Трое из Леса. Вторая трилогия — страница 7 из 86

Глава 42

Сперва он равнодушно смотрел на лица, что то появлялись, то исчезали, потом начал узнавать, но без всякого интереса или удивления.

Он находился в прикордонной крепости. Когда-то ею владел Волк, но после возвращения Додона ушел в горы. Не стал дожидаться, когда явится грозный Рогдай, пожжет и порушит. Теперь это было пожаловано Медее.

С вялым интересом Мрак обнаружил, что слишком часто перед ним мелькает знакомое лицо, но то ли давно не бритое, то ли с зачатками кудрявой бороды. С трудом вспомнил, что с этим человеком связано какое-то бегство, скитания.

– Гонта, – прошептал он.

Человек счастливо рассмеялся:

– Узнал наконец? Ну, ты возвращаешься к людям.

Мрак покачал головой, но смолчал. Гонте не понять, что если вернуться к ним, то он будет меньше общаться с Нею.

Гонта исчез, появились другие люди. Мрак ощутил, что его переодели, повели. Потом перед ним появились стол, еда, серебряные кубки, чаши, чары. Так же безучастно он пил и ел, не чувствуя ни вкуса, ни запаха. А потом в сознание прорезался голос:

– Светлана?.. Светлана вряд ли пригласит. Это дело рук Додона. А еще скорее – постельничего Кажана. Это еще тот подлец! Да и Руцкарь совсем сподлился… Светлана в стороне.

Это волшебное имя осветило темный мир, в котором он находился. Из нереальности выступили лица, люди, столы, стены, он ощутил запахи, услышал голоса, смех, разговоры. Он находился в просторной палате. Стены из старого камня, воздух пропитан запахами еды, вина, сгорающей смолы. Справа Гонта, непривычный, с порослью на щеках, слева Медея. Теперь она сменила жемчужные нити ожерелья на три ряда крупных алмазов. Они блистали предостерегающе, как броня, и Медея была в них похожа на крупную бойцовскую собаку.

Оба наперебой подкладывали ему в блюдо еду, а когда он безучастно отводил взор, слуги уносили, и Гонта, соревнуясь с Медеей, клал ему то куриную ногу, то лопатку молочного поросенка, то жареных перепелов.

Мрак взял в руки ломоть мяса, впервые за долгие дни ощутил во рту какой-то вкус.

– Светлана? – переспросил он и сам не узнал свой охрипший глухой голос. – Что с нею?

Гонта подпрыгнул, едва не опрокинув стол. Глаза стали круглыми.

– Мрак?.. Ты возвращаешься?

– Я и был здесь, – ответил Мрак хмуро. Голос стал чужим и мертвым. – Что со Светланой?

– Ты был здесь, но душа твоя витала вдалеке… – ответил Гонта торопливо, спеша держать Мрака в разговоре. – Со Светланой все в порядке. Вышла замуж, они счастливы. Так говорят. Просто из Куявы к нам прислали гонца.

– А-а, – сказал Мрак равнодушно и снова начал погружаться в свой мир, когда услышал голос Медеи:

– Это не Светлана… Она слишком умна, чтобы пойти на такое простое решение. Да и не подлая же, как мне кажется. Додон, а то и постельничий придумали звать в гости.

За столом раздался смех. Мрак огляделся. Здоровые мужики гоготали, поднимали кубки, звонко чокались их выпуклыми боками, пили, смеялись снова. Похоже, все приглашение от тцаря считали дурацким.

– В гости? – переспросил он. – Светлана зовет нас в гости?

Гонта и Медея переглянулись. Гонта сказал торопливо:

– Не Светлана! Додон прислал гонца. Но Додон сам не додумается. Это могла придумать Светлана либо Кажан, ныне главный постельничий. Ведь только мы остались у Куявы как бельмо на глазу. Прирезать нас, и весь этот край снова перейдет в руки Додона.

– А разве сейчас…

Гонта поморщился:

– Эти земли и сейчас куявские. Они принадлежали Волку, но Додон вынужден был отдать Медее за ее неоценимую… я бы так не сказал, но Додон – известный дурак… за ее помощь в борьбе с Волком. Ты сам к этому принудил Додона, не припоминаешь? Правда, и Додон сообразил, что одним ударом убивает двух зайцев. Наследники Горного Волка, буде объявятся, должны будут драться с Медеей, а второе, что сама Медея теперь привязана к месту, как коза к забору…

Медея громко фыркнула. Взглядом она растерла вожака разбойников по стенам.

– Ее не надо искать по степи, – продолжил Гонта злорадно. – Теперь сидит, аки красна девица у окошка. Во дворе куры гребутся в мусоре, свиньи роют ямы, кабан посреди лужи… Словом, жизнь как у любой боярыни. Приходи и бери голыми руками. Ну, пусть не голыми, но с неуловимостью поляниц покончено.

Голос Гонты начал обрастать интонациями, оттенками. Мрак яснее различал запахи, свою тяжесть, уловил аромат от роскошного тела Медеи, даже смутно удивился, что сменила притирания на более знойные.

Медея снова фыркнула. Ее руки деловито накладывали еду на блюдо Мрака. Когда он взял вторую лапу поросенка, царица поляниц даже дыхание задержала. Мрак скосил глаза, Медея наблюдала за ним с жадным ожиданием и надеждой.

– И что же он хочет? – спросил Мрак. – Все в его руках. Даже Медея.

– Я не была ни в чьих руках, – ответила Медея резко. Добавила уже спокойнее: – Без своего желания, разумеется.

Гонта воскликнул так торопливо, что Мрак наконец понял, почему друг даже захлебывается словами. Спешит удержать его интерес, не дать вернуться в мир грез, в котором он и Светлана живут вместе, любят и спорят.

– Мрак! Ты же знаешь Медею. И я знаю. Но, к несчастью, знают и другие. Разве же она долго сможет жить-поживать да глядеть как дура из окошка? Явно уже плетет сети, как устранить Додона, захватить власть в Куявии, перебить под корень все боярство, собрать войско и пойти войной на Артанию и Славию, дабы поработить всех мужиков, самых смазливых отобрать для своих нужд, наверное, немалых, а остальных…

От Медеи пошла такая волна ярости, что Мрак ощутил мурашки по коже. Но царица смолчала, заботливо наливала в кубки вино. Отроки дергались у стены, царица ухаживает за гостем собственноручно, выказывает особое уважение.

– И что же?

– Если мы поверим Додону и явимся на пир, то таких редкостных дурней сразу прирежут как баранов на заднем дворе. Еще и посмеются. Мол, таких еще не видывали. Им закинули червячка просто так, не думали, не гадали, что кто-то клюнет!

Запахи распадались на оттенки. Звуки тоже стали богаче, ярче, насыщеннее. Только теперь Мрак удивился, видя, как сверкают глазами Медея и Гонта. Они и раньше готовы были вцепиться друг другу в глотки. Так что свело их сейчас за одним столом?

Кто-то произнес вполголоса:

– Ребята… Он вроде бы видит нас!

Мрак ощутил устремленные на него взоры. Люди переставали жевать, их кубки останавливались возле губ, а глаза поворачивались в его сторону.

Гонта делал им отчаянные знаки. Кто догадался, поспешно ронял взор, другие еще пялились с жестоким любопытством. Медея, что-то уловив женским чутьем, сказала торопливо:

– Светлана бы не стала… Светлана чуткая и добрая…

Ее глаза торопливо обшаривали его лицо. Гонта прервал себя на полуслове, обернулся. На лице была надежда.

– Что… он в самом деле?

– Светлана, – произнесла Медея раздельно, – Светлана – самая красивая и самая чистая на белом свете… Светлана – самая… Давай, Гонта, у тебя лучше язык подвешен. Он выныривает, когда слышит имя тцаревны!

– Понял, – произнес Гонта пораженно. – Почему раньше не догадались? Медея, ты хоть и красивая, но и не самая последняя дура… Я хотел сказать, что наверняка есть еще дурнее. Мрак, Светлана в самом деле… ну, ты же знаешь, что Светлана всегда…

Медея не спускала с него тяжелого, как гора, взора, и язык бывшего вожака разбойников почему-то двигался, будто к нему подвесили тяжелые гири. Мрак ощутил, что должен заговорить, иначе Гонте придется совсем плохо:

– Светлана заслужила все самое лучшее… или хотя бы то, что хочет. Какие новости из детинца?

Он видел, как они переглянулись. Медея поджала губы, а Гонта пробормотал, отводя глаза:

– Новости? Да какие новости… Светлана выглядит хорошо. Так говорят!

Последние слова он добавил чересчур поспешно, а от Медеи даже отодвинулся, будто увидел в ее руке нож. А Медея поморщилась, однако сама сказала с усилием:

– Светлана и должна выглядеть хорошо… Там столько волхвов-лекарей следят за каждым ее шагом, а повара – за каждым блюдом! Но Светлана сама по себе… Светлана… Светлана…

И повела речь, умело вкрапляя Ее божественное имя. Мрак все не мог уйти из этого мира, слышал, оставался, а Гонта со своей стороны вставлял по словечку, хотя ему почему-то трудно было говорить о Светлане, и теперь уже этот мир налился красками, запахами, шумом и голосами, а тот, настоящий, колебался словно в тумане – призрачный и сказочный.

Он не понимал, почему так отяжелел, пока знакомый голос не прогудел рядом восторженно:

– Наконец-то ты поел по-мужски! Как в старое доброе время.

Рядом сидел уже Ховрах, красный от усилий, доедал кабанью ляжку. Рядом с его миской сидела Хрюндя, чем-то похожая на Ховраха, покрупневшая, толстая, с буграми вдоль спинного хребта. Ее морда начала слегка вытягиваться, глаза неотрывно и с обожанием следили за Мраком. Мрак с отвращением поглядел на груду костей посреди стола:

– Это все я?

– И еще под столом, – подтвердил Ховрах радостно. – Видишь, собаки к нам пробиться не могут, все еще растаскивают. Надо было им сразу меня к тебе посадить!

Мрак оглядел старого гуляку, растолстевшего еще больше, потного и пыхтящего:

– А ты как здесь оказался?

– Надзираю, – ответил Ховрах гордо. – Тцар Додон изволил меня отпустить с царской службы. Теперь служу боярыне Медее. Заодно и приглядываю за нею и ее дев… гм… вооруженными силами. В антиресах государства!

Мрак выбрался из-за стола. Хрюндя мощно прыгнула с середины стола, обрушилась ему на плечо. Мрак шатнулся от толчка, и с двух сторон подскочили отроки, привычно подхватили под руки. Гонта отстранил, сам обнял Мрака за плечо, повел к выходу.

– Как здорово, – сказал он мечтательно, – найти свою нору или гнездо. Жить себе, спокойно стареть… Это так здорово! Детишки пойдут, а главное – внуки. Будут суетиться вокруг, копошиться, на колени лезть, скажи им то одно, то другое. Скорее бы стать стариком… Все уважают, лучшее место уступают, первую чару вина подают, совета ищут!.. Бороду седую отпущу подлиннее…

Мрак оглядел его с головы до ног. Гонта слегка раздобрел, глаза лучились довольством. С лица ушло голодное и озлобленное выражение. Рубашка чистая, портки из тонко выделанной кожи, сапоги с узором.

– Как твои руки? – спросил он. – Не тоскуют по луку со стрелами?

Гонта вытянул огромные длани, с удовольствием сжал кулаки. Под гладкой кожей прокатились тугие мышцы. Сухожилия с готовностью напряглись.

– Нет, – ответил он, в голосе чувствовался смех. – Я им нашел и другое применение.

Мрак оглянулся на Медею. Та услышала или догадалась, опустила взор, на нежных щеках вспыхнул румянец. Она пополнела еще, и, чтобы ее обхватить, от смельчака в самом деле требовались очень длинные руки.

Глава 43

Прошло еще три дня. Однажды заскрипели ворота, во двор въехал всадник на рослом тонконогом коне. С середины двора закричал громко:

– Великий тцар Додон изволит звать боярыню Медею, воеводу Гонту и воителя Мрака на великий пир!

Мрак встрепенулся, а Гонта, что не отходил от него, поморщился:

– Дурак дураком, а на сей раз придумано хитрее. Мол, когда передали приглашение по-людски, то нам отказаться проще. А так, когда сразу всей челяди стало известно, то отказом вроде бы обидим доброго тцаря. Да только зазря усе! Все одно не поедем. Срубленные головы взад не прилепишь.

Медея сказала язвительно:

– Зачем тебе голова? Не на чем уши носить? А больше ни к чему.

– Ты готова ехать? – отпарировал Гонта еще язвительнее.

– Нет, но только чтобы не радовать Додона и Кажана, – отрезала Медея. – А гонца отправим обратно со словами, что…

– …здесь дурных нет, все переженились, – вставил Гонта.

Медея метнула яростный взгляд, продолжила ледяным голосом:

– Со словами, что людям, у которых головы на плечах, нечего делать в стране безголовых.

– А безголовые потому, – подхватил Гонта, – что подражают своему тцарю и его боярам.

Гонец смотрел то на одного, то на другого. Молвил наконец в раздумье:

– Тцарю это не понравится.

– А я не монета, – ответил Гонта дерзко и посмотрел на Медею, – чтобы всем нравиться.

Гонец вздохнул:

– Добро, что у нас не казнят за плохие вести, как у вас тут, у диких людей. Правда, и шубой с царского плеча не жалуют. Все передам в точности, не сумлевайтесь. У меня работа такая.

Ховрах поинтересовался, просто выпороть такого наглеца-гонца или еще и крапивы насовать в портки и так посадить на коня.

Мрак поднял на него покрасневшие глаза:

– Я поеду.

Гонта изумился:

– Ты хоть представляешь, что тебя ждет?

– От судьбы не уйдешь, – ответил Мрак сумрачно. – Что на роду написано, того и на коне не объедешь. Это у кошки девять жизней, а у волка только одна. Да и та коротка.

– Тем более! Что говорится насчет зеницы ока?

– От всего не убережешься.

– Но пусть мои враги умрут сегодня, – ухмыльнулся Гонта, – а я завтра!

– Пусть, – согласился Мрак. – Вели готовить коней на завтра.

– Твой конь на пастбище… Туда два дня ходу. Или тебе дать другого?

– Нет, – ответил Мрак досадливо. Конечно же, Гонта будет затягивать отъезд в ожидании, что разум возьмет верх. Но когда это разум брал верх? Тогда богом стал бы Олег, а не Таргитай. – Пошли ребят за конем сейчас же.

– Сделаю, – согласился Гонта. Он посмотрел в окно. – Уже темнеет, а завтра сразу с утра! Одна нога здесь, другая – там. А третья снова здесь.

Задул северный ветер. Все годы именно он в это время нагонял тяжелые снеговые тучи с севера, а те обрушивали наземь столько снега, что наутро не всякий мог отворить дверь.

Походная колдунья Медеи, старая иссохшая ведьма, с сочувствием сказала Мраку:

– Лучше бы ты оставался в своем сладком сне, сердешный.

– А что, бабушка?

– Еще четыре дня тебе посветит солнце, – сказала ведьма.

Мрак посмотрел вверх. Тучи затянули небо с запада на восток, не оставив щелочки. И по тому, как медленно ползли, чугунно тяжеловесные, было ясно, что небо очистится не скоро.

– Гм… Тогда я проживу дольше, чем думал.

Ведьма произнесла сварливо:

– Это так говорится. Солнце все равно светит, дурень. Даже тебе и даже сквозь тучи. Ничего-то ты не знаешь! В Книге Судеб, где записаны даже жизни богов, гор, рек и всей земли нашей, есть и твое имя, как имя всяк живущей твари… Никто изменить или подправить свою судьбу не властен, но посвященные в тайны – это я о себе – могут проникнуть внутренним взором сквозь толщу земли и узреть эти дивные огненные строки!

Мрак сказал угрюмо:

– Бабка, я все знаю. Всяк, кому через неделю лечь под дерновое одеяльце, проживет те дни по-своему. Один – в плаче к богам, другой – в загуле, третий поспешит набить морду обидчикам, четвертый… А я – пятый.

– Хочешь умереть с оружием в руках? – спросила ведьма понимающе.

– Дело не в том.

– Почему? Для мужчин это очень важно.

Мрак покачал головой:

– Для меня важнее… даже не знаю, что важнее. Чувствую, аки пес, но сказать не могу. Только пасть зря разеваю. Я ж из Леса, грамоте не обучен. Прости, бабка, но ежели четыре дня осталось, то устройство ли мира мне обсуждать?

Ведьма непонимающе смотрела в удаляющуюся спину человека, которому жить так мало. Мужчин понять трудно. Слишком разные. Когда миром правили женщины, было все проще. И мир стоял в спокойствии, никуда не рыпался.

Жаркое нетерпение съедало его, он велел оседлать любого коня и подвести к крыльцу. Надо успеть доскакать до Куявии, увидеть Светлану и умереть у ее ног!

Земля покрылась плотными сумерками. Небо стало темным, фиолетовым до черноты, но впереди между небом и землей текла широкая река из огня и горящего металла. О темный берег неба плескали багрово-красные волны, уже остывающие, затем переходили в пурпур, а посредине полыхала оранжевая река, горящая, из злого легкого огня, раскаленная, дальше снова был пурпур, за ним темно-багровое небо, что тяжело наваливалось на мрачную землю.

Гонта стоял на крыльце, багровые отблески плясали и на его лице.

– Кровь, – сказал он благоговейным шепотом. – Кровь богов залила полнеба!

– Приметы пророчат кровавую бойню и на земле, – отозвался Ховрах.

Страшно и трепетно было видеть это буйство огня. На мир ложились черные сумерки, темнело небо. На земле уже стало черно, но огненный закат зиял как огромная кровавая рана.

– В той стороне – Куявия, – произнес Гонта многозначительно.

Он сошел по ступенькам, припал ухом к земле. Сверху он напоминал распластанную в пыли лягушку. Мрак наконец бросил с нетерпением:

– Что учуял?

– Я слышу далекий стон, – ответил Гонта печально. – И тихий женский плач…

Послышались тяжелые шаги. Гонта вскочил, отряхнул одежду. Ухо осталось в желтой пыли, волосы припорошило красновато-желтым. Еще не поворачиваясь, Мрак уже знал, кто идет. Шелестели чьи-то голоса, наконец в поле зрения появился белокурый отрок, отступил в сторону.

Гакон Слепой держался особенно ровно, торжественно. Волосы были расчесаны и убраны под широкий бронзовый обруч. Он был в доспехе.

– Приветствую тебя, герой, – сказал Мрак. – Что скажешь?

Гакон широко улыбнулся. Это было как вспышка молнии, что осветила двор. Белые зубы блестели как жемчуг.

– Угадай!

– Угадал, – ответил Мрак сердито. – Тебя только там недоставало.

– Мрак, – сказал Гакон укоризненно, – ты же видишь, такая жизнь мне в тягость. Я живу в вечной тьме…

– Мальчишка стал твоими глазами, – ответил Мрак. – Ты даже не держишься за него, как слепцы.

Гакон кивнул, но улыбка была печальной:

– Мы придумали знаки. Я угадываю по его шагам, шарканью, притопыванию, куда идти, повернуть, подняться. Еще мы оба щелкаем пальцами… ну, и всякое разное. Но все равно мужчины должны уходить со славой!

– Это со мной-то? – спросил Мрак иронически.

– Мрак, я чувствую, чем все кончится. Я хочу быть с тобой. И буду!

Он повернулся и ушел в ту сторону, где уже седлали коней. Мрак увидел, как там собираются люди, шепчутся, смотрят в их сторону. Все больше появляется людей с оружием. Наконец собралась целая дружина, ожесточенно спорят, чуть не дерутся. Злые голоса стали совсем озлобленными.

Мрак нахмурился, ибо все, что отвлекало от мыслей о Светлане, раздражало.

– Что надо? – потребовал он резко.

Из кучки ратников протолкался вперед сотник Кречет. Суровое лицо старого воина было сосредоточенным. Он кивнул, сказал коротко:

– Мы едем с тобой.

– Звали только нас троих, – бросил Мрак резко. – Поеду я, еще Гонта… если Медея отпустит. Вы останетесь охранять Медею.

– Бесчестье ехать вам без людей, – сказал Кречет. – Разве ж можно как простолюдины! А с Медеей и так останутся ее голоногие воины. Я посчитал, на каждого из вас должно быть не меньше чем по дюжине человек. Я подберу из добровольцев.

Мрак прямо посмотрел в глаза старого дружинника:

– А ты слышал, что говорят?

– Что никто не вернется живым?

– Да.

Суровая улыбка тронула губы сотника.

– Нас не спрашивают, когда забрасывают в этот мир. Но дальше мы сами решаем, как жить.

– Но здесь вы будете жить, – возразил Мрак.

Сотник удивленно вскинул брови:

– В бесчестье разве жизнь?

– Но я сам велю вам остаться, – сказал Мрак сурово.

Кречет покачал головой. Голос стал печальным:

– Ты обрекаешь нас на бесчестье. Воевода едет на верную смерть, а его воины из тепла и уюта смотрят вслед? Нет, воинская честь выше даже твоих приказов. Мы все равно поедем вслед. Так лучше уж вместе.

Мраку надоел бесполезный спор, отмахнулся:

– Мужчина должен знать, что делает. Поступайте как знаете.

Он ушел, а повеселевший Кречет строго опросил пять сотен богатырей из числа тех, кто рвался ехать с Мраком. Поляниц брать не позволил. Потеря женщин невосполнима, а мужики что: одного хватит, чтобы все окрестные веси обрюхатил. Таким образом, с ним вместе набралось сорок богатырей. Правда, одного пришлось погнать с позором: скрыл, дурень, что еще не женат вовсе, а Кречет отбирал только тех, у кого дома оставалось не меньше двух детей. Нельзя, чтобы хоть один род пресекся!

Все уже были на конях, разъяренный Кречет хотел кликнуть охочих на замену, но с крыльца весело заорали:

– А меня не считаешь?.. Ха-ха! Слава богам, я все еще не боярин!

Отроки с веселыми воплями бегом подвели к крыльцу коня с роскошной попоной. Ховрах с их помощью взобрался, сопя и краснея от натуги, но поводья ухватил уже сияющий, довольный, что и с перепоя сумел угодить на коня почти с первой же попытки.

– Жить надо весело! И не только жить.

Кречет с отвращением отвернулся от пьяного бахвала. Ворота медленно отворились. Мрак пустил коня вперед, а сзади послышался торопливый, задыхающийся голос слуги:

– Мрак! Ты забыл свой…

Он осекся, но Мрак уже оглянулся. Увидел в глазах Гонты и Кречета ужас – окликнуть уходящего везде плохая примета, – сказал раздраженно:

– Да что вы за люди? Не мрет лишь тот, кто не жил.

– Но каждый оттягивает свой конец, – возразил Гонта. Мрак хмыкнул, Гонта нахмурился – не до шуток, сказал настойчивее: – Всякий старается отодвинуть свою встречу с Ящером. Даже в вирий не спешат!

Но не любой ценой, хотел сказать Мрак, но смолчал. Гонта это знает сам. Даже Медея понимает. У мужчин есть то, что заставляет идти и навстречу верной смерти. Хотя так просто бывает свернуть и жить себе дальше. Но то будет уже не жизнь, или ты не должен считать себя мужчиной.

Конь под ним горделиво шел к выходу, бочком, косился огненным глазом. Вдруг запнулся прямо в воротах, Мрак качнулся, попона под ним чуть съехала набок, а жаба на плече заворчала и перебралась на другое плечо. Сзади услышал общий вздох, в котором был страх.

– Да что вы все! – сказал он с досадой. – Ну, споткнулся конь! Говорят же, конь о четырех ногах, и то спотыкается.

Ему не отвечали, но он видел их вытянувшиеся лица. Самая дурная примета, если конь спотыкается на выезде со двора. Кречет взмахнул рукой. Запевала звонким, чистым голосом затянул походную песню.

Привал сделали в степи, над головой уже выгнулся звездный купол. Желтый серп нырял, как утлая лодчонка, среди грозных туч, надолго скрывался, и сердце Мрака щемило от сочувствия. Тающая как льдинка лодочка чем-то напоминала его жизнь, тоже истончающуюся с каждым днем.

Но лодочка боролась и все же выныривала. Ее накрывал черный вал, она исчезала… но все же каким-то чудом выскользала из-под удара, двигалась через звездное море упорно и целеустремленно.

Мне бы так, подумал невесело. Но не суждено. Его черные тучи уже нагоняют, вон какой северный ветер пробирает до костей. И сквозь его тучи так не пройдешь.

Ховрах и Гонта спали у костра. В сторонке расположились люди Кречета. Когда пламя вспыхивало ярче, Мрак видел красные силуэты коней, фигуры спящих воинов. Сам Кречет по обыкновению нес дозор первым.

Внезапно донесся тихий голос, едва различимый среди шелеста трав:

– Мрак…

Мрак насторожился, огляделся. Голос снова повторил, теперь в нем прозвучала надежда:

– Мрак… Ты можешь услышать меня?

Мрак снова огляделся, никого не заметил. Пальцы сжались сами на рукояти ножа. Спросил сдавленно:

– Кто говорит со мною?

– Мрак…

– Да, меня зовут Мрак. Кто ты?

Голос произнес с радостной ноткой:

– Как хорошо… и как печально, что ты слышишь меня.

– Почему?

– Хорошо, потому что ты первый, кто меня услышал, а плохо… потому что меня может услышать лишь тот, кто одной ногой уже в могиле. И кому ее не избежать.

Мрак ощутил, как повеяло холодом, но буркнул тем же грубым тоном:

– Все там будем. Кто раньше, кто позже, но будем все. Что ты хочешь?

