие детские пальчики ощупывали его уши, теребили шерсть. Мрак застыл, страшась разбудить, но ее пальцы ощупывали его морду все настойчивее, а когда она ухватила его за нос, Мрак почувствовал, как по ее тельцу прошла волна.
Кузя вздохнула и открыла глаза. Он тоже вздохнул и смотрел на нее прежним преданным взглядом. Она смотрела на него не двигаясь, не шевеля даже бровью, словно страшилась, что видение исчезнет.
– Мрак, – сказала она очень серьезным голосом, – ты мне снова снишься, да?.. Как хорошо, что ты всегда приходишь ко мне… Какой ты хороший, Мрак. Я люблю тебя, Мрак, ты помнишь?.. Ты не забыл, что, когда я вырасту, я выйду за тебя замуж?.. Ты не забывай, Мрак. Я помню…
Она тяжело вздохнула, внезапно ее личико омрачилось, на чистый лобик набежала тень.
– Мрак… Но как же я могу за тебя выйти… если я буду чужой женой? Мне сестра сказала, что меня отдадут замуж за какого-то властелина гор… Громард его имя. Уже скоро отдадут, Мрак… Я не понимаю, Мрак… Мрак, не отдавай меня!.. Ты не забыл, что я должна быть твоей женой, а не какого-то там Громарда?
Не забыл, хотел ответить Мрак, но слова не шли из волчьего горла. Вырвался слабый полурык-полускулеж, он поспешно припал к полу. Лицо Кузи сразу скривилось, вот-вот заревет. Мрак поспешно приподнялся, чтобы ее пальцы снова коснулись его шерсти.
Она распахнула глаза, порывисто обняла его за шею и горячо поцеловала в морду.
– Мрак!.. Я так и знала, что ты меня найдешь!..
Он лизнул ей щеку. Она засмеялась, зажурилась. Он тихонько вылизывал ей лицо, уши, дышал тепло и ровно. Кузя снова расслабилась, веки опустились, она задышала медленно и ровно, но счастливая улыбка осталась на детских губах.
Он отступил медленно, волчий нюх уже подсказал, где здесь тайный ход, когда-то он часто ходил по этим узким лазам, и хотя здесь подземелья богаче и разветвленнее, чем в Барбусе, но он помнит их, помнит, даже не забыл, где прятал во время ночных вылазок оружие…
Быстрые лапы несли его по тесному ходу с такой легкостью, словно он ходил здесь десятки лет, а последний раз был только вчера. Комнаты прислуги, комнаты гостей, вот комната, куда он ворвался первый раз… там были люди Руда… или Горного Волка, уже забыл, все они теперь на одно лицо, все мечтали свергнуть Светлану и захватить трон для своего повелителя.
Он бежал по тайному туннелю, но чувствовал, что снова, как встарь, мчится по этому огромному дворцу, намного более огромному, чем дворец в маленькой Барбуссии. Светильники везде горят редкие, слабые, выхватывая из тьмы только круги старой каменной кладки. От стен, даже с солнечной стороны, тянет сыростью, гнилью, а с другой стороны коридора идут комнаты, он помнит их роскошными, но сейчас даже здесь, в норе, чувствует их запустение.
Во все тайные глазки он на бегу заглядывал, хватал цепким взором стены, сплошь завешенные гобеленами да коврами, массивные столы и разномастные кресла с завитушками и позолотой, несся дальше и дальше, дивясь, что почти не встречает людей.
Дворец строили и перестраивали разные правители, но последний раз расширяли два-три поколения тому, с той поры только украшали, обставляли. Как странно и резко расцвет сменился упадком, словно дворец затосковал о погибшем Ховрахе… Половина этих помещений сейчас вообще нежилые, в них никто, судя по запахам, не заходит. Здесь вообще нетрудно заблудиться. Стражников, от которых нет прохода в его дворце, здесь почти нет…
К его удивлению, даже тцарские покои оказались пустыми. Он скользил по тайному ходу дальше, иногда останавливался у смотровых ниш, но чаще проскакивал без остановки, обоняние предупреждало, что в помещении пусто.
Ноздри уловили едва слышный аромат, сердце затрепыхалось, в груди кольнуло. Он сделал пару шагов на подгибающихся лапах, запах стал сильнее. Ниша с той стороны забрана толстым ковром, но смотровая дырочка оказалась достаточной: Мрак рассмотрел малый тронный зал, рассчитанный на прием особо важных гостей, которые не жалуют парадность.
Иваш и Светлана сидели за столом, Мрак успел увидеть спину слуги, что уносил грязную посуду. Тцарственные супруги остались одни, но и тогда молчали долго, очень долго. Иваш лепил из хлеба зверьков, лошадок, а Светлана после долгой паузы тяжело вздохнула.
– Из головы не идет Артания, – призналась она. – Эти кочевники усиливаются не по дням, а по часам!.. Хорошо, что не умеют строить крепостей, как и не умеют их брать. Но даже то, что они могут хлынуть по нашим равнинам…
– Две трети Куявии, – напомнил Иваш, – это горы.
– Да, но все поля, все нивы – на равнинах. И больше всего народу живет на равнинах.
– Какая Славия, какая Артания, – возразил Иваш нежно, но в голосе певца Мрак уловил досаду. – Тцаревна!.. Теперь уже тцарица… Что нам весь мир? На свете нет ничего, кроме тебя, твоих желаний.
– Иваш, но ведь…
– Тцарица! Ты сама – величайшее сокровище. Забудь о большом неуютном мире. Там зло, там беды, там злые и недобрые люди. Мир жесток, а в твоей воле отгородиться… Простые люди не могут, а у тебя дворец, слуги, стража, шуты, ухоженный сад! Ты можешь отгородиться от грубости и жить среди красоты. Так пользуйся же!
Он говорил страстно, глаза блестели, а голос дрожал. Светлана нежно смотрела в преданные глаза. Мрак ощутил укол ревности. Иваш говорит правильно. Светлана слишком хороша, чтобы жить в общем мире.
К его удивлению, глаза Светланы на этот раз остались трезвыми. И тревожными. Она протяжно и печально вздохнула, словно освобождаясь от сладких грез, голос ее стал деловым и строгим:
– Да, конечно… Когда я была тцарской дочерью, я так и делала. Но теперь, после смерти моего отца, приходится помнить не только об утехах. Теперь я решаю, как жить, с кем дружить, кого держаться, с кем торговать… Если я буду решать неправильно, то я недолго усижу на троне. Хуже того – страна ввергнется в пучину гражданской войны. Запылают поля, реки переполнятся кровью еще до того, как в наши пределы вторгнутся артане или славы. Потому, милый, давай смотреть не только друг на друга, но и на то, что творится в этом страшноватом мире.