– Дозволь… идти с вами.

Мрак спросил настороженно:

– Но кто ты?

– Я… был величайшим колдуном Куявии, Артании и даже Славии. Так я полагал. Однажды я, отправляясь в дальнее странствие, велел слуге присматривать за домом и моим телом. Если я вдруг не вернусь, то он должен через неделю сжечь мое тело, а в капище принести дары Роду. Я отправился в путь, побывал в дальних странах и высших сферах, а тело мое недвижимо покоилось в доме. Но на шестой день слуге сообщили, что его родители при смерти. Могут умереть, его не повидав. И тогда он сжег мое тело и успел к своим родителям до кончины.

– Хорошего сына воспитали, – заметил Мрак.

– Да, но я, когда вернулся, не нашел своего тела!

– Гм… Вселись в другое, – посоветовал Мрак. – Отыщи какого-нибудь дурня. Их видно издали, у них слюни текут. Или преступника. Ты, надеюсь, не вор, не душегуб?

Голос сказал печально:

– Так поступать нехорошо. Каждый имеет право на жизнь.

– Ну-ну. Это еще как сказать… А с нами пошто восхотел?

Голос ответил серьезно, и на Мрака снова пахнуло холодом могилы:

– Вы все умрете. Скоро. И тогда я смогу вселиться в любое из ваших тел.

Мрак зябко поежился. Внутри стало тяжело и холодно, словно внутренности превратились в глыбу льда. Дрогнувшим голосом предложил:

– Может… тебе лучше вселиться в того, кого мы успеем зарубить? Я для тебя зарублю парня покрепче и покрасивше.

Голос произнес тихо:

– Нет. Так я не могу.

– А я не хочу, – возразил Мрак, – чтобы в моем теле кто-то жил, копался, двигал моими руками.

– Мрак, – сказал голос, – ты не понимаешь… Никто из вас не уйдет живым. И я, даже если войду в твое тело, тоже паду убитым.

Мрак спросил озадаченно:

– Тогда на кой тебе это все? Летай себе, глазами лупай. Это ж тебе счастье выпало! Никто морду не набьет, в грязи не вываляет, за ночлег не платишь. Если ты сейчас – душа, а волхвы говорят, что душа бессмертна…

– Да, но ничто не остается неизменным. Сейчас моя душа еще чиста… почти. И я еще могу войти в тцарство блаженства. Но ежели я буду видеть зло, а я его вижу, и не вмешиваться, то тем самым я становлюсь его соучастником. Понимаешь?

Мрак покачал головой:

– Что-то мудрено. Для меня. Я человек простой и даже очень простой. Но ежели тебе надобно для спасения души… раз тело уже пропутешествовало… идти с нами, то давай, чего там. Кормить тебя не надо, на коне места не требуешь. Порхай себе следом, аки… ну, тебе виднее.

И он снова углубился в свои думы, нимало не дивясь странностям, что встречаются на его последнем пути.

Глава 44

Мрак, углубленный в свои думы, едва ли замечал коня под собой. Гонта и Ховрах затеяли сложный спор, правда ли, что в Хольше у кого чуб больше, тот и пан. Лишь Кречет счастливо бдил, берег, охранял, и он первый насторожился, когда слева за пару верст появилось желтое облачко пыли.

Некоторое время наблюдал, затем подъехал к троим гостям тцаря Додона:

– Кто-то прет в том же направлении.

– Ну и что? – удивился Ховрах.

– А то, – сказал Кречет многозначительно, – что дороги впереди сходятся.

Пыльное облачко придвигалось, разрасталось. Наконец зоркие глаза Мрака различили скачущего всадника. Тот был в доспехе, даже шлем не снял, несмотря на жару. Так и блестит с головы до ног в ратном металле, аж глаза слепит на солнце.

Конь несся споро, словно не чувствовал седока. Но что насторожило и обеспокоило Мрака, так это тяжелая булава в руке всадника. Он на полном скаку бросал ее высоко в небо, мчался дальше, а потом выбрасывал руку в сторону, подхватывал на лету и снова почти без размаху зашвыривал грозное оружие высоко в небеса.

Гонта тоже рассмотрел, пробормотал:

– Ловок… Ловок, ничего не скажешь!

Кречет, поправив меч, добавил:

– И очень силен.

Мрак и сам видел, что такую булаву даже поднять непросто, а всадник зашвыривает в небеса с легкостью. Но что-то настораживало.

– Не понимаю, – сказал он наконец. – Как бы сила ни играла, но вот чтоб так, без цели и смысла, швырять в небо, будто гусей бьет… Хотя никаких гусей там нет. Даже уток не видать… Да и доспехи по такой жаре!

Всадник их заметил, булаву убрал, а коня послал наперерез. Мрак уже видел впереди развилку, где дороги сходились. Дальше тянулась одна широкая. Как он помнил, до самого стольного града.

Кречет придержал своих людей. Их было сорок, но незнакомец выглядел полным грозной силы, а Кречет был не из тех воевод, кто зазря потеряет хоть одного человека.

Всадник издали вскинул правую руку в приветствии:

– Здоровья и счастья добрым людям!

Голос был звонкий и чистый, почти девичий. Мрак пустил коня навстречу, ему все стало ясно, а за ним поехали остальные.

Всадник остановил коня шагах в пяти, без нужды поднял его на дыбки. Был он молод, румян, на подбородке пробивался детский пушок. Длинные золотые кудри падали на плечи, глаза были голубые, а ресницы выросли длинными и загнутыми, как у девицы. Он и был похож на красну девицу, только Мрак еще не встречал девицу с себя ростом, да и руки юного молодца были толстые, как у Гонты.

– Куда путь держишь? – спросил Мрак.

– В Куяву, – ответил юноша радостно. – Меня мама послала.

– Не рано ли? – спросил Мрак. – На таком большом коне…

– Мне уже четырнадцать лет, – ответил юноша гордо. Поправился: – Весной будет…

Теперь уже всем было ясно, и почему бахвалился сам перед собой, швыряя в небо настоящую булаву, и почему не вылезает, несмотря на жару, из настоящих боевых доспехов, кои носят только взрослые.

А он быстро их оглядел, спросил с детским любопытством:

– А вы кто будете?

Гонта кивнул на Мрака:

– Это вон тот, кто тцаря спас из полона. А мы – его спутники. Приглашены на пир к тцарю.

У мальчишки загорелись глаза восторгом. На Мрака взглянул с любовью и обожанием:

– Я слышал! Мы все слышали! Можно, я поеду до Куявы с вами? Еще два дня пути… Я буду вам коней сторожить, костер разводить.

Мрак засмеялся, мальчишка нравился:

– Да ты вроде больно благородных кровей! Вон у тебя доспех какой. Стадо коров и табун коней отдать – и то не возьмут. Одна попона на твоем коне – целое богатство!

Витязь-ребенок сказал просительно:

– Да, моя мама… Но я приучен к любой работе! Не гнушаюсь. Настоящий воин должен делать все. А для Мрака и его друзей и вовсе не зазорно, а любо и радостно. Я и Хрюндю покормлю, только скажите, что она ест.

– Ого, даже знаешь, как ее зовут? – удивился Мрак. – Как тебя кличут, богатырь?

– Любоцвет, – ответил мальчишка нехотя. Он покраснел, краска смущения залила щеки, лоб, опустилась на шею. – Мама так захотела… Разве это имя для воина?

Под серебристым светом луны вдали проступала Лысая Гора. То был холм, высокий, но округлый, с блестящей под луной и звездами вершиной, за тысячи лет сглаженной ветрами и ливнями. Издали он походил на выпуклый щит, где вместо блях и бронзовых заклепок блестели глыбы, отбеленные временем. То врозь, то кучами, они были развалинами древних храмов, ибо храм новому богу непременно строили на самых высоких горах или хотя бы холмах, всякий раз разрушая старые капища.

Из земли торчали глыбы. Мрак различил странные знаки, еще не стертые дождями. Глыбы, изъеденные временем, смотрели вслед угрожающе. На некоторых сидели совы, желтые глаза неотрывно следили за проезжающими всадниками. Доносились странные заунывные звуки.

Внезапно налетел ветер. На конях вздыбил гривы, люди ухватились за шапки, а на зловещий свист ветра из холма ответили странные заунывные голоса. Сперва тихие, потом путники различили отдаленный хохот, детский плач, женские стоны, крики караемых. Луна скрылась за темное облако, а в наступившей тьме за камнями задвигались неясные, но зловещие тени. К людям потянулись крючковатые лапы.

Мелькнули и стали приближаться желтые огоньки. То ли волчьи глаза, то ли блуждающие огоньки, что сбивают путников с пути, уводят в пропасти, в болота, ловчие ямы. Донесся низкий глухой звук, словно в ночи лопнула гигантская тетива, а следом освобожденно зашуршали лапы огромного зверя. Люди вздрогнули, прогремел рык, за ним прозвучал низкий тоскливый вой, в котором было мало звериного, словно выла сама ночь, вырвавшаяся из преисподней.

– Навьи, – сказал кто-то.

Следом за спиной Мрака раздался самодовольный голос Ховраха:

– Дурень ты. Какие же это навьи? Навьи только клювом щелкают.

– Гм… А что ж там окромя мертвяков?

– Нежить, – объяснил Ховрах поблажливо. – Ни себе, ни людям. Их закопали без крады, вот и пакостят, злобятся на всех.

– Да уж, – пробормотал третий голос, явно молодого воина, – но как же краду, если в живых остается двое-трое, а все поле усеяно трупами? Надо бы как-то снисхождение иметь…

– Да боги рази понимают? Им свое отдай. А как – не их дело. И слушать не хотят про временные трудности.

К досаде Мрака и тихой радости остальных, луна наконец уползла за тучу. А та нагло разрасталась, глотая звезды, и надежды, что луна выберется до утра, не осталось. А в полной тьме ехать – себе на погибель.

Костер сделали скудный, во тьме собирать ветки трудно, наскоро поужинали и тут же улеглись, обошлись даже без обычных ленивых разговоров у костра.

На рассвете, когда люди поднимались, продрогшие от утреннего холода, Мрак обратил внимание на очень серьезный вид Ховраха. Был тот задумчив, а когда все выехали на дорогу, объяснил торжественно:

– Было мне видение… Поднялась из глубин земли огромная фигура в белом. Седые волосы лежат на плечах, глаза блещут как звезды, а на челе его высоком печать великой мудрости и знания. Посмотрел так скорбно на меня и рек: «Ховрах, ты едешь в логово зверя. Там все смердит, как в норе хорька… Смотри же, сукин сын, не осрами! Надери ему задницу».

– Так и сказал? – спросил Любоцвет недоверчиво.

– Слово в слово, – поклялся Ховрах. – Это ж наш воинский бог! Он и говорит по-мужски.

Холодное осеннее солнце зябко поднялось из-за края темной земли. Маленькое, съежившееся, оно сонно смотрело на мир, который уже заждался прихода зимы с ее метелями и толстым покрывалом снега.

Кречет завел долгий спор с Гонтой о кордоне между Куявией и Артанией, он знал много, но Гонта теперь сам держал свою дружину на кордоне, сталкивался с артанцами и в схватках, и в торге, знал их доводы, потому возражал умело, рассказывал и то, чего Кречету и не снилось. Привлеченные громкими голосами, к ним подъехали Любоцвет и Ховрах. У Любоцвета уши вытянулись от любопытства, глаза горели возбуждением. За прошлый день и ночь он так много узнал!

А Ховрах пожал плечами:

– Все говорят, что раздоры начались из-за земель Гога. Так и в старых хрониках записано. И волхвы тому учат детишек… Но я-то жил в детинце, знаю правду.

Любоцвет подпрыгнул, едва не упал с коня. Голос сорвался на писк:

– Расскажи! Ой, расскажи…

– Да что рассказывать, – Ховрах опечаленно махнул рукой. – На самом деле все войны начинаются из-за баб. Жена тцаря Остапа тронулась на волховстве, все секрет вечной жизни искала… Тут стакнулась с Тарасом, братом Остапа. Тот тоже больше проводил времени с волхвами, чем в благородной охоте, травле зайцев или правлении тцарством. Люди начали шушукаться, а Остап вообразил, что жена ему изменяет… Однажды застал ее в башенке, где она голова к голове с Тарасом разбирала тайные значки на медных пластинках. Сдуру почудилось невесть что. Он ее разрубил мечом, а потом и на брата кинулся. Тарас едва унес ноги. Тут и началась вражда…

Любоцвет слушал с раскрытым ртом. Спросил, едва дыша:

– А Славия почему ввязалась?

– А тцар Славии Панас был добр и слаб. То одного жалко, то другого. Помогал тому, кто в этот момент кидался за помощью.

В глазах Любоцвета заблестела влага от великого сочувствия.

– Так вот из-за чего… Бедная женщина!

Лицо Ховраха омрачилось.

– И совершенно невинно пострадавшая.

– Да, – вздохнул Любоцвет.

– Уж мне-то известно, – сказал Ховрах с мрачной гордостью, – мне лучше всех известно, что с Тарасом они только разбирали тайные значки.

– Откуда известно? – спросил Любоцвет почти шепотом.

Кречет и Гонта вытянули шеи. Подъехали и другие воины, все прислушивались, толкали друг друга локтями.

– Потому что ее сердце принадлежало другому, – ответил Ховрах значительно. – Потому что душой и телом была с другим! Не с мужем, конечно… Как и ее сестра, жена Додона, ныне запертая в высокой башне.

Он пнул коня в бока и поехал вперед. Там одиноко маячил Мрак на большом черном коне. Любоцвет смотрел вслед, раскрыв рот. Во взгляде юного богатыря было великое почтение.

Воины ехали с сумрачными лицами. Все знали, что едут на верную смерть, но взгляд у каждого был тверд, а руки на поводьях не дрожали. Мало кто переговаривался, каждый больше думал о своем, вспоминал близких, перебирал прожитую жизнь.

Ховрах обогнал всех, конь под ним шел весело, а сам Ховрах внезапно заорал удалую песню. Он подскакивал на спине терпеливого коня, как мешок с овсом, вид у него был веселый и беспечный. А песня была о будущем пире, где вина потекут не реки, а разольется море, жрать станут только на злате, на сребре пусть собаки едять, все будут топтать ковры, лапать толстых девок…

Гонта долго крепился, наконец кивнул Мраку:

– Поет!

– Поет, – согласился Мрак.

Гонта хмуро буркнул:

– И ты ничего не хочешь ему сказать?

– О том, что нас ждет?

– Да.

– А ему все равно. Он радуется каждому мигу жизни. А звону мечей тоже обрадуется как старой доброй драке.

– После драки можно проспаться, а после пира, что нас ждет, проснешься уже под лапой Ящера. Стоит ли ему класть голову?

– Думаешь, Додон его не пощадит?

Гонта оскорбился:

– Вроде не знаешь нашего тцаря!

Мрак долго смотрел в спину Ховраха. Тот без нужды горячил коня, сворачивал с дороги, срывал на скаку верхушки промерзшей за ночь травы, нюхал, с гнусным хохотом разбрасывал, передразнивая величавых волхвов.

– Ладно, – сказал Мрак наконец. – Мы отъехали уже далеко. Скоро и стены Куявии… Отправь его обратно.

– Не поедет.

– Придумай!

Гонта хлопнул себя по лбу, догнал Ховраха, возопил отчаянным голосом:

– Совсем забыл!.. Я должен отдать Медее важный наказ. Ховрах, будь другом. Скачи к ней, я черкну пару слов. Это очень важно!

Он вытащил из сумки сверток тонко выделанной телячьей кожи. Мрак с хмурым любопытством смотрел на непонятные значки. Гонта щедро рассыпал их по листу, свернул в трубочку, перевязал шелковым шнурком и залепил воском, что разогрел в ладони. Ховрах с неодобрением смотрел, как Гонта для верности приложил перстень с печатью. Конечно, читать он не умеет, как и Мрак, но по дороге мог бы показать волхву…

– Это очень важно, – повторил Гонта настойчиво. – Скачи обратно! А мы будем ждать тебя здесь.

– Нет, – поправил Мрак, – впереди по дороге неплохая корчма. Там на постоялом дворе отдохнем, заночуем. И подождем.

Ховрах переводил ошалелый взор с одного на другого, наконец с великой неохотой принял свиток. На лице была горькая обида. Из-за корчмы, подумал Мрак насмешливо. Все-таки впервые за стол сядут раньше его.

– Только не разграбьте дотла, – предупредил Ховрах. – Я буду скакать обратно быстро! В глотке у меня будет сухо, как в норе полевой мыши.

Конь под ним встал на дыбки, развернулся на задних ногах и с места погнал таким галопом, что выбивал из промерзшей земли сухие комья. Гонта нетерпеливо тронул своего коня. Мрак спросил:

– Что ты накорябал?

– Чтобы Медея сразу поднесла ему такую чару! Ну, дабы сразу с копыт. А потом, когда очнется, чтобы толстые девки… он толстых обожает… чесали спину так, дабы только хрюкал. И чтоб все время подносили кувшины с вином. Это его задержит надолго. Очень надолго!

Они горько засмеялись. Копыта коней глухо и невесело стучали по твердой как камень дороге.

Оба за сотню шагов от постоялого двора уловили запах бражки, кислых щей. В воздухе было нечто бодрящее, что заставляет орать, петь, ввязываться в бесшабашные драки.

– Корчма, – определил Гонта с удовольствием. – Что без нее дороги?

– Что без нее жизнь? – засмеялся Мрак. – Этот мир от преисподней только корчмой и отличается. Убери корчму – и вместо нашего красного солнышка засияет черное.

Ворота были распахнуты настежь. Во дворе у коновязи обнюхивались кони, из щелей ковальни пробивались струйки дыма. Гонта с удовольствием посматривал на раскрытые двери. Оттуда доносились веселые песни, вопли, а аромат наваристого борща, вытеснив дрянной запах щей, потек навстречу, как тяжелая душистая смола, разнежившаяся на солнце.

– Здесь мы задержимся, – сказал он довольно.

– На дольше, чем думаешь, – ответил Мрак.

Что-то в его голосе насторожило Гонту. Он начал поворачиваться, но, как ни был быстр, Мрак оказался быстрее. Голова Гонты дернулась от тяжелого удара в затылок. Он ткнулся в конскую гриву, начал сползать наземь.

Мрак спрыгнул, подхватил, не дав упасть на землю. Глаза Гонты медленно закрылись. С крыльца на них выжидающе смотрели двое мужчин. Мрак крикнул зычно:

– Хозяина сюда, немедля! Денежное дело.

Один нехотя скрылся за дверью. Мрак успел накрепко стянуть ремнем руки Гонте, когда с крыльца неспешно спустился грузный человек. От него пахло уверенной зажиточностью, но глаза были настороженные, а в руке был боевой топор на длинном топорище.

– Я хозяин, – сказал он с осторожностью.

Мужики за его спиной взялись за ножи. Мрак торопливо сдернул с пояса калиточку. Ладонь ощутила теплую тяжесть.

– Держи, – велел он.

Хозяин поймал на лету, взвесил на ладони. Выражение его свирепого лица изменилось. Так могло весить только золото, и здесь его было достаточно.

– Что я должен за это сделать? – спросил он уже не столь враждебно.

– Посторожи этого человека, – велел Мрак. – Трое суток. А потом отпусти. Но чтоб волос с его головы не упал! Это мой друг… но я не хочу, чтобы он ехал со мной.

Хозяин с облегчением перевел дух. Похоже, не любил без крайней нужды пускать в ход топор, лишаясь гостей. Бережно спрятал калиточку.

– Сделаю. Хоть неделю продержу. Буду поить и кормить от пуза. В лучшей комнате поселю.

– Договорились, – сказал Мрак.

Он повернул коня и, не взглянув в сторону зазывно открытой двери, направил обратно через раскрытые ворота. Конь вздохнул, но вполголоса. За воротами недвижимо сидели на конях люди Кречета. Сам Кречет вскинул брови, завидев Мрака:

– А Гонта… смотрит покои?

– Да, – ответил Мрак сумрачно. – И будет смотреть их еще три дня. А мы поедем дальше.

Конь его вперил суровый взор вдаль, вздохнул и пошел экономной рысью, рассчитанной на долгую дорогу. Кречет некоторое время всматривался в спину Мрака, затем пожал плечами. Похоже, понял все, но ни одобрять, ни осуждать Мрака не стал. Каждому что на роду писано, то и свершится.

Глава 45

Они гнали коней без отдыха. Но уже пошли знакомые места, сердце Мрака застучало гулко и часто. Их отряд мчался под низким небом, затянутым темными тучами, мир был сер и мрачен, но далеко впереди на высоких горах странно и ярко блистал оранжевый город. Стены из белого камня четко выделялись на темном небе. Острые шпили крыш, как острия копий, грозили небесам. Город держался гордо, он сознавал свою красоту и мощь.

– Боги что-то хотят! – вскрикнул кто-то в страхе.

Мрак тоже ощутил, как на плечи пала тяжелая недобрая тень. В затылок дохнуло могилой. Небо потемнело еще страшнее, с севера надвигались новые свинцово-тяжелые тучи, подминали и теснили старые. Можно было различить огромных страшных коней, косматых, с чудовищными головами. По мере того как двигались к блистающему граду, грозно превращались в драконов, рыкающих еще глухо, но уже видны были слабые отсветы огня, вылетающего из их пастей. Глухой рев постепенно становился громче, потрясенные и устрашенные люди видели, как немыслимые звери, то исчезая, то снова показываясь в тучах, неумолимо двигаются прямо на город.

– Добрый ли это знак? – вскричал Кречет в страхе.

Голос его странно и одиноко прозвучал в мертвой тишине. Рядом высился на рослом коне огромный и недвижимый Гакон. Он молчал, как молчали и витязи за спиной.

Мрак пустил коня в галоп. Стены близились, между зубцами показались два сонных стража. Мрак откашлялся, готовился заорать, чтобы отворяли ворота, свежий воздух хлынул в грудь с готовностью, защекотал ноздри. Он поперхнулся, а когда набирал снова да побольше, услышал сзади нарастающий стук копыт.

Их отряд нагонял всадник на взмыленном коне. Клочья пены срывало ветром с морды, на солнце блестели мокрые бока. Всадник выпрямился, заметив, что Мрак смотрит в его сторону, помахал рукой.

– Чертов Ховрах, – вырвалось у Мрака. – Как же он успел…

Кречет рявкнул, всадники расступились, и Ховрах ворвался в середку их дружины. Конь шатался, хрипел, глаза были красные, налитые кровью от долгой скачки и усталости.

– Догнал, – сказал Ховрах ликующе. Вид у него был гордый. – Ишь, хотели, чтобы я поспел к объедкам! Да за столом я завсегда первый!

– Как ты обернулся так быстро? – спросил Мрак хмуро.

Он видел, как Кречет поехал ближе к воротам, принялся колотить в медные створки рукоятью меча. Ховрах гордо подкрутил ус:

– Я? Я умею. Просто встретил по дороге двух поляниц Медеи. Отдал им письмо Гонты, отвезут с радостью. Медею обожают. Понятно, тут же повернул коня вслед за вами. Но уж больно быстро вы гнали… Я думал догнать еще вчера. А где Гонта?

– Гонта… Он догонит попозже.

Ховрах даже не заметил выражения лица Мрака. Он уже потирал ладони, облизывался. Похоже, даже через толстые створки ворот чуял запахи великого пира.

– Стучи громче, – посоветовал он Кречету.

Наконец над воротами показалось заспанное лицо сотника. Проворчал, что ездиют тут всякие ни свет ни заря, спать добрым людям мешают, потом распахнул глаза, всмотрелся, икнул, дурным голосом позвал воеводу.

Ворота медленно распахнулись, в проеме появились дюжие хлопцы с боевыми топорами в руках, а на стене слышно было, как лениво набрасывают тетивы.

Навстречу в сопровождении сурового начальника стражи ворот вышел старый Рогдай. Он грозно окинул взором Кречета и его три дюжины закованных в темную бронзу всадников, взревел зычно:

– Кто такие?.. – и осекся. – Да неужто?

– Мы самые, – ответил Мрак.

В глазах старого воеводы метнулся непонятный страх, недоверие и даже жалость. Он развел руками в растерянности:

– Так вы все-таки пожаловали на… гм… пир…

– Точно, – подтвердил Мрак. – На пир.

А Ховрах спросил обеспокоенно:

– Надеюсь, еще не начали?

Его ноздреватый нос хищно подергивался, ловил запахи. За его спиной воины сурово молчали. Ратники, что перегораживали вход, молча расступились, дали дорогу. А Рогдай сказал с печальной многозначительностью:

– Такой пир без вас не начнут.

В гробовом молчании Мрак во главе отряда проехал через городские ворота. Впереди пробежала черная кошка, а следом за нею торопливо просеменила женщина с распущенными волосами. На плече у нее покачивалось расписное коромысло с пустыми ведрами. Ховрах ругнулся:

– Дура, спит долго! Могла бы и пораньше встать.

Но в его голосе не было страха перед недобрыми приметами, что, как назло, сыплются будто из дырявого мешка. Только опасение, что борща будет мало. Мрак ухмыльнулся. Ховрах просто чудо, хоть и ненасытное.

Додон принял их в тронной палате. Был он в царском одеянии, сидел на троне. Правой рукой стискивал скипетр, на ладони левой круглилась держава. Сейчас эти дубину и булыжник, усыпанные алмазами, рубинами, яхонтами, было не узнать под украшениями из золота, но Мрак видывал их и в простом обличье, когда вождь племени невров держал как знаки власти в одной руке дубину – оружие ближнего боя, в другой – круглый камень в полпуда весом, удобный для броска.

Лицо тцаря осунулось, глаза блестели сухо, будто слюдяные. По правую руку стоял Кажан, вид был довольный, как у коршуна, уже вонзившего когти в зайчонка. Слева держался угрюмолицый Рогдай. На Мрака старый воевода посмотрел с укором, отвел взор.

– Приветствую тебя, светлый тцар, – сказал Мрак. Он кивнул на Ховраха: – Мы с другом откликнулись на твой зов.

Додон нахмурился:

– Этот твой друг… он всего лишь наш дружинник.

Мрак покачал головой. Если Ховраха признать дружинником Додона, то признать и его волю над ним. Никто не осудит, если своего дружинника посадит на кол.

– Он дружинник Медеи, – сказал он твердо. – Ты сам его отпустил с царской службы.

Кажан порывался что-то сказать, но Рогдай опередил, громыхнув:

– Верно, наш светлый тцар это знает. Просто он сказал, что ему здесь все знакомо. Пусть держится как дома.

Додон нахмурился еще сильнее. В глазах разгорались огоньки гнева. Кажан крякнул досадливо:

– Да-да, светлый тцар именно это хотел сказать.

Искорки в глазах Додона превратились в пламя. Советники на глазах гостей, хотят того или нет, показывают его дураком. Он движением бровей подозвал отрока, передал знаки власти. Его узкие ладони легли на поручни трона, сжали так, что побелела кожа и суставы выступили острые, как шипы на боевой палице.

Пухлые губы медленно растянулись в недоброй улыбке:

– А мне говорили, что не приедут, не приедут… Да чтоб отважный Мрак не явился на зов своего тцаря? А что это с тобой за витязь, чей облик мне странно знаком?

– Я приехал на твой зов, – ответил Мрак, – хоть ты и не мой тцар. А витязя этого зовут Любоцвет. Он присоединился к нам по дороге. К нашим делам отношения не имеет, за нас не отвечает.

Любоцвет поклонился Додону. Румяное лицо его раскраснелось еще больше, щеки вовсе залил жаркий румянец. Глаза счастливо блестели. На Додона он смотрел жадно и неотрывно.

Рогдай бухнул гулким басом:

– Да, ты немало поспособствовал нашему тцарству. И светлый тцар не оставляет своими милостями ни верных ему людей, ни тех чужаков, которые чем-то помогли.

Додон метнул грозный взор на воеводу – снова посмел опередить, – сказал с натянутой усмешкой:

– Да-да… Потому и пир, дабы всем воздать по заслугам. Всем сестрам по серьгам, как говорят.

Внезапный шум далеко, у парадных дверей, прервал его речь. Додон нахмурился. Рогдай мановением руки послал туда молчаливых стражей. Там уже раздались раздраженные голоса.

Наконец дверь распахнулась и, расшвыривая стражей, ворвался… Гонта. Лицо было поцарапано, под глазом расплылся кровоподтек. За Гонтой бежал верещящий как заяц Ковань. Одежда постельничего была разорвана, он простирал вослед разбойнику дрожащие руки, вопил, верещал, взмахами дланей бросал на него гридней.

Гонта метнул на Мрака злой взгляд, сбросил последнего стража с плеча.

– Светлый тцар!.. Прости, что чуть отстал от Мрака и Ховраха. Но на пир не опоздал?

Додон опешил, из-за его спины угрожающе выдвинулись копья. Кажан сказал злорадно:

– Без тебя пир будет не тот. Но зачем ты при мече?

Гонта развел руками:

– Прости, тцар. Не успел снять у входа.

Додон помедлил с ответом. Кажан и Рогдай что-то наперебой шептали в царские уши. Наконец Додон растянул губы в усмешке:

– Я думаю, доблестному Гонте можно не снимать свой акинак, если ему самому не помешает за столом. Я таких людей не опасаюсь.

Гонта поклонился:

– Ты мудр, тцар. Несмотря даже на таких советников. Такие, как я, не бьют в спину.

Кажан впился в него взглядом, Рогдай кивнул, соглашаясь. Старый воевода не отнес выпад Гонты на свой счет, а Кажан прожигал бывшего вожака разбойников острым как нож взором. Запыхавшийся Ковань мелким петушком подбежал к помосту, бочком-бочком придвинулся к Кажану.

– Тебя не ударят в спину, – сказал он ядовито. – Это тебе обещаю я, царский постельничий.

Гонта медленно улыбнулся. Он понял, что хотел сказать Ковань, и хотел, чтобы тот видел, что его поняли правильно. Он поднял голову и широким жестом обвел статуи богов в нишах.

– Беру в свидетели, – заявил он громко. – Больше в этом дворце мне обратиться не к кому.

Рогдай вмешался в злой разговор, что перерастал в стычку:

– Вас отведут в палаты. Помоетесь, смените одежку, отдохнете. На пир вас позовут… Иди и ты, молодой витязь, раз уж ты с Мраком.

Щеки Любоцвета от удовольствия, что его засчитали в друзья Мрака, вспыхнули жарким румянцем. Он порывался что-то сказать Додону, но тот уже поспешно движением длани показал, что отпускает гостей до вечера. Глаза тревожно бегали, пухлые губы вытянулись в линию. В лице впервые проступили страх и растерянность. Трое держатся перед ним без страха, хотя в глазах странное понимание своей участи. А еще с ними этот молодой богатырь, чье лицо так неуловимо знакомо! Но если хотя бы даже заподозрили… только заподозрили, что за пир им уготован, разве не обходили бы за тридевять верст даже кордоны Куявии?

Когда за ними захлопнулись двери, он пробормотал сдавленным голосом:

– Не понимаю… По виду догадываются о ловушке. Но почему явились? Что у них в рукаве?

Их вели через множество богато убранных палат. Стража топала сзади, но было их столько, что толкались даже в широком коридоре. Ховрах приветствовал всех встречных, Любоцвет с любопытством оглядывался по сторонам. Мрак с печалью толкнул Гонту:

– Дурень ты.

– От мудрого слышу, – огрызнулся Гонта. – Погоди, я тебе еще верну должок… До сих пор в левом ухе звенит!

– А почему… гм… в ухе?

– Не знаю. Как-то отдалось.

– Гонта…

– А что? Ты на пир, а мне что?

– Гонта, у тебя Медея. А мне-то от жизни перепадет один-два лучика солнца. Снеговая туча уже надвигается!

Впервые глаза Гонты потемнели, а плечи обвисли.

– Да, – признался он, голос дрогнул, изломался. – Медея – это все лучшее в моей поганой жизни. И этого лучшего, как я и хотел, много… Есть за что ухватиться. Больше всего на свете я страшусь ее потерять… но ведь что-то же двигает нами! То, чему противиться не в силах. Вот до этой бы силы докопаться! Что перед нею вся мощь волхвов?

В молчании они шли через хоромы. Им отвели лучшую часть в гостевой половине, верно. Там обычно поселяли послов. Мрак огляделся, недоброе чувство еще сильнее стеснило грудь. Слишком много ковров на стенах, за которыми могут таиться слухачи, убийцы. Чересчур высок потолок, а в стенах на стыке с потолком чернеют дыры.

Он натужно улыбался, вскидывал руки в приветствии, но по лицам челяди и охраны видел, какого свалял дурака. Какого дурака сваляли они все, явившись в логово Додона.

В главную палату спешно стаскивали столы. Девки торопливо накрывали скатертями. Сперва белыми, затем голубыми, синими, зелеными, желтыми, оранжевыми, красными, а поверх всего – пурпурными. Чтобы потом, в разгар пира, можно было схватить скатерть за углы и унести вместе с посудой, а на следующую тут же спешно ставить новые блюда, кувшины с вином, дабы пир не прерывался ни на миг.

Задымили все поварни. Челядь сбивалась с ног, на заднем дворе задыхались от дыма, там жарили на вертелах туши оленей, кабанов, лосей. Из подвалов выкатывали бочки с вином. Гонцы помчались со двора в ближайшие веси. Наказ был спешно везти к царскому двору птицу, гнать скот, наловить для пира речной и озерной рыбы.

Ховрах потирал руки. Глаза плотоядно блестели. Пир начнется уже сегодня вечером, а будет таким, о каком кощунники сложат песни. Уже видно по той горе дров, которую навезли на задний двор. И еще прут, волы едва жилы не порвали!

Мрак жадно высматривал Светлану. Белое платье мелькнуло вдали только однажды, но и то запах сказал ему, что прошла другая женщина. Даже запах Иваша уловил лишь пару раз. В самом начале, а потом как будто испарился…

Он не успел подняться по лестнице, как услышал радостный визг. По ступенькам сверху пронеслось, часто-часто топоча маленькими ножками, что-то рыжее, визжащее, что сразу бросилось ему на грудь, обхватило маленькими ручонками за шею, принялось звонко нацеловывать, прижиматься всем тельцем, визжать от счастья и снова целовать и прижиматься.

– Кузя, – сказал Мрак укоризненно, – разве так себя ведут царские дочери?

– А как? – засмеялась она.

Он важно надул щеки, принял строгий вид. Но когда попытался опустить ее на пол, она забрыкалась и уцепилась за шею:

– Нет! А то опять исчезнешь!

– Кузя…

– А что?.. Где я тебя искать буду?

– Кузя, – повторил он строго, – женщине не положено искать мужчину.

– Ну да, – возразила она, – а если ты сам меня не ищешь? Так и до старости досижу!

Он передал ее в руки подоспевших нянек. Кузя орала и отбивалась, но ее спеленали и унесли. Он еще долго слышал ее возмущенные, протестующие вопли. В них было столько обиды, что в груди защемило. Он старается никому не причинять боль, а тут, поди ты… Маленькое сердечко, а тоже свои огорчения.

Пир начался поспешный, сумбурный, какой-то торопливо натужный. Во всех очагах палаты жарко полыхал огонь, там жарилось мясо. Воздух, пропитанный запахами вина и обильной еды, потяжелел, потемнел, будто предательство очернило даже его. За окнами сгущались тучи, погромыхивал далекий гром, в темном небе взблескивали молнии. За столами обливались потом, расстегивали рубашки до пояса, а тяжелые пояса сбрасывали вовсе.

Мрак чувствовал, как даже его зычный голос вязнет в густом как смола воздухе. Люди стали похожи на рыб, лица были красные, распаренные, словно после бани. С той лишь разницей, что грязь и пот выступили как будто еще больше.

Гонта ел вяло, пить перестал после второго ковшика. Взгляд был острым, как у лесного зверя. Он чувствовал сгущающуюся вокруг них опасность, искоса поглядывал на стены, откуда могут брызнуть длинные стрелы, держал в поле зрения два широких ковра на стене, откуда могли метнуть дротики, напрягался, когда мимо проходил кто из гуляк, людей Додона.

Мрак рыгнул, поднялся из-за стола. Взгляд держал мутным, покачивался, пьяно улыбался. Гонта спросил громко:

– Ты куда?

– Я уже полон, – ответил Мрак так же громко, – а на столе вон еще сколько всего… Пойду освобожу место!

Он захохотал, пошел между столами к выходу. Он чувствовал на спине как взгляд Гонты, так и пристальный взор Додона. Гонта, конечно, не поверит в его опьянение, а Додон уже наверняка принял все меры, не обеспокоится.

Вышел без спешки, в коридоре полно вооруженного люда. Опустив голову, пробрался от ниши к нише. Дальше было свободное пространство, через которое вела дорога в южную часть дворца. Туда, где размещались покои царских дочерей. У стен стояли рослые воины. Их лица были подозрительными, а глаза придирчиво ощупывали каждого, кто проходил мимо.

Громко бухая сапогами, прошел сотник, немолодой хмурый воин. Оглядел каждого, что-то прорычал нечленораздельное. Мрак напряг слух, не услышал ответ, но начальник стражи рявкнул еще злее:

– Этот разбойник обязательно попытается пробраться на эту сторону! Ему была обещана царская дочь, он это не забудет!

– И что делать? – спросил один из воинов.

– Убить немедля, – рявкнул сотник, стараясь понизить голос. – Убить сразу. Без предупреждения. Вас для того и поставили здесь по трое-четверо, хотя обычно тут и одному делать нечего. Ясно?

Воины закивали. Один пробормотал:

– Сделаем. Ведь за своего тцаря-батюшку. Говорят же, что он убить замыслил.

Сотник посмотрел косо:

– Гм… Ну да. Особо присматривайтесь ко всем странствующим певцам, странникам, каликам… Проверяйте каждого из селян, что привезет зерно или мясо.

Воин возразил:

– Это уже делают на воротах. А в эту сторону будем пропускать только тех, кого знаем в лицо.

Мрак отступил в нишу, пальцы нащупали ковер. Медленно отодрал край, задом влез в дыру, глаза не отрывал от стражей. Дурни, привыкшие к сытой и беззаботной жизни, даже не посмотрели в эту сторону. Трутни, а не стражи.

Глава 46

Глаза Светланы расширились, когда в зеркале за ее спиной выросла знакомая фигура в волчьей душегрейке, наброшенной на голое тело. Но царская дочь держалась, даже не дрогнула бровью. Медленно повернула голову. Мрак от двери смотрел жадно и печально.

– Ты все-таки сумел пройти, – сказала она тихо.

– Да, Светлана.

– Я не спрашиваю как… Для тебя невозможного нет. Но зачем ты приехал?

– Не знаю, – ответил Мрак честно. – Приехал, и все. Я ведь просто живу, Светлана. Никогда не рассчитываю, как лучше… или даже как правильнее.

Она покачала головой. Глаза ее были полны слез.

– И ты, и твои друзья… Зачем? Ну зачем?

– Если бы я знал сам, – сказал он честно. – Я даже не знаю, зачем я пришел сейчас.

Она сказала после долгого молчания:

– Я знаю.

– Знаешь ли?

– Да, – ответила она еще тише. – Ты победил. Ты победил во всем. И теперь все здесь твое, Мрак. Когда ты приехал, то даже те немногие, кто был против тебя, сейчас тебя жалеют и говорят только о том, как бы тебе спастись. Ты завоевал их сердца, Мрак.

Он несколько мгновений смотрел в ее лицо. Печальная улыбка тронула его губы:

– Но я не завоевал твое.

– Мрак…

Он прошел молча мимо, толкнул внутреннюю дверь. Краем глаза заметил, как изменилось ее прекрасное лицо. Оно было еще прекраснее, только глаза были тоскливые, как у побитой волчицы. На бледных щеках блестели две мокрые дорожки. Из глаз выкатывались все новые блестящие жемчужинки.

– Прощай, – сказала она раздавленно. – Как видишь, в конце концов я потеряла все.

Он прошел через маленькую комнату, его встречали и провожали испуганные взгляды мамок и нянек.

Дверь маленькой Кузи была закрыта плотно, но Мрак чуял, что там не заперто. Он толкнул дверь, на том конце комнаты малышка сидела в углу. Вид у нее был печальный, заброшенный. На щеках блестели, как и у старшей сестры, две мокрые дорожки.

Мрак сказал ровно:

– Какое у тебя красивое платье!

Она подняла голову, на личике отразилась радость. Мокрые дорожки мгновенно просохли. Но не встала навстречу, смотрела вопросительно. Мрак с задумчивым видом покачал головой:

– Не знаю… хорошо ли оно будет как свадебное?

Она недоверчиво смотрела в его лицо, затем со счастливым визгом подпрыгнула. Он нагнулся, подхватил на бегу. Она прижалась к его груди, счастливая, жадно нацеловывала его лицо, глаза. Ткнулась губами в морду жабы, та возмущенно отплюнулась и вытерлась перепончатой лапой. Тоненький голосок от смеха зазвенел как серебряный колокольчик:

– Сумасшедший!.. Я к тому времени из него вырасту!

– Да? – удивился он. Осторожно поставил на пол. – Жаль. Оно такое красивое.

В коридоре послышались возбужденные голоса. Мрак прислушался, отступил к двери. Когда голоса и топот подкованных сапог приблизились, тихонько вдвинулся в проем. Прикрывшись шторой, услышал, как грохнула дверь. Резкий голос воеводы Рогдая прогремел как гром:

– Тцаревна!.. Здесь вблизи не появлялся Мрак?

Голосок Кузи был удивленно-обрадованный:

– Но ведь здесь все за тремя кордонами стражи!.. Почему вы все такие противные? Я люблю Мрака!

– Родителей слушаться надо, – сказал Рогдай строго. Мрак слышал, как голос воеводы стал глуше, Рогдай говорил через плечо: – Сказано ж вам, дурни… Три кордона стражи да еще на крыше дюжина самострелов.

– Но ведь исчез…

– Как исчез, так и найдется, – отрезал Рогдай. – Пошли дальше.

А сладкий голосок Кузи пискнул вдогонку:

– Если увидите Мрака, пусть зайдет ко мне!

Настоящая женщина, подумал Мрак. Врет и не споткнется. Он с трудом отодрал от плеча Хрюндю, вцепилась не только всеми четырьмя, но и зубами.

– Кузя, к тебе просьба. Сможешь оставить пока что у себя?

Кречет и его люди пировали в серебряной палате для знатных воинов. Это было в старом дворце, который построил великий Тарас, дед Додона. Древнее здание было выше по течению, недалеко от нового, где тцарствовал нынешний тцар Додон.

Кормили их так, как не всегда потчевали тцарей, а вина выставили все, какие только были в подвалах. Кречет не растрогался царской милостью. Напротив, ощутил, как на загривке зашевелились волосы. Велел пить как можно меньше, не наедаться, ибо драться отяжелевшему трудно, уши держать на макушке.

Местный воевода потчевал от сердца, сам хлопотал на кухне, отчего казался больше ключником, чем умелым воителем, выглядел озабоченным только тем, как накормить да ублажить гостей, потому многим показался неожиданным его крик:

– К бою!.. Лучники!

И тут же Кречет, вскакивая, заорал, перекрывая своим ревом его крик:

– Столы!

По всей палате раздался грохот опрокидываемых столов, звон серебряной посуды, треск глиняных кувшинов, а следом леденящий посвист множества стрел. Кто-то вскрикнул, дальше слышно было, как часто застучало, будто крупный град обрушился на деревянное крыльцо.

– К бою! – крикнул Кречет страшно, голос его был странно веселым.

Двери распахнулись, в палату бросились, блестя топорами, закованные до зубов царские дружинники. Еще распахнулись три потайных хода, оттуда тоже полезли сопящие воины, но люди Кречета уже выскочили из-за опрокинутых столов.

Застучали мечи, со всех сторон были крики, ругань, а Кречет, прикрываясь щитом, быстро и зорко осматривался. От стрел пострадал только один, не успел укрыться, остальные же сделали так, как давно он учил защищаться, а теперь, как голодные волки, бросились навстречу царским ратникам, выскочившим добить раненых. И от праведной злости у каждого прибавилось сил, каждый бьется за десятерых, рубят страшно, рубят весело, ибо на них придирчиво зрят из вирия отцы и деды.

На них лезли и лезли. Из бойниц под крышей не стреляли, опасались поцелить своих, и бой шел грудь на грудь. Кречет ощутил, что устала рука, весь был мокрый от струй крови, когда вдруг наметился просвет. Крики его людей стали слышнее. Из дверей перестали выплескиваться люди с оружием, а уцелевшие пятились, кое-как отражали удары его людей. Переступать приходилось через груды трупов, через стонущих раненых. Царские воины уже не поднимались – люди Кречета пощады не знали.

– Бегут! – бросил кто-то со злым ликованием.

– Запомнят…

Кречет быстро огляделся. Его людей осталось на ногах две трети. На полу корчилось втрое больше.

– Вперед, – велел он хрипло. – На их плечах!

Сверху из бойниц их могли бы постепенно перебить стрелами, за столами всю жизнь не просидишь, и воины, мгновенно все поняв, бросились за убегающими. Добро, успел подумать Кречет, что отобрал только матерых, старых. Им и воевода ни к чему, сами все знают.

Он был настоящий воевода, и эта мысль успокоила душу. Можно не беречь себя до конца, буде сложит голову раньше, и без него дров не наломают.

– Вперед, вперед, – торопил он больше по привычке, ибо догнали врага, рубили в спины, прыгали через трупы и снова били как свиней – быстро и умело.

Как грохочущее стадо туров, пронеслись через палаты, рубя, ломая, круша, разбрызгивая кровь и расшвыривая трупы врагов. На выходе из детинца их встретил лес копий. За ними блистали бронзой рослые воины, угрюмые и широкие. Это была отборная дружина Додона, которая сопровождала его всюду.

– Мясо для наших мечей! – вскрикнул Кречет.

Налетели, заблистали мечи. Палату наполнил стук топоров, удары по щитам, крики раненых. Натиск был страшным, и они смяли заслон, с грохотом пронеслись вниз по лестнице.

На дворе было ослепительное солнце. Свежий воздух ворвался в раскаленную грудь каждого, дыхание стало не таким хриплым. Витязей Кречета оставалось больше половины, но здесь со стен и башенок в них полетели стрелы, в них метали дротики и бросали камни.

– К воротам, – велел Кречет. – Пробьемся!

Загораживая выход, к воротам сбегались царские ратники. Эти были все в ладных доспехах, в руках блистали топоры. Их было раза в четыре больше остатка дружины Кречета. И с каждым мгновением становилось еще больше.

– Последний бой, братья! – выкрикнул кто-то. – Не посрамим своей чести!

– Пусть зрят, как умирают настоящие!

Их встретили лесом копий, а щитов у людей Кречета уже не оставалось. Пятеро сразу прыгнули на копья, ухватились широко раскинутыми руками за острия, пригнули к земле, в их тела вонзилось сразу пять-шесть острых жал. Только один вскрикнул, остальные гибли молча, но оборону сломали, и оставшиеся бросились на защитников ворот, как озверевшая стая волков на стадо коров.

Воздух наполнился криками, лязгом, хрипами. Над головами взлетали обрубленные руки, обломки мечей и срубленные наконечники копий.

Это было чудо, но они прорвались. Кречет не верил глазам. Он сам не думал, что удастся пробиться через такую силу. Их осталось всего трое, но прорвались. А у коновязи стоят их кони!

– К ним! – велел он сипло. Вытер кровь со лба, чтобы не заливала глаза. – Ходу!.. Вы успеете по горной дороге.

Сзади нарастал крик. По залитым кровью ступенькам сбегали новые люди, потрясая оружием. Им не было числа, и Кречет повернулся к ним. Крикнул своим, не поворачивая головы:

– Быстрее, улитки! Пусть дома все узнают.

– Прощай, Кречет! – крикнул кто-то.

– Свидимся, – ответил он.

– Сегодня же!

Его не звали, поняли и уважили желание умереть здесь, на воротах. Защищая их отступление. Он был их воевода, значит, воинский отец.

Он услышал конский топот. Трое всадников на полном галопе выметнулись в ворота. Он прислушался, печальная гордость тронула сердце. Никто не свернул к спасительной дороге среди гор! Они тоже предпочли умереть, но воинский долг выполнить до конца.

Пир еще был в разгаре, когда внезапно вдали послышались крики, звон металла. Потом крики и шум схватки приблизились, за столами насторожились. Мрак поймал пытливые взгляды куявов, их руки бесцельно шарили по пустым поясам.

Гонта стал приподниматься, но Мрак остановил его жестом. Любоцвет побледнел, переводил взор с одного на другого. Гакон задержал кусок мяса перед губами, лицо было настороженное. А Ховрах, вечно жизнерадостный Ховрах, сказал легкомысленно:

– Да чо там!.. Усе ж ясно.

Глухой звон приблизился. Никто не жевал, все повернули головы, ждали. Вдруг из одной двери показались спины воинов, что вздрагивали и пятились, пока не ввалились в палату. Через их трупы тяжело шагнул залитый кровью воин, Мрак не знал его имени, половина лица была снесена ударом топора, правая рука срублена по локоть. Левой он с усилием вскинул залитый кровью топор, вскрикнул страшным голосом:

– Измена!..

Три копья ударили в спину, он опустил голову. Колени подогнулись. Он не успел опуститься на пол, как Гонта со звериным рыком вскочил на стол. Глаза стали безумными, в руке был кривой меч:

– Проклятие богов на все ваше семя!

Он перепрыгнул на соседний стол, меч заблистал со страшной скоростью, окружив его сверкающей стеной. Во все стороны брызгала кровь, отлетали отсеченные руки, головы, а Гонта вертелся как бес, рубил точно и быстро, стремясь поразить как можно больше народу.

Мрак в момент, когда появился израненный гонец, ощутил непривычную легкость. С души свалился тяжкий камень, а в тело хлынула прежняя мощь человека из Леса. Он снова Мрак! Которому все близко, понятно и осязаемо. А сейчас все яснее ясного.

Он взревел, чувствуя, какая у него мощная грудь, вскочил и опрокинул стол на сидящих по ту сторону. Рядом вскочил на ноги ничего не понимающий Любоцвет. Губы затряслись, он смотрел беспомощно то на Мрака, то на царских воинов. Те выставили копья, бросились на Мрака. Мрак швырнул в них стол, прыгнул сверху, с наслаждением слыша хруст костей, нагнулся и подхватил тяжелую дубовую лавку.

– Уходи, – бросил он Любоцвету. – Это не твой бой.

– Но как они могли! – воскликнул Любоцвет отчаянно. – Я слышал, но не верил…

Рядом заорал всполошенно Ховрах, перебив юного витязя:

– Зашибешь!

Он поспешно сунул в рот куриную ногу, затем лишь схватился за боевой топор. Мрак завертел над головой лавку, держа ее за край, с хряском обрушивал на пирующих, что вскакивали в панике, сбивались в толпы, как овцы. Кто из них знал и готовился их убить, а кто только знал – незнающих не было, – разбираться было некогда. Тяжелая лавка обрушивалась, разбивала головы, ломала спины, крушила и повергала сразу по пять-шесть человек, и Мрак постепенно расширял пространство, страшился только, чтобы не поскользнуться в лужах крови, не споткнуться о трупы.

В стороне раздался страшный рык. Гакон Слепой воздел себя во весь рост, от него шло такое ликование, что все ощутили его, как сухой жар от раскаленной болванки. Он потащил из-за плеча громадный меч, это было настолько страшно и одновременно пугающе красиво, что схватка как бы замерла на миг, все неотрывно смотрели на старого слепого богатыря.

– Спасибо, Маржель! – закричал Гакон страшным голосом. – Ты даешь мне умереть за правых!

Мрак вертел лавкой, а в трех шагах перекувыркнулся через голову Гонта, вскочил уже с двумя мечами – оскаленный, взъерошенный, похожий на загнанного в угол зверя. Мрак видел, как он бросил в его сторону короткий взгляд, оценивая дистанцию, и тут же вокруг него заблистали металлические искры на мечах. Длинные руки двигались так, что слились в полосы, и Гонта выглядел чудовищем с десятком рук, и в каждой было по мечу. Вокруг него сразу послышались глухие удары по живому мясу, крики, во все стороны брызнули горячие красные струи.

– Умри! – услышал Мрак злой голос.

Он чувствовал, что кто-то с близкого расстояния метнул в него дротик. Мрак уже напрягся, ожидая, что острое жало пробьет грудь, ломая кости, прорвет плоть…

Но мелькнули чьи-то пальцы, хрустнуло. Обломки дротика упали на пол. А другая рука, длинная и толстая, со звоном смела чужого воина наземь.

– Спасибо! – крикнул Мрак. – Уходи быстрее!.. Это не твой бой…

– Сочтемся, – ответил Любоцвет, голос его дрожал, хотя мальчишка бодрился изо всех сил. – Нельзя ли как-то… миром?

– Уходи! – крикнул Мрак. Он обрушил лавку еще на троих, но четвертый подкрался сзади, и Любоцвет ударил его кулаком. Меч он не вынимал, но по тому, как хряснули кости, Мрак понял, что за оружие дворцовому стражу уже не браться.

– Не могу…

– Уходи, – повторил Мрак. Он швырнул лавку, свалив целую толпу, подхватил из-под стола свою боевую палицу. – Ты погибнуть не должен.

Двое бросились на Любоцвета. Он ухватил их за головы, стукнул лбами. Звякнуло, шлемы сплющило, то ли от удара, то ли под крепкими пальцами. Кто-то метнул в него дротик, но острие лишь скользнуло по доспеху и унеслось прочь.

Бой закипел тяжелый и кровавый. Пятеро стали спина к спине, их оружие сеяло смерть, и все попытки смять их разбивались, как морские волны о гранитные утесы.

Глава 47

Додон изошел криком. Вбежал, запыхавшись, Руцкарь Боевой Сокол. Додон завопил так, что трясся и разбрызгивал пену:

– Я ж велел враз!.. Почему твои люди как сонные мухи? Немедля… Сейчас же сотри всех в тлен!

Руцкарь побелел, глаза налились кровью:

– Тцар-батюшка! Я всегда верой и правдой отечеству, что значит – тебе… У меня не сонные мухи! Я с ними Конев оборонял! Но кто ж знал, что к тебе приедут не люди, а звери из преисподней?

Додон круто развернулся на троне:

– Рогдай!

Старый воевода нехотя выступил вперед, поклонился:

– Здесь я, светлый тцар.

– А ты чего хоронишься в тени? Где твоя отборная дружина?

Рогдай опустил голову:

– Светлый тцар… Они же твои гости.

– Гости! Убей их всех! Немедля!

Рогдай поднял голову, смотрел исподлобья:

– Нас проклянут.

– Не твое дело, – огрызнулся Додон. – Брань на вороте не виснет. На мне будет проклятие, не на тебе и твоем семени. Выполняй!

Рогдай вздохнул так тяжело, что дрогнул воздух по всей палате, потащился к выходу, будто к ногам были прикованы пудовые гири. Додон проводил его ненавидящим взором.

Возле дверей у входа в Золотую палату толпились воины. Оттуда волнами выкатывалась кровь, теплая и пузырящаяся. Рогдай раздвинул стражей, сапоги по щиколотку тонули в крови.

В зале Мрак, Гонта и Ховрах вышвыривали трупы в окна. Сердце Рогдая сжалось. Герои освобождали место для новой схватки. Он перешагнул порог, острие меча Любоцвета уперлось в грудь. Холодные голубые глаза смотрели пристально. Левая бровь была рассечена, но кровь узкой струйкой стекала, минуя глаз, и богатырь не обращал на нее внимания.

– С чем пришел?

Рогдай печально покачал головой:

– Земля еще не знала такого богатыря, как ты… Зачем пришел на верную смерть, юноша?

– Зачем пришел ты? – потребовал Любоцвет снова.

– Я?.. Я – подданный своего тцаря. И повинуюсь его воле. Нравится мне или нет, но я принес клятву верности, и моя честь не дозволяет ее нарушать.

Он попытался продвинуться дальше, но рука Любоцвета была недвижима, как стены дворца. Лезвие вошло в щель между бронзовыми пластинами, пробило кожаный доспех. Воевода остановился, чувствуя боль, а теплая струя побежала по животу, остановилась, пережатая тугим поясом.

Гонта оглянулся, крикнул зло:

– Убей!

Любоцвет потребовал:

– Уходи.

– Я хочу молвить слово Мраку.

– Говори отсюда.

Он поманил другой рукой Мрака. Тот выбросил в окно сразу двоих, подошел, весь красный, мокрый, со слипшимися волосами. В руках у него не было оружия, но пол был усеян мечами, топорами, палицами, дротиками.

– Что ты хочешь, воевода? – спросил Мрак.

На диво, у него голос теперь был по-прежнему могучий, мощный. И держался он ровно, плечи распрямил, в глазах была веселая ярость.

– Зачем ты явился? – спросил Рогдай тоскливо.

– Не знаю, – ответил Мрак честно.

– Ты же знал!

Мрак обвел рукой палату, где Ховрах и Гонта, пыхтя, вышвыривали в окна сраженных, не разбирая, мертвых или только раненых:

– Они тоже знали.

– Эх, эта воинская честь…

– Я не воин, – поправил Мрак. – Просто мужская честь. Или просто – честь. А то и не в чести дело, а в чем-то еще. Но я не волхв, чтобы копать до корня. Да и не успею стать им. Если что хотел, говори.

Рогдай прямо взглянул ему в глаза:

– Додон прислал меня, дабы я велел сложить оружие. Ежели не сложишь, то я должен убить тебя и твоих людей. Так что видимся в последний раз, Мрак.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза. Затем обнялись, застыли ненадолго в крепком мужском объятии. Любоцвет наблюдал, не опуская меч, как разом они отодвинулись друг от друга. Рогдай повернулся и пошел обратно.

– Хороший воин, – сказал Любоцвет с сочувствием. – Мне бы не хотелось поднимать на него меч.

– Мне тоже, – признался Мрак.

– Оставим его Гонте? Да и Гакону все равно кого крушить…

Мрак ответить не успел, от двери с воинственным воплем бросились новые с оружием в руках. Это были свежие бойцы, вооружены иначе, от них пахло зноем и дорожной пылью, словно только что прискакали к детинцу.

Гонта с натугой швырнул тело издалека, промахнулся, с проклятием подхватил меч и поспешил к друзьям. Воинский клич новоприбывших угас, едва ноги заскользили по лужам крови и едва увидели забрызганные стены, услышали запах смерти, который нельзя не услышать, если в помещении погибает много людей. А когда увидели мокрых от чужой крови пятерых бойцов, больше похожих на выходцев из преисподней, по жилам каждого прошел холодок близкой смерти.

Этот бой был коротким. Ховраха ранили в плечо, разбили щит Гакону, но все подкрепление легло под ударами пяти. Гонта и Ховрах торопливо добавили трупов к стенам, нагромоздили горы, чтобы не дать зайти со спины. В большой палате раздавался зычный голос Рогдая. Воевода выстраивал своих людей, отдавал последние приказы.

Мрак отбросил секиру, поспешно перевалил через подоконник двух убитых. Рядом швырял в соседнее окно трупы Любоцвет. Поймал взгляд Мрака, застенчиво улыбнулся:

– Пригодились такие широкие окна!.. А у нас – узкие, не окна, а бойницы.

Откуда ты, подивился Мрак, теперь уже узнать не успеем. А вслух сказал сожалеюще:

– Тебе не стоило в это ввязываться. Молод… Да и не твоя это битва.

Улыбка Любоцвета была странной и печальной.

– Моя, – возразил он погасшим голосом. – Я ведь бьюсь за Додона, а не против…

– Как это? – насторожился Мрак.

Любоцвет заколебался, щеки окрасились румянцем. Похоже, готовился в чем-то признаться, но от двери послышался воинственный крик. В палату ворвались новые воины. Гонта и Ховрах загородили дорогу, и Любоцвет, не успев ответить, с мечом в руке бросился на помощь.

Зазвенели мечи, и нападавшие отхлынули, оставив пятерых убитых. Снова их погнали вперед, и снова разбились, как волны о гранитную стену. Еще трижды воевода гнал их в бой, но на этот раз даже Ховрах не дал себя ранить, хотя вынужденно прижался к стене, а за ним отодвинулись и другие.

Трупы лежали один на другом, кровь стекала широкими струями и ручьем вытекала из палаты. Измученные, залитые потом и кровью, они прижались спинами к стене, ждали нового приступа. От хриплого дыхания Ховраха и Гонты Мрак не слышал, что кричал из-за спин своих телохранителей Додон.

Наконец на том конце палаты воины расступились. В дверном проеме появился огромный воин, выше остальных на голову. Весь в бронзе, рогатый шлем закрывает и лицо, только для глаз осталась узкая щель. Голова как валун, толстые руки опускались ниже колен. Ноги были короткие, кривые.

– Руд! – проревел он страшно. Поигрывая боевым топором, он двинулся через палату. – Бей!.. Руби!..

– Моя очередь, – сказал Ховрах хрипло. Он с усилием отпихнулся от стены. Ноги его подгибались, а палицу он едва не волочил по земле. – Моя пора…

Гонта прошептал что-то. Мрак поддержал, глаза вождя разбойников закрывались, по лицу пробегала быстрая, как ящерица, судорога. От середины зала донеслись злые голоса воина-поединщика и Ховраха, потом должен страшно зазвенеть металл о металл…

Но почему-то не было ни криков, ни воплей. Когда Мрак повернул голову в сторону схватки, Ховрах и воин стояли друг против друга, напряженно разговаривали. Ховрах загибал пальцы, воин сперва следил, потом ругнулся, сунул меч в ножны, начал загибать пальцы по-своему. Некоторое время спорили, потом заулыбались с облегчением, внезапно обнялись – наконец-то звякнуло металлом, – разошлись в разные стороны.

Гонта смотрел на Ховраха вытаращенными глазами. Прошептал, когда тот вернулся:

– Что ты наплел этому мордовалу?

– Почему мордовалу? – сказал Ховрах с неудовольствием. – Какой-то ты грубый сегодня! Не с той ноги встал? Вполне достойный витязь. Вежественный! Родню чтит… Они все-таки мои племянники со стороны троюродной сестры. Ну, не совсем племянники, но мой дед и его дед в молодости вместе грабили храм на Хмурой горе, жриц тамошних обрюхатили всех до единой, даже телицу при храме… ну, словом, мы почти родственники, сам видишь.

Мрак прохрипел сожалеюще:

– Да, родня – это сила. Жаль, что я нездешний.

– А мне жаль, – сказал Гонта мрачно, – что я здешний. Так и не повидаю твоих лесов.

Мрак едва успел подхватить с пола палицу. Та норовила выскользнуть из мокрой ладони, как большая тяжелая рыба. Воздух был пропитан тяжелым запахом свежепролитой крови, и люди шли тяжело, словно двигались в воде. Гонта сказал тоскливо:

– Боги, все еще не конец! Какие же они…

– Медленные? – подсказал Ховрах.

– Как черепахи.

– А какие это черепахи? – полюбопытствовал Ховрах.

Он задержал дыхание, выставил щит, приняв удар сразу трех тел, с усилием оттолкнулся от стены, на этот раз отпихнув настолько, что тремя ударами расшиб им головы. Рядом сопели Мрак и Гонта, рубились молча, зло, сосредоточенно.

Любоцвет дрался красиво, меч его блистал как молния, а сам он двигался быстро и ловко. На нем пока не было ни одной царапины, только погнулись пластины доспехов на плечах.

– Не могу, – проговорил вдруг Ховрах хриплым голосом. – Уже скоро обед…

Он выловил в луже крови щит, поднялся. Топор сжимал посередке, не было сил держать за конец топорища. Мрак непонимающе смотрел, как он зашагал через трупы к выходу. Там его встретили блеском топоров, Ховрах заорал дурным голосом, врубился в стену тел, щитов, копий, пошел крушить, как будто разбивал крепостные врата.

– Что с ним?

– К обеду боится не успеть, – объяснил Гонта саркастически. – Жрун ненасытный.

– К обеду… Какому обеду? – переспросил Мрак. – А, в небесном чертоге?

– Ну да. Там вроде бы только раз в день кормят. В полдень.

Он бросил короткий взгляд в окошко. Оттуда веяло прохладой, но солнце еще стояло высоко.

– И самому, что ли… – сказал он задумчиво.

С усилием подняв оба меча, он заспешил к Ховраху. От усталости даже не переступал тела павших, обходил. Мрак вытер пот с лица. Воздух был жаркий, липкий, напоенный запахом теплой крови, лопнувших внутренностей, нечистот.

Впереди был непрекращающийся звон, лязг, грохот, от криков звенело в ушах. На Ховраха и Гонту наконец навалились скопом. Те подались, но Ховрах внезапно взревел страшно, врубился в самую середку, пошел сеять смерть, как рассвирепевший буйвол. Гонта попытался прийти на помощь, но его теснили, острия копий били сильно и часто. Доспехи звякали, но узкие острия находили щели, больно вонзались в тело. Дальше не пускал доспех, но кровь из многих мелких ран текла обильно, он чувствовал в голове слабый звон и обманчивую легкость.

Ховрах ревел и рубил во все стороны. Он оказался у самого входа, его окружили в пять рядов, били копьями, топорами, палицами, но Ховрах все орал, ругался, его топор все еще сеял смерть, он весь был покрыт кровью, уже и своей, но сил будто прибавилось, и воины падали к его ногам как снопы. Он опирался о них ногой для лучшего удара, бил быстро и почти без промаха.

– Ховрах, – прошептал Любоцвет потрясенно, – я не думал, что он такой герой!

– К обеду спешит, – ответил Мрак непонятно.

– К обеду? Какой сейчас может быть обед?

– Ховраху не ляпни, – предупредил Мрак. – Обидишь… до конца жизни.

Двое подкрались со спины, с размаху ударили копьями. Ховрах взревел, начал поворачиваться. Топор уже прочертил дугу, копья переломились с треском. Ховрах на излете достал одного краем в лицо и, продолжая страшно реветь, как раненый медведь, ухватил другой рукой за обломок второго, дернул. Воин, не успев выпустить копье, налетел на Ховраха. Тот ударил головой в переносицу, и несчастный рухнул на спину, раскинув руки и с залитым кровью лицом.

Еще трое упали, обливаясь кровью, а другие попятились в страхе. Кто-то вскрикнул отчаянно:

– Да что же он?.. Заговоренный, что ль?

Из Ховраха хлестала кровь, как вино из пробитого стрелами бурдюка. Но и бледнея, он ревел мощно, вращал топором и сверкал глазами. Со спины подкрался Кажан, невесть почему решивший принять участие в драке. Молча отвел назад обе руки с зажатым копьем, ударил с такой силой, что все услышали треск плоти и ломаемых костей. Копье погрузилось почти до половины. Ховрах зарычал, поперхнулся хлынувшей изо рта кровью.

Кажан выпустил копье, попятился, не отрывая устрашенного взора. Ховрах ухватился за древко, рванул, и все замерли, когда из широкой раны показалось залитое кровью зазубренное острие, а за ним сизые и коричневые внутренности. Кажан вскрикнул и суетливо юркнул за спины устрашенных воинов.

– Я… тебя… найду, – прохрипел Ховрах.

Колени его подломились. Он упал навзничь, раскинув руки. Взлетели брызги крови.

Глава 48

Сквозь лязг и крики Мрак все яснее слышал хриплое дыхание Гакона. Седой богатырь качался от усталости. Из-под шлема, что закрывал и подбородок, по мокрой седой бороде сбегали мутные струйки. Он уже не ревел, не выкрикивал угрозы, а только крушил по всему, что оказывалось перед ним. Любоцвет подал ему другой щит взамен разбитого, за что Гакон едва не расплющил его в лепешку, но теперь дрались плечо к плечу. Гакон как-то чуял присутствие молодого витязя, а тот умело защищал себя и престарелого богатыря, успевая наносить быстрые и всегда безошибочные удары.

Он не сразу понял, почему видит своих друзей, да и врагов все хуже. Лишь когда в дверях появились воины с высоко воздетыми факелами, а те слепили глаза, он понял, что бьются уже в сумерках. Сражение началось задолго до полудня, длилось остаток дня, а хоть исход ясен, конца все не видно!

Руки были тяжелые, как горы, он задыхался от жара, спертого воздуха. Голова гудела, по лицу текли струйки не то крови, не то пота. Качающиеся стены, даже в свете факелов, он видел как сквозь красный туман. В ушах звенели крики умирающих, стоял непрерывный лязг металла, и часто слышался злой хруст рассекаемой плоти, треск костей, скрежет разбиваемых доспехов.

Впереди людей Додона теперь дрался мрачный как туча воевода Рогдай. Седая борода слиплась от пота, он дышал тяжело, а от его богатырских замахов шарахались в стороны и свои.

Гонта с проклятием отбросил щит, Рогдай ему разбивает вдрызг уже третий, попробовал парировать удар топора воеводы мечом, едва не лишился головы. Остервенев, начал упорно теснить старика влево, тот сопротивлялся упорно, но Гонта обрушивал яростные удары сразу двумя мечами, и Рогдай невольно сдвигался, сдвигался…

И вдруг раздался мощный треск, звон. Рогдай вскрикнул, выронил меч. Страшная булава Гакона угодила ему в левое плечо, превратив в окровавленную глыбу, откуда торчали обломки бронзовых доспехов.

– Слава… – сумел проговорить Гакон, губы его были синие, он дышал, как загнанный конь. – Еще один…

Рогдай упал на колени, в лице была боль, глаза застилало пеленой смерти. Но во взгляде, который обратил на Гонту, было прощение, и Гонта вдруг сообразил, что старый воевода все видел и понимал, сам заставил подвести под удар слепого богатыря, своего сверстника, от которого и пожелал принять смерть, и сейчас взглядом предостерегает, чтобы не говорил Гакону…

– Кто это… был? – спросил Гакон сипло.

– Да так, – ответил Гонта сдавленно, – просто воин…

– А показалось, что ударил по каменной глыбе… Видать, и среди молодых еще попадаются крепкие…

Рогдай повалился лицом вниз, руки раскинулись в стороны. Его воины с криками ярости – воеводу любили – нахлынули с новой силой и бешенством.

Бой был жестокий, Мрак задыхался от тесноты. Воздух был плотный, как вода, и горячий, как в бане. Грудь ходила ходуном, пытаясь ухватить свежий глоток, в голове стучала кровь, грозя разорвать кровяные жилы и вырваться на свободу.

– Маржель!!!

Он вздрогнул от страшного крика. Гакон выпрямился во весь свой гигантский рост, залитый кровью, в смятых и погнутых доспехах. Обе руки воздел к своду, в одной был меч, на локте другой болтался обломок щита.

Руцкарь, который с длинным копьем в руках давно уже выбирал момент, широко размахнулся и с чудовищной силой вогнал широкое лезвие в живот старого воина. Гакон выронил меч, ухватился за копье. Мгновение стоял, на Руцкаря смотрел сплошной шлем, затем могучие ладони ухватились за древко. Гакон что-то прошептал, внезапно с силой потянул копье на себя. Все прекратили схватку и с содроганием смотрели, как старый богатырь погружает копье в свое тело глубже, наконец острие прорвало доспех на спине и вылезло, отвратительно красное, дымящееся, роняя крупные черные капли.

Гакон уже легче рванул копье еще, насадил себя так, что оторопевший Руцкарь едва не ударился лицом в широкую грудь слепого. Красавец-воевода не успел выронить копье, а Гакон ухватил его за плечи. Раздался треск дерева, копье обломилось. Все услышали хруст костей, скрежет доспеха, хрип и предсмертный стон.

Смятый, как мешок с сеном, Руцкарь упал к ногам Гакона, а огромные руки вскинулись к своду снова, и предсмертный крик потряс стены дворца:

– Маржель! Я иду к тебе!!!

Он рухнул, как скала. Стены вздрогнули, а кровь с пола брызнула на стены. Мрак дышал тяжело, пот заливал глаза. Воины напротив тоже переводили дух. Страшная гибель Руцкаря, богатыря-поединщика, которого под прозвищем Боевого Сокола знали по многим битвам, ошеломила и самых отважных. Мрак сквозь кровавую завесу в глазах видел, как противник пятится, прижимается к стене, норовит спиной нащупать спасительную дверь.

Затем за их спинами раздался злой зычный голос. Стена из щитов, между которыми блестели копья и мечи, обреченно двинулась на Мрака. Мрак с усилием поднял секиру. Мокрая от крови рукоять скользила в ладонях. Только бы удержать еще чуть-чуть, мужчина должен уходить с оружием в руках…

Вдруг воины остановились, кто-то вскрикнул дурным голосом. Глаза их были устремлены за спину Мрака. Тот, опасаясь хитрости, коротко оглянулся.

Залитый кровью Ховрах шевелился. Раны на его теле затянулись. Он поднялся, цепляясь за стену, еще неуверенный в движениях, но с каждым мгновением приходя в себя. Тут же нагнулся, подхватил булаву.

Когда он выпрямился, Мрак тоже вздрогнул. Глаза Ховраха стали ясными, с трагическим весельем. В его осанке появились достоинство и гордость.

– Последний пир? – сказал он хрипло. – Да, теперь уж последний.

Голос был прежний, но по тому, как ставил слова, стало ясно, что Ховрах восстал высокорожденным. Булаву, оружие богатырей-простолюдинов, тут же отбросил, снял с трупа Руцкаря меч, более приличествующий людям высокого рождения. И по тому, как держал, было видно, что знает, что с ним делать.

– Благородный Мрак, – сказал он звучно, – судьба позволила мне умереть рядом с тобой. Благодарю богов!

Он поцеловал рукоять меча, красивым жестом приложил лезвие ко лбу. Воины в страхе наблюдали, как он подошел к Мраку, стал с ним спина к спине. Они знали Ховраха как облупленного, но сейчас каждое движение старого пропойцы было исполнено княжеского благородства и достоинства.

Воины заколебались, но Ховрах сделал приглашающий жест. В нем было странное нетерпение, и ратники послушно нахлынули снова. Мрак, уже переведя дыхание, взревел и мощно ударил по дуге слева направо на уровне пояса. Дуга была широка, он слышал за спиной веселый голос Ховраха или того, кто теперь жил в его теле. Там звенел металл, слышались крики боли, страха. Прыгая через трупы, ратники ошалело лезли прямо под удары. Они словно потеряли головы от запаха крови, диких криков, леденящего звона клинков о щиты.

И снова отхлынули, оставив трупы и не смея даже подобрать раненых. Ховрах высокомерно скалил зубы. Глаза его сверкали. В задних рядах воинов послышались злобные крики:

– Где Кажан?

– Кажана сюда!

– Ховрах всегда говорил, что встанет, чтобы прибить того…

– Ага, я сам слышал! А если кто сзади, то вовсе из преисподней явится, но найдет гада…

– И нас утащит заодно!

– Ховрах всех сгребет, с ним лучше не шутить…

Мрак, пользуясь передышкой, оставил секиру и снова выкидывал трупы в окно. Гонта уже швырял в другое, кричал вниз во двор, чтобы не отдыхали, им таскать не перетаскать. Если устали, пусть смену зовут, а работы еще будет.

А за дверьми нарастали крики. Разъяренные воины приволокли Кажана. Он орал и визжал в ужасе, но ему сунули в руки меч и щит, вытолкнули в кровавую палату. Глаза Кажана были вытаращены от ужаса. Ховрах растянул губы в зловещей улыбке. Кажан рухнул на колени, завопил отчаянно:

– Пощади!.. Все что хошь!..

– Что? – спросил Ховрах спокойно.

Он подошел ближе и вскинул меч. Кажан закрыл глаза, втянул голову в плечи. Щеки тряслись, он пожелтел, затем стал почему-то синий.

– Все отдам!.. А у меня много… Больше, чем в казне!

– Почему?

– Сознаюсь, украл…

Меч описал короткую дугу. Глухой удар, хруст, хлюпанье, и тело Кажана развалилось на две половинки. Кончик меча высек искру в каменной плите, но тяжелая кровь, к которой добавилась гадкая кровь постельничего, сразу же сомкнулась, темная и вязкая.

Вздох облегчения пронесся по рядам воинов. Теперь на Ховраха двинулись, выставив копья и закрываясь щитами, еще со страхом, но уже без прежнего ужаса перед преисподней. Он свою клятву исполнил. Убил того, кто ударил в спину. Теперь он такой же смертный, как и они.

Гонта и Любоцвет ринулись было на помощь. Мрак ухватил за плечи:

– Стойте!.. Он сам так хотел.

– Мрак, разве он восстал, чтобы сразу сгинуть? – начал было Гонта возбужденно, но увидел серьезные глаза Мрака, обмяк. – Ладно, ты что-то знаешь больше.

Ховрах сражался мощно и красиво, но в другой манере. В нем вдруг пробудилось умение высокорожденного рубиться хладнокровно и в презрительном молчании чувствовать, кто перед ним, а кто пытается зайти со спины. Он сражался сразу против пятерых, закрывая проход в палату, и те не могли его оттеснить, чтобы зайти с боков.

Мрак сделал несколько быстрых вдохов, пелена перед глазами рассеялась. Измученное тело, тяжелое как скала, быстро оживало.

– Эй! – крикнул он. – Довольно! Теперь наша очередь.

Ховрах ответил между ударами меча:

– Ра… но.

– Отступай! – крикнул и Гонта.

Его лицо было серым, он жадно хватал воздух широко раскрытым ртом. Грудь вздымалась бурно, в груди хрипело. Ховрах только презрительно засмеялся, но Мрак видел, как движения его становятся все замедленнее. Из-за спин воинов в него метали ножи, топоры. Ховрах вздрагивал от ударов, вскидывал щит, точно и сильно бил в ответ, но из погнутых доспехов уже побежали струйки. Он умолк, бился сосредоточенно, содрогался от ударов боевых молотов и двуручных топоров, но сдвинулся назад лишь на полшага.

– Надо помочь, – прохрипел Гонта. – Кто бы подумал, что Ховрах…

– Никто не думал, – прошептал Мрак. – Но сейчас его не тронь.

Любоцвет вскрикнул жалобно:

– Он погибает, чтобы дать нам перевести дух!

– Всем стоять, – велел Мрак жестко. – Это его воля, не моя.

Гонта уже шагнул вперед, несмотря на запрет Мрака, как вдруг Ховрах пошатнулся, отступил, медленно повернулся – из груди торчали рукояти трех узких мечей, слабо улыбнулся немеющими губами и рухнул на бок.

Воины, не веря себе, остановились, не решаясь переступить через павшего, а Гонта страшно крикнул и ринулся навстречу. Натиск его был так страшен, что в мгновение ока оттеснил всех к двери, разрубил последнего наискось до пояса, только тогда подоспели Мрак и Любоцвет.

Гонта повернул к ним залитое потом лицо:

– Опоздал Ховрах.

– Что? – не понял Мрак.

– К обеду, говорю… Завтра только поест.

Мрак прорычал:

– Не знаешь Ховраха. Такой крик поднимет, пять раз в день кормить будут. А в перерывах их поварни обшарит, перекусить-де надобно, поварих пощупать!

Любоцвет оттащил Ховраха к стене, усадил. Голова старого воина упала на грудь. Он стал похож на прежнего упившегося гуляку. Мраку на миг почудилось, что по груди старого забулдыги течет вовсе не кровь. И сидит, счастливый и хмельной, в красной луже хорошего крепкого вина, от которого никому не удавалось пробудиться.

Воины в дверях тоже дышали тяжело, на троих оставшихся богатырей смотрели со страхом, то и дело оглядывались через плечо, но смена не показывалась. Наступило короткое затишье, все взоры были на Ховрахе, и в этой тишине донесся далекий женский крик.

Мрак резко повернулся. В окно было видно башню, что высилась по ту сторону двора. В широком оконном проеме стояла женщина в черной одежде. Даже отсюда были видны ужас и скорбь на ее мертвенно-бледном лице. Она закричала снова, уже как смертельно раненный зверь. Ее глаза, как видел Мрак, не отрывались от распростертого в крови Ховраха.

Ее узрели и нападавшие. Кто-то вскрикнул:

– Царица!

Женская фигура качнулась и, не отрывая взора от окна Золотой палаты, с жалобным криком бросилась вниз. Воины отворачивались, закрывали глаза. Донесся удар о каменные плиты.

В глазах Мрака плясали факелы, в ушах стоял шум, но он услышал, что крикнула царица, и с великим удивлением перевел взор на распростертое тело Ховраха.

Когда по лестницам полезли в окна озверелые хари, Мрак понял, что пришел последний час. До этого в Золотую палату врывались с двух сторон, теперь же из окон сперва метнули дротики и боевые гири, затем начали прыгать с подоконников и сразу бросались в бой.

Трое встретили их, стоя спина к спине. Сеча длилась кровавая, жестокая, пока трупов не стало по пояс, а ноги снова заскользили в крови и внутренностях. В редкие мгновения, когда небо не заслоняли, Мрак видел по звездам, что уже за полночь, а они все бьются, лучшая часть дворцовой охраны уже перебита, созывают из других частей стольного града, видно по одежде…

Он видел, как за спинами воинов появился всегда незаметный Ковань, последний из троих постельничих. В руках у него был топор с длинным загнутым лезвием. На обухе торчал острый крюк, Ковань пригибался, все выбирал момент, в драку не лез. Но когда Гонта из последних сил попробовал даже потеснить вражью силу, неслышно скользнул сзади, торопливо размахнулся и ударил коротко, но с такой силой, какую никто не ожидал от такого тщедушного человека. Мрак видел, но сам отбивался от пятерых. Удар топора был страшен, Гонта должен был быть перерублен пополам, однако лишь содрогнулся, как молодой дубок, повернулся с побелевшим лицом и закушенной от боли губой. Ковань выпустил топорище, попятился. Его вытаращенные от ужаса глаза не отрывались от страшного лица Гонты.

– Ты… – прохрипел Гонта, топор торчал в его спине, будто со всего размаху всадили в дубовую колоду, – все же ударил… в спину…

Ковань пятился, схватка на миг замерла, все смотрели на них. Гонта вскрикнул громовым голосом:

– Я брал богов в свидетели!

Он выдернул топор, попробовал замахнуться на клятвопреступника, но лишь пошатнулся, рухнул вниз лицом. Кровь потекла из раны пурпурная, как дорогое вино.

Ковань отступил еще. На его лице медленно появилась победная улыбка. Он выпрямился – теперь его ждут почести и место за царским столом, – удивленно вскинул голову, заслышав наверху странный скрип. Даже в коридоре вздрогнули от его страшного крика. Из ниши падала статуя Числобога, бога правосудия. Она обрушилась с высоты всей тяжестью. Вопль оборвался на полуслове, сменился хрустом костей, предсмертным хрипом. Во все стороны брызнули струи темной крови, из расплющенного трупа полезли внутренности.

Мрак озверело бросился к поверженному Гонте. Его встретили стеной из щитов, ударами топоров. Он видел, как на Гонту наступали чужие сапоги, втаптывали в кровь. Мрак бешено вращал секирой, крушил и разрубал черепа, услышал предостерегающий вскрик Любоцвета, не успел повернуться, как в затылке грохнуло, из глаз посыпались ослепительно белые искры. Секира выпала из онемевших пальцев. Он рухнул на Гонту, прикрыв своим телом.

Любоцвет, стоя над телом Мрака, бешено вращал мечом. Он был весь покрыт ранами, побелел от потери крови, но все еще рубил, и после каждого его удара противник либо падал, либо с криком боли отпрыгивал, хватаясь за рану.

Желтый от ярости Додон вбежал в палату. Воздух был как мокрая тряпка, все дышали тяжело, натужно. Мечи звенели вяло, и смерть была как избавление.

Додон подхватил с пола дротик, забежал со спины и с силой метнул в Любоцвета. Острие ударило между лопатками, с треском пробило доспех. Любоцвет судорожно выгнулся, повернулся к Додону. Бледные губы шевелились, но сказать ничего не мог. Упал на колени, и только тогда с губ сорвалось жалобное:

– Мама…

Он завалился на бок, накрыв собой Мрака. Воины медленно опускали топоры, подходили с опаской. Додон вошел в круг, голос дрожал от ярости:

– Этот щенок… Этот молокосос заставил вас поджать хвосты?

Кто-то пробормотал сзади, что их не учили бить в спину. Додон подпрыгнул как ужаленный. Заорал, потрясая кулаками:

– Нет предательских ударов! Есть только победные… или поражение. Эй, ты! Кто тебя сюда послал?

Он пнул носком сапога голову умирающего витязя. Тот посмотрел на него угасающим взором:

– Мама…

– Что? – не поверил Додон. Он дико расхохотался, и хохот был похож на волчий вой. – Какая же мать пошлет сына на такую участь?

– Мама, – прошептали застывающие губы. – К отцу… Я ехал к отцу. Лишь по дороге… с благородным Мра…

Он умолк, рука бессильно откинулась, но пальцы сжимали рукоять меча. Додон вытаращенными глазами уставился на могучее предплечье витязя. Воины переглядывались, не понимали, а их тцар бледнел все больше. Вдруг упал на колени, обеими руками разогнул медный браслет на предплечье убитого им витязя, сорвал, поднес к глазам.

И тут нечеловеческий крик разорвал мертвую тишину. Додон закричал, вскинул лицо к потолку, лик его был страшен, как преступление. Пурпурный плащ соскользнул на пол. И все увидели на правом предплечье тцаря такой же точно широкий браслет. С такими же знаками.

Глава 49

Мрак, медленно выныривая из забытья, не сразу понял, что он прикован к стене в глубоком каменном подвале. Голова раскалывалась от дикой боли. Перед глазами то расплывались пятна, то появлялась стена из толстых глыб. Она тоже то приближалась, то уходила вдаль, а в ушах начинало звенеть тоньше. Потом звон превращался в невыносимый писк, Мрак снова проваливался в черноту.

Очнулся от запаха горящего мяса. Взор прочистился, с ним вернулась боль. Но теперь жгло и его тело. Он скосил глаза. В его грудь погружался, злобно шипя и вздымаясь дымками, раскаленный докрасна прут. Из глубины груди вырвался стон, и тут же сверху донесся удовлетворенный голос:

– Очнулся?.. Зри на меня, враг.

Он поднял голову. Перед ним приплясывал отвратительный человек, лицо которого вобрало в себя все гнусности рода человеческого. Да и сам был похож на паука с его тонкими, высохшими от неведомых болезней ручками, кривыми иссохшимися ногами. Он убрал прут и сунул в горн, где угли полыхали оранжевым огнем.

– Скоро тебя зничтожат, – сообщил он. – Не понимаю, почему светлый тцар так спешит. Я б с тебя сперва шкуру снял с живого! Вон какая толстая. В коридоре бы постелил…

– А я б твоей побрезговал, – сказал Мрак хрипло.

Палач крикнул в сторону двери:

– Стража! Пленник очнулся. Зовите тцаря.

Послышался топот множества ног. Мрак уловил и шаги Додона, их научился отличать из тысяч. Похоже, тцар находился поблизости.

Несмотря на боль и горечь утраты друзей, поразился лицу тцаря. Тот страшно исхудал, пожелтел, как мертвец. Глаза ввалились, под ними повисли черные мешки. Белки налились кровью. А когда заговорил, голос был похож на карканье старого ворона:

– Ты… лишил меня всего…

– Я? – прошептал Мрак.

– Ты… даже сына…

– Я не бросал ему в спину копье, – напомнил Мрак без всякой жалости. – У тебя еще не подломился хребет под грузом проклятий?

Додон впился в него ненавидящим взором:

– Я отвечу перед богами… Но ты ответишь теперь. Мне.

– Что ж… Ты скажи только, каково быть убийцей собственного сына? Каково смотреть людям в глаза?

Додон проскрежетал зубами:

– Некому смотреть! Ты их всех убил. А кто уцелел, тот ушел. Но ты прав! Ты умрешь завтра на рассвете. За все. И за смерть моего сына.

– Он сказал, что сражается за тебя, – прошептал Мрак разбитыми губами. – Теперь я понимаю… Мальчишка любил тебя. Он пытался своей смертью уменьшить твою вину.

Додон задрожал. Его трясло, лицо было синим, как у утопленника.

– Да, – ответил он свистящим шепотом, – мне жить незачем… Но сперва я потопчу твою могилу, проклятый!

Он вздрогнул, застыл, завороженный страхом. В подземелье внезапно пахнуло холодным воздухом могилы. В каменной стене медленно проступило огромное лицо человекозверя. Глаза полыхнули огнем, толстые губы чуть раздвинулись, показывая клыки. Грохочущий голос проревел:

– Несчастный… на самом деле у тебя есть еще один сын…

Измученные глаза Додона вспыхнули надеждой. Он умоляюще прижал обе руки к груди. Мрак, переждав приступ острой боли, прохрипел:

– Молчи, дурак… Копыта откинешь, коли ответишь.

Он видел, как дергается в муках тцар, ибо демону, живущему в камне, отвечать нельзя. Кто ответит, кто заговорит, тому не будет спасения от разгневанных богов, а душу его навечно заточат в котле с кипящей смолой.

Каменное лицо повело огненным взором по темнице, скривилось и, не слыша ответа, начало растворяться. Тцар истошно завопил тонким заячьим голосом:

– Скажи!.. Умоляю, скажи! Душу отдам, все отдам! Пусть сегодня умру, но скажи: где мой незнанный сын?

Голос прорычал еще тише, неразборчивее, но со злобной радостью, и даже Мрак ощутил, что нелюдским силам тоже знакомо коварство:

– Он знает, что твой сын, но молчит. Да и кто признался бы? И ты никогда не узришь. И не будет у тебя наследника. А вот твой пленник… По всем дорогам, где он прошел, матери будут называть младенцев его детьми. Да и там, где не был! Его роду бысть в веках…

Голос стих, серый камень стены стал ровным, разделенным лишь на квадратные глыбы. Тцар отшатнулся, взвыл дико. Мрак молча наблюдал, как Додон выбежал, разрывая одежды. Даже из коридора было слышно, как царапает лицо и выдирает клочья волос.

Он был в тяжелых цепях, но бронза не удержит оборотня, и Мрак сам не понимал, что останавливает его, не дает грянуться оземь, подняться черным волком, дождаться, когда откроют дверь, сигануть мимо палача, пронестись по коридору к выходу, а там уже по улицам Куявии и до городской стены рукой подать, за которой спасительный лес…

Когда вывели из подвала, он с жадностью вдохнул холодный утренний воздух, жгучий, как родниковая вода. В воздухе была зима, а тучи наползли настолько темные, что казались лиловыми. Стражи напялили полушубки, кое-кто обул сапоги с меховыми отворотами.

Во внутреннем дворе за ночь соорудили помост, поставили плаху. Толстый мужик в красной рубахе палача уже прохаживался по помосту, на плече жутко блестела широким лезвием огромная секира. Лицо палача было укрыто красным платком, только черные глаза недобро блестели через прорезь.

В трех шагах от помоста стоял царский трон. Додон сидел в шубе, желтый и с черными кругами под глазами. Щеки обвисли, а белки глаз были красные от лопнувших кровеносных жилок. За ним застыли, как каменные столбы, телохранители, а сбоку суетливо дергаются новые советники, постельничии, простые и главные, что-то шепчут в оба царских уха, злобно поглядывают на Мрака.

Был допущен и простой люд из дворцовой челяди. Они в молчании стояли тесной толпой, редкая цепь стражников не давала подойти ближе.

Мрак поглядел на небо. У тучи вот-вот лопнет брюхо со снегом… Попробовать уйти? Но могут подшибить и волка. В любом случае что ему лишние минуты, если вдали от Светланы? Ветер усилился, сейчас начнется метель… Нет, пусть лучше народ не узнает, что он из породы оборотней. Оборотней ненавидят и боятся. А так даже пожалеют, когда палач поднимет за волосы отрубленную голову, покажет на все четыре стороны, а потом швырнет в корзину.

Он сжал зубы, сдерживая стон, с трудом взобрался на помост. Из раны на груди снова потекла кровь. Палач обернулся, смотрел изучающе.

– Дружище, – попросил Мрак, – размахнись получше! У меня шея крепкая.

Плаха была новенькая, блистала свежим срезом. Он положил голову, прижавшись щекой к пахнущему свежим соком дереву. Два толстых муравья жадно сосали янтарную бусинку.

Краем глаза он видел, как страшно и весело сверкнуло отточенное лезвие. На миг замерло на фоне темной тучи, заблистали золотые искры, затем топор с нарастающей скоростью ринулся вниз. Глухо стукнуло. Мрак услышал сочный хряск, тут же на щеку брызнуло теплым.

Он повернул голову. Рядом на краю плахи лежала отрубленная кисть руки. Пальцы еще шевелились, пригибаясь к широкой ладони. Кровь брызгала тонкими струйками.

Вся толпа ахнула, как один человек. Палач стоял, неловко держа топор в левой руке. Правую вскинул над головой, из срубленной по кисть руки торчал край белой, сразу же окрасившейся красным кости. Кровь хлынула щедро, побежала по рукаву, рубашка сразу промокла и прилипла, а культя пошла красными пузырями и брызгала тонкими струйками.

Палач побледнел, но глаза стали страдальчески счастливыми.

– Как видишь, тцар, я верен присяге. От службы не отказываюсь. Просто к ней больше непригоден.

Додон подскочил на троне. Глаза были как у филина, побагровел, поднял к небу сжатые кулаки, взорвался было криком, но тут же рухнул обратно. Глаза не отрывались от окровавленной культи.

А в народе плакали и смеялись, кричали со слезами на глазах:

– Вавил!.. Ты – человек…

– Не пролил кровь праведника!

– Вавил, тебя и семью прокормим всей улицей!

– Вавил, весь род твой прощен до седьмого колена!..

– Ты видишь, тцар?

– Тцар, даже палач не поднял руку на такого человека!

– Да разве это Вавил палач? Вон сидит палач, глазами лупает!

Додон велел резко:

– Быстро другого палача.

За спиной загомонили, наказ передавали дальше, слышно было, как ушла затихающая волна говора, а потом она же вернулась, к уху тцаря наклонился толстый осанистый постельничий:

– Тцар, у нас нет другого!

– Как это нет?

– Всегда был один. Зачем держать еще одного дармоеда, кормить и платить, когда один управлялся?

Тцар скрипнул зубами, народ на площади ликовал. К Вавилу тянулись десятки рук, кто-то рвал на себе чистую рубашку, общими усилиями распахали на ленты, сбивали друг друга с ног, спеша перевязать ему увечье.

– Все равно надо казнить, – сказал Додон сквозь зубы. – Если нет палача, тогда… Эй, позовите вон того стража!

На зов приблизился высокий крепкий воин, смелое лицо, шрам через бровь, преданность во взоре.

– Что прикажешь, тцар-батюшка?

– Прикажу, – протянул тцар, он быстро окинул воина придирчивым взором. – Все выполнишь?

– Все! – сказал воин твердо. – Хоть из окна вниз головой. Я клятву давал.

– Тогда вытащи из ножен меч, – проговорил Додон зловеще, – тяни, тяни! Вот так… А теперь ступай вон туда и отруби вон тому голову!

Воин с мечом в руке с готовностью повернулся, сделал шаг, остановился, медленно обернул к тцарю разом побледневшее лицо:

– Так это же… преступник?

– Верно, – подтвердил тцар. – Отруби ему голову.

– Не могу, – прошептал воин.

Вокруг настала мертвая тишина. Додон спросил зловеще:

– Почему?

– Я воин… Я клялся защищать тебя в бою, проливать кровь на полях сражений. Но мой меч – не топор палача! Это благородный меч.

Кто-то ахнул. Додон предложил неожиданно:

– Тогда возьми топор. Авось себе руки рубить не станешь?

– Не стану, – согласился воин. Он прямо взглянул в грозные глаза тцаря: – Но я шел на воинскую службу, а не на палаческую. Уволь, но топор палача в руки не возьму.

В тишине Додон вскрикнул с такой яростью, что сорвался на визг:

– Тогда… тогда я тебя положу рядом с ним! И вместо одной головы две скатятся.

Воин сказал негромко:

– Что ж, как скажешь. Лучше быть жертвой, чем палачом. Да и к тому же… умереть рядом с праведником – завидная доля!

К тцарю приблизился постельничий. Рассвирепевший Додон брызгал слюной, орал, едва не бросался на воина с кулаками, наконец постельничий приблизил губы к царскому уху:

– Погляди, что с народом творится!.. Это опасно. Отложи казнь на завтра. Я сейчас пошлю гонца в Артанию. К ночи, меняя коней, сюда прибудет их палач. Он-то и отрубит Мраку голову. С удовольствием и за бесплатно!

Додон умолк, израсходовал запас ярости, а не успел заорать снова, как другой боярин шепнул на левое ухо:

– К тому же можно будет казнить не при народе.

– А как это? – спросил Додон тупо. – Всегда преступников казнили прилюдно. И чтоб другим неповадно было. И развлечение какое-то надо простому народу…

– Это не развлечение. Посмотри на них!

– Эй, стража! – вскрикнул Додон.

Но боярин настойчиво шепнул:

– Казнишь сегодня ночью. Прямо в подземной тюрьме. Никто и не узнает.

Однако уже в полдень его снова повели к выходу. На этот раз вытащили на задний двор, где обычно резали скот. Высокие стены отгораживали от мира, людей на этот раз не было, только дюжина стражей. По их хмурым лицам Мрак понял, что наконец в самом деле настал его смертный час.

Солнце едва поднялось, воздух был морозный, в нем звенели невидимые глазу крохотные льдинки. Через каменный забор склонялись голые ветви деревьев. Листья усеивали двор, желтые, оранжевые и вовсе пурпурные, словно окрашенные кровью.

Мрак вышел на середину двора, и тут тяжелый грохот заставил повернуть голову. Из соседнего подвала шел, сильно припадая на правую ногу и повесив голову, непомерно широкий в плечах человек, на голове которого среди отрастающих волос ясно выделялась длинная прядь.

– Гонта, – выдохнул Мрак.

Гонта шел, стиснув зубы, тяжело гремел цепями. У него, как и у Мрака, были стянуты цепями руки за спиной, а к ногам прикована наковальня. Он тащил ее, загребая землю, на камнях она грохотала, высекала мелкие искры.

Тцар уже сидел в окружении советников и воевод. И хотя уже не было Рогдая, Руцкаря, Голика, не было постельничих, но место близ тцаря пусто не бывает: льстили и гнулись, едва ли не до подошв. Остальные скамьи были пустыми, и в этой пустоте Мраку почудилось что-то обрекающее на гибель всю Куявию.

– Гонта, – повторил Мрак громче.

Гонта вскинул голову, глаза были неверящими. Распухшее от побоев лицо обезобразили ожоги, ноздри вырваны напрочь, а на лбу ему выжгли огромное тавро, которым клеймят скот. Правая часть спины была в засохшей крови.

– Мрак?.. Мрак, – прошептал он, и Мрак с болью увидел, что передние зубы красавца-вожака разбойников выбиты, из десен течет кровь. – Довелось свидеться…

– Потерпи чуть, – сказал Мрак тихо. – Скоро свидимся снова. И уже не расстанемся.

– Врешь, поди, – прошепелявил Гонта.

Додон сказал свистящим шепотом:

– Быстрее! Кончайте обоих.

Палач, огромный мужик с мешком на голове, подошел медленно, тоже словно нехотя. В прорезях блестели глаза, лица Мрак не разглядел. В руке палача был широкий меч со скошенным лезвием.

Мрак напрягся, видя, как меч начинает медленно подниматься. И тут раздался визгливый вопль Додона:

– Не мечом!

Палач обернулся:

– Чо?

– Не мечом, говорю! Меч – для благородных голов. Топор возьми, дурак.

Палач нехотя отнес меч в угол дворика, что-то бормотал, долго копался с решеткой, исчез надолго, наконец вернулся с широким топором. Еще издали вскинул над головой:

– Этот?

Мышцы играли силой, перекатывались, как толстые змеи. Додон крикнул торопливо:

– Да-да! Быстрее руби!

Палач заново засучил рукава. Он все присматривался к шее Мрака, посматривал на шею Гонты, сравнивал, примеривался, и Мрак видел в его глазах растущее уважение.

– Первый раз, что ли? – сказал Мрак раздраженно. – Откуда тебя такого привезли?

Палач, не отвечая, поплевал на ладони, взял топорище обеими руками. Снова всмотрелся в шею Мрака прицельно, спросил громко:

– Которому первому?

Ответа не было, палач поднял голову. Додон и его приближенные повернули головы в сторону ворот. Оттуда, стуча копытами, въехали огромные всадники на огромных конях. Впереди высился Горный Волк, злое торжество было на его широком лице. За ним ехали такие же огромные хмурые воины, лица были дики и свирепы. Их руки лежали на рукоятях топоров и мечей.

Глава 50

Рядом с Горным Волком сидел на маленькой лохматой лошадке невысокий человек в богатой одежде. На его губах была легкая улыбка, но в ней торжества было больше, чем в злом оскале Горного Волка.

Додон замер, лицо стало смертельно бледным. Новый постельничий, Угодник, сумел выдавить дрожащим голосом:

– Вы… почему… кто вам позволил?..

Горный Волк засмеялся:

– Я сам себе позволил, дурак! С того дня, как эта мразь истребила лучших героев, что защищали его трон, он бессилен. Сейчас вас можно брать голыми руками.

Всадники за его спиной захохотали. Их смех был похож на свирепое завывание вьюги, после которой остается только белая смерть. Иные вытаскивали мечи до половины, со стуком задвигали обратно. А были и такие, что потрясали оружием над головами.

Человек на маленькой лошадке сказал светлым голосом, в котором было море яда:

– Тцар Додон! Меня зовут Шулика, меня послал мой тцар артанский, несравненный Костобок. Наши войска стоят у кордона, разделяющего наши земли.

Додон слабо вскрикнул:

– Но… взаимные клятвы!

– Что клятвы, – ответил Шулика невозмутимо, – если они противоречат вечным интересам? Но мой тцар чтит все же клятвы и договоры. И он не посылает сюда войска… не дав тебе возможности удержать страну в своих руках.

Все замерли, только Горный Волк и его воины теперь ухмылялись еще более нагло и торжествующе. Иные уже подталкивали друг друга, ржали, как кони, нажравшиеся человеческого мяса.

Додон спросил дрожащим голосом:

– Какая… возможность?

Горный Волк захохотал, воины вторили утробным гоготом. Шулика сказал невозмутимо:

– Не скажу, что уж очень большая. Но в твоем положении схватишься за любую соломинку, верно?

Он оглядел его советников прищуренным взором. Те опускали головы, хоронились друг за дружку. Из глаз маленького посланца тцаря Артании смотрела смерть.

А Угодник выкрикнул жалко:

– Говори!.. Что мы можем? Говори!

В мертвой тишине Шулика прокричал громко:

– Старая граница между Куявией и Артанией неверна. Отныне будет проходить, и в том нерушимое слово тцаря Артании, где падет стрела куява, пущенная с дворцовой стены!

Угодник тяжело рухнул обратно на скамью. Додон скакнул, как насмерть пораженный зверь. Горный Волк захохотал громко и злорадно:

– Ну же, тцар! Натяни лук. Пусть стрела упадет тебе под ноги… Там же по стене и проведем черту. Ха-ха!.. Мне это нравится.

Неожиданно послышался голос с места казни:

– Ты же куяв, чему радуешься?

Горный Волк только сейчас рассмотрел и узнал двух измученных пленников в цепях. Лицо исказилось свирепой радостью:

– А, так вы еще живы?.. Тогда я сам вас посажу на колья. Да, я куяв, но теперь служу тцарю Артании. Он дал мне войско. Настоящее. Вы его увидите… ха-ха!.. с высоты, когда будете корчиться на кольях.

По его знаку воины соскочили с коней, бросились в пристройки. Через некоторое время бегом принесли лестницы. Все это время Додон с помощниками лишь бросали беспомощные взгляды на наглых пришельцев. Его телохранители частью рассеялись, лишь пятеро остались, лица их были полны решимости, а ладони сжимали рукояти мечей.

– Готовить колья! – распорядился Горный Волк.

Он с наслаждением ударил Мрака кулаком в лицо. Голова Мрака дернулась, но он устоял. Из разбитой губы брызнуло красным.

– Вот теперь я с тобой за все сочтусь.

Двумя ударами сшиб наземь, принялся бить ногами. Гонта закричал, видя, как огромный воин пинками буквально поднимает безжизненное тело Мрака в воздух, бросился, волоча на плечах повисших, как псы на туре, артанцев:

– Тварь!.. Пес!.. Я берусь пустить стрелу!

Горный Волк обернулся, еще раз пнул Мрака, снова обернулся. В глазах было бешенство зверя:

– Ты?.. Что ж, ежели тцар Куявии изволит!

Все взоры обратились к Додону. Тот слабо кивнул. Видя, что ждут голоса, прошептал:

– Да-да… Он – знатный стрелок.

Горный Волк захохотал, а Шулика сказал деловито:

– Что ж, тогда тащите его на стену. Пусть все зрят, где упадет стрела, чтобы потом не было нареканий. Слово властелина Артании твердо!

Гонту подхватили под руки. Рана на спине открылась, потекла алая струйка пополам с желтой сукровицей. Он запротестовал:

– Мне нужен Мрак. Только он умеет правильно подавать стрелы.

Мрак тяжело повернулся на земле, охнул от боли в боку. Сломанные ребра протыкали внутренности. С трудом поймал взгляд Гонты. Тот что-то хотел этим сказать, но на него смотрели как Горный Волк с его людьми, так и Додон с советниками, и трудно было сказать, от кого больше надо таиться.

Горный Волк снова пнул распростертое тело:

– Вставай, тварь. Ты проживешь на несколько мгновений дольше.

Мрак приподнялся, завалился лицом. Его подхватили, поставили на ноги. Кровь текла по губам, цепи тянули к земле, правый глаз распух, закрылся, и он мог смотреть только одним глазом.

Их втащили на стену, там сняли цепи. Гонта медленно разминал руки, дул на пальцы. Мрак тоже старался ощутить свою былую мощь, но тело ныло от побоев, а со всех сторон ощетинился лес копий.

Наконец их вытолкали на башенку. С ними поднялись Горный Волк, посланник артанского тцаря Шулика, четверо богатырей-артанцев, а также Додон и два его советника. Додон трясся, на Гонту смотрел с бессильной ненавистью, иногда вдруг в его глазах проскальзывало умоляющее выражение, но тут же ненависть брала верх.

– Не этот лук, – сказал Гонта. В голосе вожака разбойников было презрение. – Это для детей… либо артанцев. Пусть принесут мой.

Шулика потемнел, воины заворчали, звучно хлопали по рукоятям ножей. Горный Волк расхохотался:

– Стараешься оттянуть смерть?.. Ну-ну, старайся. Где твой лук? Только не скажи, что остался где-нибудь в горах. Иначе полетишь вверх копытами сейчас же.

– У меня есть в горах лук, – подтвердил Гонта, – но его младшего братишку я захватил, когда ехал на этот пир. Он остался в покоях, что отвели нам как гостям.

Горный Волк движением руки отправил двух воинов вниз. Те прогрохотали сапогами, слышны были их грубые голоса, грохот падающей двери, женский крик, злой хохот. Потом слышны были все новые голоса, полные страха и боли, они отдалялись, и Мрак понял, что воины почти добрались до их покоев, а по пути избивали встречных, а то и просто убивали всех, до кого доставали их топоры.

Потом внизу загрохотали приближающиеся шаги. Артанцы несли лук Гонты вдвоем, в их глазах было безмерное удивление. Горный Волк сам взял лук, видно было, как напряглась его рука, удерживая чудовищный лук на весу.

– Младший братишка, говоришь?.. Ну-ну. Хочешь сказать, что есть и крупнее?

– Есть, – подтвердил Гонта насмешливо.

– Ну-ну, – повторил Горный Волк, в голосе уже не было прежней уверенности. – Но даже из этого лука стрелять невозможно.

– Да ну? – спросил Гонта.

– На такой лук никто не набросит тетиву.

Гонта ответил насмешливо:

– Ты прав. Ни тебе, ни твоим червякам не натянуть.

Он отнес лук в угол, набросил на один конец странную черную тетиву с петлей на конце, упер в щель между плитами пола. Все напряженно смотрели, как он навалился всем телом на верхний конец. Горный Волк кивнул понимающе, когда Гонта к своему весу еще и уперся в выступ наверху – как ни тяжел, но своего веса не хватит.

Наконец лук затрещал и начал сгибаться. Лицо Гонты побагровело, лоб покрылся мелкими бисеринками пота. В мертвой тиши дерево скрипело, противилось, но гнулось. Мрак ощутил, что он, как и все, задержал дыхание, глаза не отрываются от поединка человека с необыкновенным луком.

В последнем усилии Гонта набросил петлю на второй конец. Тетива грозно загудела, как рассерженный шмель. Шулика спросил тихо:

– Что за странная тетива?

– Царица поляниц дала свои волосы, – ответил Гонта, голос его дрогнул, изломался. – Любая тетива рвалась, как гнилая нитка!

Горный Волк был зол, губы его дергались как у припадочного. Закричал бешено, выкатив глаза, огромные, как яблоки:

– Хватит болтать! Ну-ка, сумей еще натянуть тетиву на самом луке!

Мрак подал Гонте тулу с его гигантскими стрелами. Гонта замедленно выбирал, щупал перья в расщепе, они примотаны белой нитью и залиты воском, дело женских рук, а глазами время от времени встречался с глазами Мрака.

«Будь готов, – читалось в его взгляде. – Я стреляю не только далеко, но и быстро. Пока будут следить за полетом стрелы, второй бью, как зайца, Горного Волка, третьей – Додона. Если успею, то и Шулику с его гололобыми артанцами. А ты старайся не попасть под мои стрелы. Схвати, кого сумеешь, подомни на пол, пока мои бронзовоклювые будут сеять смерть…»

«Подомну, – пообещал Мрак взглядом. – Не одного – троих, а то и пятерых подомну. Уже давно рассердили. Мы им сейчас устроим кровавый пир на свежем воздухе. И летать поучим, благо башня высокая».

Гонта встал между каменными зубцами. Впереди и внизу улица, крыши домов, дальше виднеется городская стена, за ней вьется дорога, постепенно уходя вдаль, а почти на виднокрае блестит узкая серо-голубая полоска. По той реке и проходит кордон между Куявией и Артанией.

Когда он наложил стрелу на тетиву, Шулика обратился к Додону:

– Ну, тцар? Ты подтверждаешь, что отныне граница будет там, куда упадет стрела?

Додон сглотнул ком в горле. Лицо было землистого цвета, нос заострился, он был похож на живого покойника.

– Да, – прохрипел он, глаза его избегали встречи с глазами Гонты. – Подтверждаю…

Шулика потер руки:

– Прекрасно! А ты, герой… разве не собирался этот тцар предать тебя позорной смерти?

Гонта пробурчал:

– Нет, он позвал меня, чтобы дать пряник.

– То-то, – сказал Шулика еще довольнее. – У тебя нет нужды его любить и защищать, верно? Отомстить – другое дело.

Гонта подул на перо, распушивая, посмотрел вдоль стрелы:

– Ну-ну.

– А то, – продолжал Шулика, – что тебе лучше всего пустить стрелу в другую сторону. Ха-ха!.. Например, во двор. Чтобы граница пролегла прямо через царский дворец. Лучше… ха-ха-ха!.. через спальню царицы и ее дочерей…

Горный Волк заржал как конь, с соседней башни с тревожным карканьем взвились вороны. Артанцы смеялись так, что оружие падало из рук. Мрак встретился глазами с Гонтой, тот сверкнул желтыми глазищами предостерегающе: не сейчас. Когда все будут вести взглядами первую стрелу, тогда и начнем кровавый пир.

Смех начал стихать, Гонта ответил коротко:

– Не пойдет.

Шулика даже отшатнулся:

– Почему?

– Я куяв.

Додон перевел дыхание, слышно было, как стучат его зубы. Шулика раздраженно нахмурился:

– Никогда не понимал этого… этого чувства. У нас, артанцев, кочующих со стадами по необъятной степи, весь мир – родина. Нет рабской привязанности к одному уголку. Как там у вас: всяк кулик свое болото знает?.. Ладно, тогда я тебе дам золотой. Даже два.

Гонта шевельнул плечом, не ответил. Лук держал на вытянутой правой, левой рукой насадил расщепленный торец стрелы на тетиву. Шулика явно ощутил неуместность своего предложения, а Додон выкрикнул жалко:

– А я дам тебе свободу… стада… право грабить на дорогах… и вообще, что пожелаешь!

Гонта начал медленно оттягивать тетиву. Лук легонько скрипнул, концы чуть-чуть начали загибаться назад. Мертвая тишина воцарилась на башне, даже Горный Волк и Шулика смотрели, вскинув брови.

Скрип стал громче. Гонта напрягся, и Мрак впервые увидел в полной красе, насколько чудовищно сильны руки вожака разбойников и почему у него настолько широкая грудь и могучие плечи с глыбами мышц на спине. Сейчас все это вздулось, напряглось, но в мышцы приливала кровь, они все увеличивались в объеме, грудь все раздавалась и раздавалась в стороны, выступили новые жилы, натянули кожу.

Лук протестующе скрипел, и Мраку казалось, что так же скрипят от натуги и напряжения мышцы Гонты. Он медленно багровел, жилы вздулись на лбу, шее, жутко бугрили кожу на висках. Дыхание, которое вырывалось со свистом сквозь зубы, разом оборвалось. Лицо окаменело. Мрак услышал, как в мертвой тишине за башней вжикнула муха да кто-то из артанцев переступил с ноги на ногу.

Лук трещал, могучие мышцы Гонты были как будто выкованы из темной меди. Тугие жилы страшно застыли, и не сразу было видно, что этот металл живет, мышцы сокращаются, вздуваются, рука оттягивает тетиву все дальше, а гигантская дуга лука медленно гнется.

Бисеринки пота на лице Гонты превратились в капли. Одна поползла вниз, прокладывая мокрую дорожку, слилась с другой, укрупнилась и поползла быстрее, обогнула бровь, сползла по переносице. Гонта побагровел сильнее, лицо приобретало синюшный оттенок. Уже все капли ползли вниз, лицо стало мокрым, как после ливня. Края раны на спине раздвинулись, снова поползла струйка крови. Мясо выглядело вспухшим, воспаленным.

Мрак увидел, как начинает вздрагивать стрела, сказал настойчиво:

– Пора.

Гонта на миг остановился, но нечеловеческим усилием оттянул стрелу еще на ширину ладони. Дрожь прошла по его телу. Мрак страшился, что стрела сорвется, уйдет в небеса или в землю, но Гонта страшным напряжением все еще держался, а тетиву сумел отодвинуть еще на ширину пальца.

– Стреляй, – сказал Мрак.

– Стреляй, – сказал за ним Шулика, а следом послышались голоса артанцев:

– Жилы порвешь, мужик…

– Стреляй, а то кишки лопнут…

– Давай, иначе пуп развяжется…

– Не дури, кровью изойдешь!

Гонта оскалил зубы, замер на миг, затем диким усилием сумел отодвинуть тетиву со стрелой еще чуть, коснувшись ею уха. Темные от солнца руки стали красными, словно вся кровь прилила к ним, а лицо, напротив, смертельно побледнело. Глаза смотрели вперед, только он один зрел, что там вдали. На спине затрещали волоконца. Рана от топора ширилась, там рвалось, лопалось, свежая кровь освобожденно хлынула широкой струей.

– Гонта, – напомнил Мрак, – довольно!

Гонта застыл, видно было нечеловеческое напряжение во всем теле, рука со стрелой отодвинулась еще на волосок. Внезапно на лбу лопнула жила. Кровь брызнула алыми струйками, обагрила стрелу и повисла на ней мелкими рубиновыми каплями. Гонта страшно оскалил зубы. Кровь поползла по лицу, затекла в левый глаз. Он яростно вытаращил правый, и тут от усилий лопнули жилки на висках. Кровь цвиркнула тонкими горячими струйками. Он вскрикнул нечеловеческим голосом:

– Куявия!.. Я – сын твой!

Последним рывком сумел оттянуть тетиву еще чуть, уже за ухо. Затем стрела исчезла, послышался звонкий хлопок. Тетива задрожала, разбрызгивая алые капли крови. Гонта счастливо закрыл глаза, колени его подгибались. Мрак с криком «Дурак!» бросился к нему, только он успел увидеть, как тетива рассекла не защищенную кожаной рукавицей руку до крови… нет, рассекла вместе с костью! Большой палец упал на камни, разбрызгивая кровь и еще дергаясь в последнем усилии держать древко лука.

Гонта рухнул, как срубленный дуб. Мрак перевернул его на спину. Искаженное нечеловеческим напряжением лицо Гонты медленно расслаблялось. Губы шевельнулись, Мрак услышал только женское имя, но это не было имя богини, которой он вверял душу.

Додон трясся, суетливо спрашивал:

– Все видели стрелу?.. Все видели, куда полетела?

– Замолчи, – ответил наконец Шулика устало. Он подошел к краю, долго смотрел в сторону реки. – Там везде мои отряды. А стрелу куява сразу увидят и скажут, где упала.

Горный Волк навис над Гонтой, попытался пнуть ногой в лицо. Мрак подставил свои сбитые цепями в кровь руки.

– Издох?

– Погиб, – прошептал Мрак, он подул в лицо Гонте, пощупал жилку на шее. – Не верю… Погиб! За что? За эту жалкую тварь? За то, чтобы он по-прежнему сидел на троне?

Глава 51

Мрака стащили с башни, когда во двор ворвался взмыленный всадник. Еще издали закричал сорванным голосом:

– Воевода!.. Воевода! Стрелу нашли!

Шулика быстро обернулся:

– Где?

Всадник ответил плачущим голосом:

– Мы переправлялись через реку на эту сторону. Она на излете ударила в горло твоему сыну Соколенку. Он как раз вел отряд.

Шулика прошептал мертвым голосом:

– Мой сын… Он ранен?

– Нет, – ответил всадник упавшим голосом.

– Сильно ранен?

– Он убит. Прямо посреди реки! На месте, где кордон с этой проклятой Куявией.

Шулика закричал, как пораженный насмерть зверь. Мрак видел, как он ухватил себя за волосы, рванул, пустил по ветру целые горсти и, словно ощутив в этом облегчение, принялся рвать снова, упал и катался по земле, стуча головой о камни, разбивая в кровь лицо.

Во двор с пронзительным визгом ворвались на быстрых конях всадники. За спинами развевались длинные волосы. Их было не больше десятка, но следом неслась колесница, влекомая парой взмыленных вороных коней. С вожжами в руках стояла во весь рост полная женщина с короткими черными волосами.

– Медея, – пронесся общий вздох.

– Царица поляниц…

– Что-то теперь?

Артанцы по знаку Горного Волка вытащили топоры и встали в боевую линию. Он хотел отдать еще какой-то приказ, но Шулика нашел силы прошептать что-то, и его люди с места не сдвинулись.

Медея, такая непривычная с короткими волосами, впервые не сошла с колесницы, а спрыгнула. Народ поспешно дал дорогу. Посреди двора в окружении вооруженных артанцев лежал Гонта. Широко раскрытые глаза невидяще смотрели в грозно нависшее небо. По залитому кровью лицу неторопливо сползала застывающая темная струйка. На груди пламенела россыпь крупных капель, похожих на драгоценные рубиновые камешки.

– Гонта!

Она с криком упала на труп мужа. Артанские воины почтительно отодвинулись еще на два-три шага, тесня народ, и оказались рядом с поляницами. Те стояли кольцом, легкие мечи в руках, дротики наготове.

Медея провела ладонью по лицу Гонты. Глаза закрылись, искаженное судорогой лицо расслабилось. Наконец-то, говорили его губы беззвучно, мы не ссоримся. Наконец-то Медея плачет не из-за меня, а по мне.

Лицо ее стало мертвенно-бледным. Черным от горечи голосом выговорила с трудом:

– Ты погиб… отдал жизнь за земли, где тебя сделали вором… где была награда за твою голову! Есть ли на свете справедливость?

Гробовое молчание было ответом. Мрак сказал глухо:

– Медея, боги создали мир… каков он есть.

– Несправедливым!

– Но пришли такие, как Гонта! Медея… мир по капельке, по песчинке становится лучше.

Медея упала на труп, горько зарыдала. Мрак опустил голову. По песчинке – это пройдут тысячи лет, пока мир станет заметно лучше. Но что до того времени тем, чья жизнь длится пять-семь десятков лет?

И что тому, подумал он с горькой насмешкой, чья жизнь длится лишь до первого снега! А снег, судя по всему, выпадет сегодня ночью.

Медея медленно разжала руки, поднялась. Ее всегда розовое лицо было смертельно бледным, в темных глазах появилась непонятная решимость.

– Ты велел остаться, – сказала она тихо, голос ее прерывался, – и я осталась… Но сейчас ты не можешь это велеть!

Голос ее стал тверже. Одна из поляниц воскликнула предостерегающе:

– Царица!

В руке Медеи блеснул нож с длинным узким лезвием. Ее страдальческие глаза не отрывались от Гонты:

– Но сейчас ты молчишь… И я иду за тобой!

Поляницы бросились вперед, но узкое лезвие уже с силой ударило под левую грудь. Медея закусила губу, рука напряглась, длинное лезвие погрузилось в ее плоть по самую рукоять. На миг в глазах мелькнул страх, затем лицо осветилось, а губы раздвинулись в торжествующей улыбке:

– Я… смогла!

Она рухнула на труп Гонты, белые нежные руки обхватили его за плечи. Все слышали, как она прошептала угасающим голосом:

– Милый… там мы не будем ссориться…

Артанцы стояли с хмурыми лицами. За их спинами в толпе пошли всхлипывания. Женщины утирали слезы, подростки стояли с бледными лицами, подбородки вздрагивали, слезы бежали по щекам, оставляя блестящие дорожки.

Поляницы медленно подняли свою царицу. Ладони окрасились теплой кровью. Артанцы провожали их глазами, пока ее положили в царскую колесницу, затем Шулика рявкнул что-то, четверо воинов взяли Гонту на руки.

Под плач челяди его тоже отнесли к колеснице, положили рядом с Медеей. Артанцы встали по обе стороны, разом ударили бронзовыми рукоятями топоров в щиты, крикнули мощно, так, что испуганное эхо заметалось во дворе:

– Слава!.. Слава!.. Слава!

Шулика выпрямился тоже, он как побледнел после известия о смерти любимого сына, так и оставался желтым, как покойник, но сумел ударить в металлический щит, отдавая воинские почести:

– Слава…

На колесницу перепрыгнула с коня Мара, рослая поляница передала ей вожжи. Мара вопросительно смотрела на Шулику. Тот выдавил пересохшим горлом:

– Мы уезжаем… Граница остается прежней.

Из угла двора, где овечилась кучка бояр вокруг забытого всеми тцаря Додона, послышался вздох из дюжины глоток. Мара перевела тоскующий взгляд на Мрака, тот выглядел виноватым – не уберег, не сумел, – кивнула ему и дернула за вожжи:

– Пошли!

Кони сдвинулись осторожно, словно знали, какой бесценный груз везут. Мара дернула сильнее, сказала зло, едва удерживая рыдания:

– Ну, дохлые!.. Пошли!

Кони рванулись к воротам, но Мрак успел увидеть, как ветром сорвало из глаз Мары первые слезы, и понял, почему она так торопится пустить коней вскачь: под стук копыт и колес можно дать волю слезам, никто не увидит.

Артанцы провожали их сочувствующими взглядами, пока те не покинули двор. Когда стук копыт удалился в сторону ворот, они начали садиться на коней. Двое по взмаху руки Шулики сорвались с мест, понеслись вдогонку. Горный Волк оглянулся на Додона, на Мрака, посмотрел на жалкую кучку верных Додону воинов.

На лице его отразилось презрение, но, когда еще раз посмотрел на Мрака, старая ненависть зажглась во взоре.

– Мы уходим… но мы еще встретимся.

– Вряд ли, – сказал Мрак негромко.

– Что?

– Становись в очередь, – ответил Мрак.

Горный Волк оглянулся на кучку бояр с Додоном в середке. Шулике подвели коня, тот взобрался тяжело, руки вздрагивали. Горный Волк кивнул:

– Да, ты умеешь заводить врагов. Похоже, не проживешь и часа, едва выедем за ворота. Но если хочешь, можешь умереть как мужчина.

Мрак ответил негромко:

– Я умру как мужчина. Чего не скажешь о тебе.

Горный Волк повернулся к Шулике:

– Позволь нам сразиться!.. Он согласен. Это не будет нарушением законов Куявии.

Шулика поморщился, голос его был мертвым:

– Только если недолго.

Горный Волк заверил:

– Это мигом!.. Эй, пусть выберет любое оружие. А ты, ежели победишь… ха-ха-ха!.. Додон тебя в задницу поцелует и полтцарства отдаст. А то и поболе, чем полтцарства. Ежели я, то умрешь от моего меча. Я бы и рад потешиться, кости ломать по одной, но сам видишь, как тебе повезло!

– Доставай свой меч, – ответил Мрак. – Если то, что у тебя там висит у седла, это и есть меч.

Артанцы подали коней назад, тесня челядь и селян, прибывших в город на торг. Образовался круг посреди двора. Из-за спин всадников кто-то выкрикнул:

– Не соглашайся, Мрак…

– Это Горный Волк, – добавил второй простолюдин. – Его никто еще не одолевал.

«Я даже знаю почему, – подумал Мрак невесело. – Но потерять честь хуже, чем потерять жизнь».

С него сбили цепи и, пока растирал занемевшие кисти рук, принесли его секиру, круглый щит и зачем-то два дротика. Горный Волк стоял в окружении артанцев, а Шулика что-то ему втолковывал, указывал на Додона. Горный Волк кивал, лицо перекашивалось злобой.

Они сошлись на середине двора. Мрака подбадривали криками, даже артанцы смотрели сочувствующе. Закованный в бронзовые доспехи Горный Волк был свежим и жаждущим крови, а его противник стоял с голой грудью, темные волосы слиплись в крови и так засохли. Все знали, что злодейское убийство гостей далось Додону очень дорого. Один только этот воин, перед тем как упасть от изнеможения, поразил сильнейших богатырей Куявии.

– Давай! – сказал Горный Волк и захохотал. В глазах вспыхнула жажда убийства. – Иди сюда, мясо для моего меча!.. Трава для моей косы смерти!

Он мощно передернул плечами, показывая, как быстр и горяч, захохотал снова. Наружу рвалась звериная мощь, он рычал и ревел от предвкушения лютого боя, пусть даже короткого, пусть даже не разогреется, но все же услышит сладостный удар своего меча, в лицо брызнет горячая кровь врага, в ушах, как сладкая песнь, зазвенит отчаянный вопль сраженного им, его силой, его руками!

Первый же удар был так тяжел, что Мрака отшвырнуло к стене. В голове загудело. Горный Волк еще хохотал, когда Мрак оттолкнулся от стены. Он сам чувствовал, как его движения замедлились из-за ран и секира вместо того, чтобы ударить противника в лоб, лишь скользнула по блестящему панцирю. Все же Горный Волк сделал несколько поспешных шагов назад, чтобы устоять на ногах. От неожиданности ахнул, а из артанцев кто-то одобрительно присвистнул:

– Этот лохматый чего-то стоит…

– Стоит того, что о нем рассказывают, – добавил второй.

Горный Волк пригнулся, глаза его, как два отравленных кинжала, уперлись в лицо Мрака:

– Ты умрешь не сразу! Я брошу тебя в пыль с перебитыми ногами и руками…

С ревом он обрушивал тяжелые удары, стараясь сокрушить, повергнуть, вбить противника в землю. Кисти рук Мрака занемели, он едва удерживал секиру обеими руками. Рана на лбу открылась, соленое чувствовал и на губах, а Волка видел сквозь красный туман.

Он с трудом увернулся от разящего меча, ударил Горного Волка. Тот лишь оскалил зубы, Мрак едва успел заметить над головой блеск металла и, даже прикрывшись секирой, ощутил, как она рухнула ему на голову. В глазах вспыхнули звезды. Он упал на спину, сквозь кровавый туман в глазах видел, как надвигается чудовищная фигура, видел злую усмешку на отвратительном лице, видел, как поднимается меч для последнего удара…

В последний миг отчаянно дернулся вправо, лезвие ударило в камень, оглушив визгом металла по камню. Бок опалило болью. Он с трудом поднялся на колени, выдержал удар меча, выставив обеими руками над головой секиру, руки онемели по локти, кое-как поднялся на ноги, и тут же страшный удар бросил его на землю. Он ударился головой о каменную стену. Волк с ревом надвигался, Мрак закрылся секирой, выдержал еще пару ударов, в ответ сумел ударить сам, смутно слышал чей-то крик, но тут же опять упал. Он поднялся, и снова в голове взорвалось от грохота и жуткой боли.

Он все поднимался, избитый и окровавленный, и в толпе потрясенно молчали. Наконец поднялся с выщербленной секирой только в одной руке, а другая, залитая кровью и обезображенная, бессильно висела вдоль тела. Кто-то из артанцев не выдержал:

– Такого бы да на нашей стороне!

– Да уж…

А Шулика пробормотал:

– Это мы можем быть на его стороне или не на его.

Когда Мрак поднялся в десятый или одиннадцатый раз, среди артанцев пробежал говор:

– Он из бронзы, что ли?

– Куда там бронзе… уже б сломался.

– Что за… человек ли вообще?

– Человек, – ответил голос Шулики. – Как раз он – человек.

Мрак тряхнул головой, и капли крови на мгновение очистили взор. Волк надвигался ухмыляющийся, огромный, несокрушимый. Внезапно к Волку сзади подошел Шулика. Рука артанца властно схватила Горного Волка за плечо:

– Погоди!

Волк раздраженно дернул плечом:

– Чего еще?

– Мои воины требуют жизни для этого человека.

Волк вскинул брови:

– Жизни?

– И свободы, – добавил Шулика, вспомнив про обещание Волка бросить варвара в пыль с перебитыми ногами и руками. – Пусть уходит… как есть. Если не умрет от ран, что случится скорее всего, то, значит, и наши боги желают ему жизни.

– Что? – взревел Волк.

В ярости он стал еще выше ростом, раздался в плечах, и вид его был ужасен, как у самого бога сражений. Устрашенные артанцы, однако, по движению руки Шулики выставили копья. Острия почти упирались Волку в грудь. Другие взяли на изготовку боевые топоры.

– Пусть уходит, – повторил Шулика настойчивее. – Их было двое. Один ценой жизни защитил кордоны Куявии, второй только что защитил ее честь. Убив его, мы потеряем больше.

Волк, казалось, вот-вот кинется на артанцев. Глаза его полыхали огнем, лицо дергалось. С трясущихся губ потекла желтая пена. В глазах росло и ширилось безумие. Рука крепче стиснула рукоять меча, и Шулика повторил громче:

– Пусть уходит. Ты сразишься, когда он будет стоять на ногах. Нет чести в победе над раненным не тобой. А у тебя есть другая задача.

Мрак видел, как огромным усилием воли Волк взял свою ярость в кулак. Взгляд очистился от сумасшествия, и Мрак внезапно понял, что хотел сказать Шулика. Да, границы Куявии подтверждены. Артания не получит ни пяди ее земли. Но в самой Куявии трон может занять более дружественный к Артании тцар!

В гудящей от боли голове Мрака мелькнуло только одно имя. Если Волк сейчас убьет Додона и его слуг, то Светлане не уйти от его рук.

– Нет, – прохрипел он. Выплюнул сгусток крови размером с кулак, прохрипел громче: – Нет… Я не дам этому трусу уйти от боя.

Артанцы зароптали, а Волк повернулся как ужаленный:

– Я трус?

– Подлейший, – прошептал Мрак. – Сражайся.

Шулика тревожно посмотрел вокруг, лица артанцев были хмурыми, сказал торопливо:

– Ты – герой, признаю. И ты сразишься с ним… потом.

– Нет, – качнул головой Мрак. – Это подлейший из людей. Его не женщина породила. И долг каждого на свете – сражаться с ним. Не откладывая.

Мальчонка из толпы бросился к Мраку, с плачем попытался выпихнуть его из круга. Мраку показалось, что он узнал малыша, хотя в гудящей голове был только горячечный туман. Обезумевший от ярости Волк, по губам которого пена потекла еще гуще, ухватил мальчишку за волосы с такой яростью, словно дотянулся до самого Мрака, поднял в воздух. Ребенок кричал от боли, колотил Волка по груди кулаками, бил ногами. Волк, продолжая хохотать, швырнул его оземь, наступил ногой. Все слышали, как хрустнули тонкие детские косточки.

В толпе ахнули, заплакали женщины.

– Ты не человек… – повторил Мрак. – И не женщина тебя породила, гад ты ползучий!

Кто-то из артанцев протянул ему свой топор. Мрак отбросил секиру, от нее остался лишь обломок, сжал рукоять топора обеими руками, шагнул вперед и обрушил удар на врага. Волк даже не пытался закрываться щитом, небрежно подставил меч, в глазах были торжество и ярость. Острие уже поворачивалось в сторону противника, суля наконец-то смерть.

Топор Мрака звякнул о меч, тот с леденящим душу звоном переломился. Затем был треск: острое лезвие разрубило на груди Волка доспех. Раздался страшный крик Волка, от которого вздрогнули стены. В мертвой тишине слышалось хриплое дыхание Мрака. Залитое кровью топорище выскользнуло из ладони, он сам едва держался на ногах, шатался, глаза его неверяще смотрели на Волка.

Тот снова вскрикнул страшно, топор торчал из его широкой груди, вбитый до половины лезвия, словно в дубовую колоду. Обеими руками Волк ухватился за топорище, с ужасным воплем выдернул. Из глубокой раны плеснула струя горячей крови шириной в ладонь. Она падала на каменные плиты, разбрызгивалась, заливала ямки, а Волк на глазах бледнел, лицо заострялось. В глазах было неверие.

– Ты, – прохрипел он, – ты меня…

– Раньше бы, – просипел Мрак разбитым ртом.

Вытер дрожащей рукой кровь с лица и сквозь красную пелену увидел, как в углу двора сгорбилась подле костра женщина в бедной одежде простолюдинки. Ее плечи вздрагивали.

За спиной Волка поверх дотлевающих углей полыхала головня. Язычки огня медленно истончались, а головня рассыпалась на ярко-красные уголья.

Волк вскрикнул страшно, его шатнуло, артанцы поспешно отступили, и Волк с грохотом повалился на землю вниз лицом. Кровь хлестала, заливала каменные плиты. Он бился, корчился, стонал, кричал от боли и ужаса. Женщина повернулась от очага, лицо было бледное, в морщинах, а глаза страдальческие. С жалобным криком, что как ножом ударил по сердцам, она бросилась к поверженному.

– Бедная мать, – прошептал Мрак.

Колени его подломились, он рухнул на каменный пол. Он не чувствовал, как на его тело посыпался снег. Снеговая туча наконец-то не удержала свой груз!

Глава 52

Перед взором проплывали причудливые видения. Волхву, а то и певцу бы их, подумал он вяло. Один бы толковал так и эдак, другой бы просто надумал новую песнь. А он прост, как эти стены: понимает, что это кровь течет по глазам, потому все розовое и смутное.

Когда скрипнула дверь, ему на миг почудилось, что он у Медеи, а Гонта сейчас потащит за обильно уставленный стол. Но когда взор чуть прочистился, проступили каменные стены, залитый кровью подвал. Он ощутил запах горелой плоти. Руки невыносимо ныли. С трудом повернул голову, увидел свои голые ноги, затем истерзанное тело. Он висел, распятый на стене, руки прикованы к толстым кольцам. Ноги не касаются пола.

Когда скрип повторился, он решил, что явился Додон. Но в дверь проскользнула Кузя, бледная и очень серьезная. В руках держала свернутую волчью безрукавку в засохших пятнах крови. Ее платьице было опоясано золотым пояском, на котором висел игрушечный кинжал с изукрашенной рукоятью. Ее детские глаза с ужасом смотрели на толстые цепи.

– Об этом я и не подумала!

– О чем? – прохрипел Мрак.

– Цепи, – объяснила она жалобно. – Я украла ключ от двери. Но я не смогу снять цепи!

– Ключ? – переспросил Мрак. Сознание чуть очистилось. – Оставь его здесь. А сама быстро беги обратно.

– Мрак…

– Что тебе, малышка?

– Я люблю тебя, Мрак.

– Хоть кто-то любит, – прошептал он измученно. – Беги… А то сейчас придут.

Она послушно положила ключ на пол, сняла и оставила рядом с ним крохотный кинжальчик. Рукоять была усыпана мелкими рубинами. Ее глаза умоляюще смотрели на Мрака. Тот непреклонно показал ей глазами на дверь.

– Я принесу тебе Хрюндю, – предложила Кузя.

– Не надо!

– А я все равно принесу. Я люблю тебя, Мрак!

Она взбежала по ступенькам обратно, но у самой двери обернулась и сердито топнула маленькой ножкой:

– Я не кто-то!!!

Мрак слышал ее удаляющиеся легкие шаги, а тело уже напряглось, внутри нарастало горячее, хлестнула боль. Если бы ударился оземь, тут же поднялся бы волком, а так пришлось дергаться несколько дорогих мгновений, пока истончившиеся руки… уже лапы выскользнули из оков.

Он упал на залитый его кровью пол, попытался сразу вскочить и встряхнуться. Упал снова, в голове был звон, а перед глазами замелькал черный снег. Крупные хлопья падали, разрастались, становились крупнее и падали чаще.

Недоставало околеть вот так, мелькнула мысль. А бахвалился: на бегу, в полете, на скаку… Стиснул челюсти, пошире расставил лапы. Постоял, борясь с головокружением и слабостью. Дверь то исчезала в красном тумане, то угрожающе приближалась. Он заставил лапы переступать одна за другой, взбираться по таким высоким ступенькам.

Он услышал далекий крик. Звякнул металл, крик оборвался. Вдалеке простучал топот ног. Что-то в нем было тревожное, воровское, и Мрак поспешно выдвинулся в щель, огляделся.

Коридор пуст, страж явно стоит у входной двери. Когда людей мало, лучше держать их в узловых местах. А развилка подземных ходов еще за сотню шагов за поворотом. Только бы не свалиться, а там он помнит тот камень, от которого веет холодом…

Задевая одеждой в зубах стену, он добрел до нужного места. Стиснул зубы, ибо волчьими лапами камень не сдвинуть, подпрыгнул с усилием и грянулся всем телом о каменный пол. Перед глазами поплыли красные пятна. В голове раздался звон. Он кое-как подцепил камень негнущимися пальцами, выдвинул. Из тайного хода пахнуло холодом. Он сунулся в щель, но плечи не позволили пролезть.

Застонал, снова обратился в волка. Красные пятна слились, а звон стал оглушающим, будто его накрыли огромным колоколом и били со всех сторон тяжелыми молотами. На ощупь отыскал дыру, и тут звон оборвался. Он ощутил, что падает в бездну.

Лапы дергались от холода. Перед глазами были скрюченные пальцы, что упирались в серую глыбу стены. Он чувствовал себя так, словно по нему проскакала тяжелая конница Боевых Топоров. По стене перестали порхать красные мухи, и он понял, что уже в бессознательности задвинул камень.

Во рту ныли зубы. Он с изумлением понял, что все это время не выпускал из пасти, будь то волчьей или человечьей, крохотный кинжальчик Кузи! Не настоящий, потому лезвие из старого таинственно мерцающего серебра, а рукоять вовсе из золота, самого мягкого и никчемного металла…

Снизу тянуло холодом, слабо журчало. Ручеек трудился во тьме на глубине одной-двух саженей, не будь плит, выбрался бы наружу прямо во дворце. Самому бы выбраться, подумал тоскливо, а он о ручейке! Хотя странный зверь человек: знает же, что ему не осталось жизни, так нет же, ползет, обламывая ногти, карабкается, будто не все одно, где помереть.

Кое-как оделся, постоял у одной потайной двери, у другой. По спине побежал холодок. Везде пахнет кровью, смертью. А ведь в этой части детинца, как он помнит, они пятеро не дрались!

В покоях тцаря Додона лежали трое убитых. Мрак скользнул в комнату, перевернул их на спину. Двое телохранителей, один из воевод… Где Додон? Что происходит?

Он услышал быстрый, частый перестук детских башмачков. Через щель в приоткрытой двери мелькнуло платьице Кузи. Она бежала по коридору, обеими руками прижимала к груди растолстевшую сонную Хрюндю.

– Я здесь, – сказал тихонько Мрак.

Кузя в испуге повернула голову, на бегу сменила направление, с разбегу кинулась ему в объятия:

– Я принесла Хрюндечку!

Жаба радостно скакнула на Мрака, едва не опрокинув Кузю толчком мощных задних лап. Мрак пошатнулся – Хрюндя набирает вес, обрастает мышцами, – сказал раздраженно:

– Зачем принесла?.. Ладно, беги к себе! Быстро. Тебе не поздоровится, если увидят со мной.

Он грубо оттолкнул ее, закрыл дверь. Из коридора послышался горестный вскрик, потом детские шаги удалились. Мрак с неудовольствием подвигал плечами. Хрюндя уселась так по-хозяйски, как будто он всего лишь передвижной насест. Не понимает, что его сейчас и муха свалит, даже не самая крупная.

Не успел осмотреться, как услышал за дверью тяжелые шаги. Дернулся было к норе, но стоит ли прятаться тому, кому уже нельзя посмотреть в окно, чтобы не увидеть снегопад?

Дверь распахнулась как от пинка ногой. Там стоял новый постельничий. Его называли, как Мрак слышал, Угодником. Он улыбался торжествующе, но, когда увидел Мрака, улыбка сперва исчезла, сменившись гримасой удивления, затем снова вернулась – победная, злая.

– Ты, – сказал он пораженно, – опять цел…

Мрак ощутил боль и ссадины по всему телу.

– Цел?.. Ну-ну. Где Додон?

Угодник рассматривал его с удовольствием, как смотрел бы волк на ягненка.

– Этот дурак? Там, где он заслуживает.

– Ты… убил его? – спросил Мрак неверяще. – Убил тцаря?

Угодник оскалил зубы в недоброй усмешке:

– Плохо жить без тцаря в голове. Но без тцаря в стране… Но я не убил, конечно. Разве я похож на дурака или Додона, что одно и то же? Если бы можно было убить сто раз… или хотя бы девяносто, то я бы, пожалуй, не утерпел бы. А так, убью, и он не будет знать, что я владею его дворцом, людьми, топчу его ковер, сплю на его ложе, плюю в его соловья и дергаю из него перья.

– Ага, – сказал Мрак понимающе.

– Вот тебе и «ага». Он на цепи в темном подвале. Я уже дважды заходил помочиться на него. С высокой ступеньки, конечно. Рассказываю, кого из его любимцев отстегал кнутом, а кого пожаловал плетью. Тюремщики знают, что, если пленник околеет, я их всех посажу на кол. Я не собираюсь лишаться удовольствия… так скоро.

– А где… Светлана? – спросил Мрак.

Он задержал дыхание. Угодник растянул губы в усмешке:

– А как ты думаешь? Я мог бы взять ее в жены или наложницы… Но она больно строптива. Понятно, я отдал ее в жертву. Красивые женщины – всегда жертвы.

– Кому?

– Тому, кому пообещал в обмен на это тцарство.

Сильным ударом он сшиб Мрака на каменный пол. Хрюндя жалко квакнула, ее отбросило в самый угол. Когда Мрак перевернулся и сквозь залитые кровью глаза увидел постельничего, от ужаса волосы поднялись на загривке.

Черты лица Угодника преображались. Сквозь человеческое лицо ясно выступил звериный облик. Но это был не лесной или степной зверь. В одежде и доспехе Угодника стоял зверь ночи, зверь подземного мира. Одежда трещала, расходилась по мере того, как могучая плоть становилась шире. Морда стала широкой, как у медведя, только это был лик гигантской ящерицы. Лицо было костяным, покрыто плотной чешуей, в узких щелях багровым горели нечеловечески злобные глаза.

– Угодник… – прохрипел Мрак, он выплюнул сгусток крови, изо рта текла алая струйка. – Ты… из нижнего мира?

– Мы все из нижнего, – проревел Угодник. – Но не всем достаются такие слуги.

Мрак пытался подняться, выплюнул кровь из разбитого рта, прохрипел неверяще:

– Додон… был слугой нижнего мира?

– Да, – ответил Угодник. – Хоть он этого и не знал.

Он с силой ударил его ногой. Мрак слышал, как хрустнули ребра. Острая боль пронзила грудь. Он отлетел в другой конец комнаты, ударился о стену.

– А ты узнал, – сказал Угодник со злым удовлетворением, – но ненадолго.

– Но как ты… – прохрипел Мрак. – Как ты пришел?

– Мы всегда приходим, – сообщил Угодник, – когда гибнут лучшие… А те, кто остается, сами открывают нам дорогу.

Он ударил его ногой, Мрак услышал треск ломаемых ребер. Бездыханный, он чувствовал, как холодные когтистые пальцы, крепкие, как бронза, сомкнулись на его горле. Багровые глаза впились в лицо.

– Подыхай, – прорычал Угодник. – Мясо… Что барахтаешься?.. Я неуязвим даже для мечей и топоров…

И все же Мрак противился изо всех сил, хрипел, но зверь преисподней не давал разомкнуть свои пальцы. В глазах темнело, в ушах загрохотали молоты. Чудовище приблизило оскаленную пасть к его горлу, но внезапно дернулось и ткнулось мордой в его подбородок. Мрак хрипел, боролся, чудовище словно бы заколебалось, наконец с раздраженным ревом поднялось, оставив его на полу хватать широко раскрытым ртом воздух, как рыба на горячем песке.

Мрак с изумлением видел, как оно завертелось на месте, наступая на полы плаща, заворачивало короткие лапы за спину, пытаясь достать… Хрюндю!

Зубастая пасть жабы сомкнулась на шее чудовища. Как раз в том месте, где кончается череп и начинаются шейные позвонки.

Зверь извернулся и наконец ухватил когтистой лапой жабу за туловище. Мрак видел, как толстые пальцы стиснули ее тело, как Хрюндя вытянулась, но зубов не расцепила. Там брызнула странно черная кровь, затрепетала плоть. Чудовище взревело от боли и страха, на миг оставило Хрюндю, но, сообразив, что та вот-вот перегрызет жизненно важные жилы, рвануло ее с силой, отодрало с клочьями своей кожи и мяса, швырнуло о стену.

Горящие багровым глаза снова нашли Мрака. Мрак торопливо подобрал с пола игрушечный кинжальчик Кузи. Чудовище прыгнуло на него сверху:

– Умри!

– Тебя тем же концом, – прохрипел Мрак все еще сдавленным голосом, – в то же место…

Чудовище успело увидеть, как в кулаке Мрака блеснуло. Мрак знал, что это глупо, но нельзя уходить из жизни, не брыкаясь до последнего, и ударил детским кинжальчиком изо всех сил. Он услышал треск вспарываемой плоти, несокрушимой плоти зверя, а тот вздрогнул и с тупым изумлением посмотрел на свой живот.

Кулак Мрака погрузился по запястье в его внутренности. Зверь слушал треск, боль, затем рука Мрака дернулась вверх, и боль пронзила распоротое сердце зверя.

Они стояли лицом к лицу, горящие глаза зверя полыхнули растерянной яростью.

– Ты… откуда ты…

– В хозяйстве все сгодится, – прохрипел Мрак. – Хотя, если по чести, сам не думал, что в серебре такая мощь…

Серебряное лезвие дымилось, разъедаемое черной ядовитой кровью. Мрак отступил и, не глядя на шатающегося зверя, присел возле Хрюнди. Она лежала на боку, судорожно дергала лапами.

– Дурочка! – прошептал Мрак почти нежно. – Он же убил тебя…

Жаба открыла глаза, что уже заволакивала пленка смерти, протянула к нему лапу. Сзади раздался грохот падающего тела. Мрак даже не оглянулся, бережно трогал свою маленькую спутницу.

Подхватил, бегом понес, еще не понимая куда, и только когда ноздри уловили сильный запах трав и кореньев, помчался к малоприметной двери, с силой ударил ногой, вбежал и закричал с порога:

– Быстро!.. Она умирает! Лечи!

Старик волхв в испуге отпрянул. В огромных ладонях варвара лежала полураздавленная жаба. У нее лопнул живот, лапы вывернуло, из пасти текла зеленая слизь.

– Но это же… жаба!

– Это не жаба, – заорал Мрак. – Это мой боевой друг! Единственный… кто еще остался!

– Но…

Мрак поднес к горлу волхва серебряное лезвие. С него еще капала черная кровь. На полу вспыхивали дымки, а в каменных плитах оставались крохотные лунки.

Волхв заинтересованно спросил:

– В чем твой нож?

– В крови гада из подземного мира, – ответил Мрак с яростью. – А сейчас я ее смешаю с твоей.

Волхв пожал плечами, взял жабу. Мрак зарычал, видя, как волхв грубо обращается с бедной Хрюндей, а тот положил ее в корчагу, залил темным отваром, бросил пару корешков со словами:

– Не знаю, не знаю… Вряд ли выживет. Хотя, впрочем, этого у меня еще не было.

Он бесстрашно взял из руки Мрака нож, понюхал залитое густой кровью лезвие. Неожиданно сунул в отвар, где кверху брюхом беспомощно плавала Хрюндя. Вода зашипела, повалил пар. Хрюндя задергалась, ее скрючило, пасть раскрылась, туда хлынула черная тяжелая вода.

Мрак дернулся к корчаге, волхв ухватил за рукав:

– Хочешь, чтобы померла сейчас?

– Она… выживет?

– Гм… Эта странная кровь может помочь.

– Разве она не ядовита? – не поверил Мрак.

– Все есть яд, – ответил волхв многозначительно, – и все есть лекарство. Тем или иным его делает лишь доза.

– Ладно… Что ты знаешь о Светлане?.. О Додоне?

Волхв бесстрастно пожал плечами:

– Красивых женщин не убивают. Убивают из-за них. Она была в безопасности в северной части дворца. А потом вдруг исчезла. А Додон… Додон наверняка в темнице. Скорее всего, в пыточном подвале.

– Лечи жабу, – бросил Мрак.

Волхв с неодобрением посмотрел, как варвар, сам полумертвый, к тому же притащивший полумертвую жабу, бросился к двери, промахнулся от изнеможения и ударился плечом о косяк, кое-как вывалился в коридор, а затем раздались его быстрые, но неверные шаги.

В подвале несли стражу двое воинов. Оба отшатнулись при виде окровавленного Мрака, ухватились за мечи, затем один крикнул срывающимся голосом:

– Что велишь?

– Возьми факел, – бросил Мрак.

Он добежал до нижней двери, пинком отворил. В лицо пахнуло спертым воздухом, наполненным запахами нечистот. В полутьме на охапке гнилой соломы скорчился полуголый человек. Когда Мрак возник на фоне дверного проема, человек вжался в угол и завыл в ужасе:

– Не могу… Сколько будешь терзать… Убей…

– Надо бы, – ответил Мрак.

Он сбежал вниз, ухватил цепь обеими руками. Мышцы вздулись, напряглись. Он задержал дыхание, рванул. Металл лопнул, в руках остался обрывок цепи.

Додон смотрел расширенными в страхе глазами:

– Ты?

– Я, – ответил Мрак. – Иди, дурак. Правь тцарством, от которого остался пепел.

Додон выпрямился, в глазах попеременно мелькали страх и облегчение.

– А Угодник?.. Ну, который прикидывался человеком?

– Уже там, откуда пришел, – ответил Мрак.

Он отвернулся и пошел вверх по ступенькам. Додон остался на месте, но Мрак чувствовал его взгляд между лопатками. И в этом взгляде благодарность очень быстро уступала место другому чувству.

Уже взявшись за дверь, Мрак услышал глухой удар, стон. Оглянулся быстро, воин все еще держал факел, но другой рукой вытирал окровавленный меч о колени Додона. Затем тцар завалился на бок. Струя крови освобожденно хлынула из разрубленной шеи.

– Зачем? – спросил Мрак.

– Иди ты к бесу, – огрызнулся воин. – Ты сейчас уйдешь, а нам из-за твоего чистоплюйства снова с ним вошкаться!

– Как тебя зовут?

Воин ощетинился как еж:

– Зачем тебе?.. Я простой народ, у которого нет ни власти, ни голоса. Но это не значит, что нас можно вот так. У народа всегда остается вот это… слово!

Он все вытирал и вытирал меч, словно кровь неправедного тцаря, как злая ржа, быстро изгрызет чистое лезвие.

Глава 53

Мрак, как оглушенный молотом, выбрался из подвала. В голове гудело, сердце бухало, огромное, как било, но он ухватился за стену, чтобы не упасть. Что теперь? Как спасти Светлану? Как попасть в подземный мир?.. Ежели до Мирового Древа, через дупло которого можно опуститься в мир, где светит черное солнце, то это же выйти на свет, где все сейчас покрыто снегом!

Внезапно под пальцами в стене что-то проступило. Он в испуге отдернул руку. Там стало теплее, возник свет, а следом прямо из стены вышла Хозяйка Медной Горы. Ее пугающе белые глаза с сочувствием и жалостью пробежали по его разбитому, обезображенному лицу.

– Досталось тебе на орехи…

– Светлана в подземном мире, – сказал он торопливо. – Она ж твоя родня! Что делать?

Она покачала головой. Глаза ее сумели выразить печаль.

– Да, моя родня… Но вся моя мощь только в родных горах. Здесь я слабее тебя.

– А что могу я?

– И ты ничего, – согласилась Хозяйка. – Ибо путь в преисподнюю лежит только через комнату, которую занимал Угодник. Там на полу начертан знак Зла. Ни один смертный не пройдет, ибо мощь знака велика. Его можно победить, только ежели положить по углам комнаты Священные Вещи гипербореев. Или же держать при себе.

Мрак спросил быстро:

– Ты говоришь об этих… перевязи, обломке… тьфу!.. Золотом Ярме, Орале, Чаше и Топоре?

Ее глаза расширились:

– Да, но…

Мрак уже сорвался с места. Его занесло от слабости, ударился о косяк двери, выскочил в коридор. Вдогонку слышал крик Хозяйки:

– Их могут взять в руки только боги!

Он пробежал по коридорам, на бегу споткнулся о золотистый пушистый комок, неожиданно метнувшийся навстречу, едва не стоптал:

– Кузя… бедный ребенок! Ты меня спасла, ты меня выручила… но сейчас иди к своим куклам. Где твои няньки?

Кузя обеими руками держала Хрюндю. Жаба, разом исхудавшая, сидела у нее на груди, обхватив обеими лапами детскую шею, а ладошками Кузя поддерживала ее под толстую задницу. Увидев Мрака, Хрюндя слабо зашевелилась, попыталась вырваться из рук Кузи. Кузя вскричала обвиняюще тоненьким, как у комарика, голоском:

– Я знаю, куда ты идешь!

– Вернуть тебе сестру, – бросил Мрак, чувствуя, что оправдывается.

– Мне, – переспросила она подозрительно, – или себе?.. Я все па-анимаю!.. Эх ты… Возьми тогда хоть Хрюндю.

Она протянула к нему ручонки, и Хрюндя, которая всегда охотно перелезала к Кузе – та умела ей чесать не только пузо, но и под лапками, – теперь поспешно начала перебираться на волчовку Мрака. Он попытался отодрать ее слабые лапки, но жаба запищала так жалобно, что он лишь раздраженно буркнул:

– Как хошь… Но ты ж еще ранетая!

От такого слышу, ответила жаба взглядом. Она вздохнула с глубоким удовлетворением, прижалась к его плечам плотнее.

Когда Мрак ворвался в священную палату, там лежали двое убитых волхвов. Золотые вещи грозно и страшно полыхали небесным огнем. Жар был столь велик, что волосы на голове Мрака затрещали. Он ощутил, как сворачиваются его брови, а кожу обожгло.

Хозяйка выступила из стены, когда Мрак упрямо двинулся к золотым вещам. Он еще успел подумать с завистью, что хорошо бы уметь вот так, напрямик сквозь стены.

Голос Хозяйки Медной Горы звучал обрекающе:

– Не смей!.. Только боги могут касаться этих вещей!

– Когда-то я такое уже слышал, – прорычал Мрак.

– Берегись, смертный!

– Кто спорит! – крикнул он сипло. – Но смертный может быть богом… или даже больше, чем бессмертным богом, когда… Нет, объяснять – не мое умение, а ты зри…

Он пошел прямо на плящущие языки пламени. Хозяйка Медной Горы, судя по ее лицу, ощутила не свойственное богам смятение. Люди, слабые и с жизнями ненамного длиннее жизни искр костра, иногда выказывают странную мощь!

В двух шагах от золотых вещей он ощутил, что сейчас вспыхнет одежда, загорятся волосы. Жар был невыносимым. Чувствуя, что сейчас отдернет обожженную руку, гаркнул зло:

– Шалишь?.. Вот я тебя! Снова в перевязь захотелось?

Свет стал резко меркнуть. Мрак, ругнувшись, схватил Ярмо, на всякий случай перебросил в другую руку. Он услышал сзади потрясенный вздох. Оглянулся. У Хозяйки Медной Горы рот был распахнут так, что влетела бы ворона средних размеров. Кузя счастливо верещала.

Надев Ярмо на локоть, он сердито обратился к Чаше:

– Не утихнешь, я те дам! Станешь тем, чем была. Будут хватать без всякого почтения.

Чаша утратила блеск, стала как будто меньше, смиреннее, даже вроде бы осела. Мрак схватил ее без всякого почтения, грозно посмотрел на Орало и Топор. Кожа на ладони зашипела. Хозяйка услышала запах горелого мяса. Мрак швырнул Чашу в мешок, ухватил Топор и Орало. «Я бы не смогла, – подумала она смятенно. – Ведь больно же!.. Я бы отдернула руку. Как отдернула бы лапу львица, медведица, волчица, рысь, лисица, курица, гусеница…»

Огляделся:

– Теперь куды?

Хозяйка сказала потрясенно:

– Ни один смертный… Ни один! Это же священные вещи!

– А чо вещи? – огрызнулся он раздраженно. – Священными делают люди. Начни кланяться придорожному камню или, скажем, вербе во дворе, и от нашей веры станут священными, нальются спесью.

– Но как ты решился?!

– Как… не всегда же эти вещи были золотыми!

Хозяйка ужаснулась:

– Не богохульствуй! Как это не всегда?

– А так, – ответил Мрак раздраженно. – Как не всегда Сварог был Сварогом. Но мы спешим!

Она вздрогнула:

– Там, в комнате Угодника, угасает Знак. Если не успеешь…

Он слабо помнил, как вбежал в покои Угодника. На полу слабо светилась пятиконечная звезда размером с колесо телеги. Лучи медленно гасли, и сердце Мрака стиснулось в горьком предчувствии. Он прыгнул в середину звезды, ударился о твердый камень пола.

Под ногами было горячо, но это был жар остывающего камня. И в комнате уже не чувствовалось запаха колдовства, магии, волшбы…

Он хотел было выйти из звезды, но вдруг камень под ногами словно бы разжижился. Подошвы начали проваливаться в горячую массу. Ему показалось, что он тонет в расплавленном воске.

Он не удержался, закричал от жгучей боли и тут же провалился до подбородка. С трудом закрыл рот, раскаленная масса камня поднялась до глаз, прижгла рану на голове, и он ощутил, что продавливается все дальше и дальше сквозь кипящий тяжелый огонь.

Он не знал, сколько это длилось. Он трижды терял сознание, приходил в себя, снова терял, всякий раз был уверен, что уже умирает, что на этот раз уж точно, а на этот раз уж совсем наверняка…

– Светлана, – простонал он, чувствуя, что уже истощил последние силы. – Я иду… Я снова тебя спасу, как и в тот раз… Думай обо мне, и я приду… Если чистая душа будет неустанно…

И когда упал, ударился о твердое, ощутив свой вес, он остался надолго лежать, уже не веря, что может двигаться, что не сгорел в пепел, что кости не размолоты в муку для корма свиней.

Он не помнил, сколько так лежал, мечтая, чтобы смерть пришла поскорее. Наконец по обожженному телу пробежала судорога. Он тряхнул головой, кровь осыпалась темными струпьями. Оказывается, его корчит от холода!

Перед глазами темнел обломок черного дерева. Пахло гарью, но воздух, заполненный вонью, был холодным, вязким, словно нечистоты плавали выше головы.

Кто-то потрогал холодной мерзкой лапой его за лицо. Он дернулся, расширенными от ужаса глазами уставился на страшную пасть. Отодвинулся, сплюнул с досады.

Хрюндя потыкалась в него холодным носом, ее лапы уже привычно вцепились в его плечо. Она повозилась, устраиваясь поудобнее, прижалась теплым пузом. Рядом с Мраком лежала котомка со священными вещами богов.

– Глупая, – выругался Мрак. – Останешься здесь, дура… Будешь мертвяков пугать!

Он поперхнулся дурным запахом, дико огляделся. Развалины, от которых веет безнадежностью, унынием. Небо пугающе красное, с быстро бегущими темно-багровыми сгустками. Над виднокраем висит огромное черное солнце, страшное и нечеловеческое.

С жуткими криками пронеслась стая черных птиц. Хрюндя открыла один глаз, посмотрела им вслед. Снова засопела в самое ухо, мешая прислушиваться.

Издалека доносились крики, полные безнадежности, боли и страдания. Словно кого-то мучают и терзают сотни лет, не зная ни сна, ни отдыха, но боль настолько невыносима, что притерпеться нельзя, а умереть тоже неподвластно.

– Что ж ты такого натворил, – пробормотал он, чтобы заглушить сострадание, – наверное, сирот обижал… Или хорошую песню перебил. Гм… Если бы мне не дал дослушать, я б тебе и не такое придумал!

Шатаясь, он выбрел из развалин. Теперь со всех сторон тянулась черная выжженная земля, накрытая пылающим небом – кроваво-красным, бурлящим. А темные комья, сбитые в тучи, неслись так низко, что едва не задевали его за волосы. От них веяло угрозой, и Мрак невольно пригибал голову. Из спекшейся земли часто выстреливали дымки – сизые, а то и угольно-черные.

Жаба, недовольно ворча, перебралась на мешок за спиной Мрака. Внутрь не полезла, устроилась наверху, и он чувствовал, как она тычется в затылок вечно мокрым и холодным носом.

Сквозь разрывы в дыме он увидел вдали ярко-красную жидкую землю, расплавленную, как кипящий воск, и в этом странном озере горели, не сгорая, живые факелы – мужчины, женщины, старики. Среди треска и шороха Мрак слышал дикие крики, стоны, плач. Ближе к берегу расплавленная земля чуть остыла, покрылась темной коркой, несчастные пытались вылезти на край, там обламывалось, и жертвы с отчаянными воплями уходили в жидкий огонь с головой.

– Волхва бы сюда, – проворчал он, стараясь заглушить в себе сострадание, иначе должен остановиться и начинать вытаскивать на берег. А их тут столько, что либо род людской насчитывает больше лет, чем говорят волхвы, либо пока что на земле не было людей чистых и невиноватых.

Он миновал гарь, пробежал по берегу болота, и тут воздух похолодал, а Мрак с изумлением увидел замерзшую воду. Изо льда торчали бледные и синие от лютой стужи головы. Мрак видел, как через озеро бежал, оскальзываясь, крупный зверь, похожий на тощего волка. Остановился у одной головы, деловито обнюхал и, приподняв заднюю ногу, выпустил тонкую желтую струйку.

Моча на холоде застыла сразу, лицо превратилось в кочан со свисающими сосульками. Волк побежал дальше, на дальнем краю поля обрызгал еще одну голову, метил границы, а у крайней остановился, неспешно сгрыз уши и нос, на дикие крики и плач ухом не повел, наконец сгрыз половину щеки и побежал в стену тумана, где и пропал.

Только теперь Мрак заметил, что многие головы без ушей, некоторые настолько обезображены, что торчат только голые черепа, даже глаза выковырены, а кровь замерзла безобразными комьями. Но несчастные еще жили, тихо и безнадежно стонали, вскрикивали.

– Ну и боги здесь, – хмуро посочувствовал Мрак. – Такое измыслить!

В разрывах тумана, смешанного с дымом, уже дважды видел вдали черный остов большого дворца. Чутье не подвело, он тащился через замерзшее озеро в нужную сторону. Еще жив, значит, лед за снег не считается. А если и считается, то все одно и так уже в преисподней, дальше идти некуда.

Голова раскалывалась от боли, среди горячечных мыслей одна пришла совсем дикая: а ежели остаться здесь навеки? Снега нет, может прожить долго… Или же мог бы даже в Куявии жить в запертой комнате без окон, чтобы ненароком не узреть снега!

Разбитые, распухшие и обожженные губы перекривились в горькой усмешке. Можно вообще забраться в страну Песков, где снега не бывает. Но разве это жизнь для мужчины – избегать опасности, признавать запреты?

Дым начал рассеиваться, далекие обгорелые стены медленно приближались. Но вскоре как из-под земли навстречу поднялись пятеро зверолюдей. Каждый на голову выше, массивнее, все как один тяжелые, как скалы. Морды звериные, но спины и бока отливают металлической чешуей, словно звери вышли из рыб и еще не решили, остаться ли жить на берегу.

Впереди шел, тяжело переступая с лапы на лапу, широкий зверь, но в шлеме, легком доспехе, с настоящим мечом. Остальные сжимали в мохнатых лапах тяжелые дубины.

Мрак стряхнул Хрюндю с мешка на землю, его разбитые пальцы торопливо развязывали веревку. Выхватил топор, как раз когда зверочеловек замахнулся мечом.

– Последний бой, – прохрипел Мрак.

Он ожидал смерти, но, к удивлению, легко отразил первый удар. В глазах зверочеловека вспыхнули огоньки. Он отступил, затем набросился с утроенной силой. Мрак с трудом отражал удары, горбился, падал на колени, поднимался, отодвигался. Но все еще оставался жив, мелкие раны не в счет, дивился себе, а тут один зверь захрипел, выронил оружие и схватился за грудь.

Удивленный Мрак с удвоенной силой завертел чудесным топором. Когда осталось двое зверей, он заорал дико, прыгнул вперед, ударил, и зверь отшатнулся с раздробленным лицом. Кровь брызнула струями, он упал навзничь, забился в корчах.

Вожак с мечом хоть и выглядел свирепее остальных, но вожаком стал не зря – попятился, выставил перед собой меч, но не нападал. Глаза, крохотные, как у комара, рассерженно сверкали из-под выступающих вперед надбровных дуг. В пасти блестели белые зубы, а красный язык двигался неуловимо быстро, как багровая молния. Шипящий голос, от которого по спине пробежали мурашки, произнес растерянно:

– Такого еще не было.

– Да ну? – ответил Мрак еще более хрипло, так что голос казался совсем звериным. – Побывал бы здесь осенью!

– Ты… – прошипел-прорычал зверь, – ты… защищен.

– Да ну? – удивился Мрак искренне. – Колдовством?

– Волшебством, – ответил зверь и отступил еще.

Мрак держал секиру наготове. Спросил, часто дыша, не в силах даже смахнуть пот и кровь с лица:

– Волшебст… волшбой?

– Чарами, – повторил зверь. – Всякого человека защищают обереги. Но это такая малость, что плюнуть и растереть. Но тебя защищает… даже не знаю что.

– Да, – сказал Мрак с угрозой, – у меня кое-что есть в мешке. Так что лучше убирайся, пока я добрый.

Зверь попятился, острие меча все еще смотрело в сторону Мрака.

– Есть сила выше. Я слыхал о ней, когда был человеком. Но ты-то с такой рожей! Да и то…

– Да и то? – переспросил Мрак, видя, что зверь попятился еще больше и готовится убежать. – Что за «да и то»?

– Разве что она чиста, – прорычал зверь, – и постоянно думает о тебе, ждет тебя! Но таких женщин не бывает.

Он повернулся и огромными прыжками унесся во тьму. Оттуда прозвучали стертые слова, и Мрак не был уверен, какие расслышал, а какие додумал:

– И чтоб любила, как никто и никогда…

Сердце Мрака екнуло. Боясь поверить, он даже задержал дыхание и так шел, пока грудь не заходила ходуном. Это ветер, сказал себе. А когда в трубе воет, то вообще такое выговаривает…

Жаба похрюкала над ухом, соглашалась. Она всегда соглашалась, пока ее носили на себе.

Далеко впереди начало вырисовываться что-то неясное. Мрак ускорил бег. На красном, истекающем кровью небе зловеще проступали черные стены.

Темно-красные, быстро бегущие тучи цеплялись за острые зубцы, из ран хлестала дымящаяся кровь. По левой стене пролегала широкая извилистая трещина, а в стене, обращенной к Мраку, зиял пролом, в который протиснулся бы всадник на коне.

Еще не успели, подумал он с облегчением. Заделать щели, натаскать камней да заново выложить пол – это ж за один год не починишь, что дерзкие пришельцы из верхнего мира тут натворили за полдня!

И вдруг, едва подошел к пролому, ноги начали застывать. Он в страхе опустил голову, волосы встали дыбом. Ступни превратились в камень! Серый с багровыми прожилками гранит – крепкий, но мертвый камень.

– Наконец-то, – прошептал он. – Отмучился…

Ноги отказывались повиноваться, но он заставил себя двинуться в пролом, затем потащился, громыхая каменными ступнями по вздыбленному полу. Оказывается, не удалось бы пересидеть в каменном мешке без окон или в жарких странах Песка! Не так, так иначе, но смерть свое возьмет…

На той стороне мрачного зала лежал, разбросав лапы, громадный зверь. Морда была втрое крупнее бычьей, покрыта панцирем, но зверь лежал недвижимо, из пасти как выползла струя черной крови, так и окаменела.

– Кто это вас так, ребята? – сказал Мрак с угрюмым удовлетворением. – Вроде бы не я… Или все-таки я? Что-то с памятью моей сталось…

Он заставил себя тащиться дальше. Холод поднялся уже до середины голени, но колено еще из плоти, суставы хрустели, но сгибались. Он тащился, сцепив зубы, счет его нелепой жизни шел уже не на дни, даже не на часы.

Из-за одной двери послышалось пение. Тягостное, леденящее душу. Он качнулся в ту сторону, покрепче перехватил топор.

Дверь распахнулась с треском. В мрачной палате, освещенной красными факелами, стоял жертвенный камень, а вокруг медленно шли по кругу четверо волхвов в черном. Их фигуры с надвинутыми на лица капюшонами вселяли дрожь. Мрак зябко повел плечами.

И тут увидел на камне человеческое тело, накрытое белым. Руки были вытянуты, лицо вскинуто к потолку. Глаза закрыты. Так же лежала там, во дворце Перуна. И здесь, у темных сил, она все такая же покорная жертва.

– Бей! – хрипло вскрикнул он.

Хотел кинуться на них, но тело отказалось повиноваться. От ног поднимался холод смерти. Уже выше колен тело обратилось в камень, отяжелело, ноги не гнулись. С руганью, едва не плача от отчаяния, он каменно зашагал вперед. Волхвы оглянулись, один небрежно отмахнулся. Из его ладони вылетел сноп искр, метнулся в сторону Мрака.

Глава 54

Воздух сгорал на пути волховской силы, а когда искры ударились в его тело, запахло горелым мясом, но еще больше – паленым камнем. Мрак изогнулся от боли, но все так же каменно шел на волхвов преисподней.

Волхв только успел распахнуть глаза, как что-то тяжелое размозжило ему череп. Второй в недоумении забормотал, удар оборвал его на полуслове. Третий прямо из ладоней метнул слепяще белые лучи, и топор угодил ему прямо в лоб.

Четвертый оказался мудрее: ринулся к выходу. Мрак, не в состоянии гнаться на каменных ногах, что омертвели до развилки, метнул вслед топор. Угодил в затылок рукоятью, но волхв рухнул как подкошенный, руки разбросал, не копыхнулся.

– Что значит добрый удар, – пробормотал Мрак, – никакое подлое колдовство не устоит…

Правда, поправился про себя, если бы не та поддержка, на которую все намекают, то удар мог бы не получиться таким хлестким.

Он обернулся к Светлане. Ее безупречно чистое лицо было спокойным, глаза закрыты. Пухлые губы чуть приоткрылись, словно в последний миг прошептала чье-то имя.

– Спи, – прошептал он мертвеющими губами, – любимая, спи…

Звериная боль разламывала череп. В висках стучало, перед глазами колыхалась красная пелена. Во рту было сухо, потом он ощутил соленое, теплое. Холод поднялся до живота, и он ощутил, как онемели внутренности, превратившись в камень.

Шатаясь, он раскачал тело – только бы не упасть! – заставил себя приблизиться к столу. Там лежала огромная толстая книга, а рядом стояли песочные часы. Переплет из темной кожи, углы обуглены, выглядывает почерневший краешек доски. Пахло древностью.

Мрак ухватился за край стола, чтобы не упасть. Книга занимала половину стола, на переплете странные буквы, если и не прочел, то угадал. Книга Судеб!

– Мрак, – прохрипел он. – Меня зовут Мрак…

Трясущимися руками – холод поднимается уже к сердцу – раскрыл книгу. Страницы из тончайшего пергамента внезапно пришли в движение. С немыслимой скоростью переворачивались, мягко шелестя, у него только серело в глазах, и вдруг замерли, открыв Книгу почти на середине.

Там было множество знаков, у него рябило в глазах, никогда бы не подумал, что на свете столько народу, или тут и все звери, хотя почему бы и нет, иные звери лучше иных человеков, а то и гады лучше…

Одни значки вспыхнули темно-багровыми закорючками, но по мере того, как Мрак смотрел на них, медленно гасли, как угли в догорающем костре.

– Вот и моя жизнь, – прошептал он горько.

Боль стала острее, в глазах плыло. Холод поднялся к сердцу, стиснул ледяной лапой. Остро кольнуло, и Мрак ощутил, как сердце перестало биться. Он слышал далекий звон и уже не понимал, в его голове или за стенами. Внезапно пустые песочные часы наполнились песком. Но он был весь внизу, а сверху струилась тончайшая струйка, последние песчинки падали вниз.

Жаба прыгнула на Книгу, почесалась, соскочила на пол. Мрак едва не упал, но в глазах на мгновение очистилось. Слабеющей рукой он вытащил нож и соскоблил гаснущие закорючки.

В этот момент упала последняя песчинка. В нижней посудине замерла горка нежнейшего песка, а в верхней было пусто. Мрак тряхнул головой. Из глаз разом ушла багровая пелена, он глубоко-глубоко вздохнул, и острая боль едва не разорвала грудь.

Боль стегнула по телу, и он едва не закричал от внезапного ощущения своей дикой силы, своего могучего тела, своих сильных рук… А большое сердце проснулось и судорожными толчками погнало, наверстывая, по жилам горячую жизнь. Во всем теле стало горячо. Внутренности и ноги пекло, будто туда залили расплавленный свинец. Его всего кусали злые мурашки, будто отсидел себя целиком.

Внезапно песочные часы налились зловеще багровым светом. Мрак ощутил жар, отодвинулся. По стеклу пробежала извилистая трещина. Звонко щелкнуло, стекло разлетелось на тысячи мельчайших осколков.

Мрак ошалело видел, как они на полу быстро теряли блеск, таяли, похожие на тонкие льдинки под жаркими лучами весеннего солнца, исчезали.

Пол дрогнул, посередине пробежала трещина, расширилась, стол с Книгой Судеб рухнул в щель. Там загремело, трещина сомкнулась.

– Чтоб другим неповадно? – проговорил он все еще дрожащим голосом, не веря себе. – Я еще не знаю, что натворил… но шороху будет!

Жаба перестала чесаться, повернулась и смотрела вопросительно. Мрак протянул к ней руку, жаба увернулась. Мрак повернулся уходить, жаба с сердитым кваканьем прыгнула ему на спину, взобралась на плечо и застыла серо-зеленым комом.

– Уносим ноги, – сказал Мрак ошеломленно. – Кто ж знал, что дойду! Потому и не спрашивай… можно ли выбраться!

Жаба не спрашивала. Прижалась пузом, вгоняя коготки в кожу душегрейки, и закрыла глаза. Похоже, верила в Мрака.

– А что? – сказал он вслух, оправдываясь. – Ну, подчистил, подправил! Будто я один жулик, а все на свете прямо порхают от святости. Я ж не сирот обкрадываю. Вот куда слез, чтобы жизнь продлить!.. А другой с поля боя бежит для того ж самого, позор и поношение терпит.

В полуверсте от стен Куявы земля задрожала, вспучилась. Края трещины отодвинулись один от другого сажени на три. Взвился дым, взлетели языки пламени. Тяжелый грохот сотрясал воздух, и слышно было, как в глубинах земли застонал кто-то немыслимо огромный, страшный.

Из провала выметнулись огненные кони, за ними по воздуху выскользнула колесница. Конские гривы были из пламени, глаза горели, как кровавые звезды. С грохотом ударили копытами по краю, отвалилась целая скала, рухнула в бездну, но тут же края пролома пошли друг другу навстречу, схлопнулись, наверх выбрызнулись мелкие и крупные камни, пугая птиц.

На городские стены высыпал народ, смотрел, пугался, кричал в страхе и великом удивлении. Из распахнутых ворот выбежали люди, со всех ног неслись навстречу.

Мрак придержал лошадей. За колесницей неторопливо бежал угольно-черный конь, огромный, тяжелый, похожий на отливку из черной бронзы, которая крепче любого булата. В нем, как в порождении ночи, чувствовалась пугающая мощь существа другого мира.

Хрюндя скакнула с мешка Мраку на голую спину. Лапы соскользнули, но все же едва не спихнула мощным толчком на землю. Он ругнулся, шлепнул ее по толстой заднице:

– Не шали!.. И не прикидывайся просто жабой. Я читать не могу, но рисунки понимаю. Видел, кем вырастешь.

Жаба с готовностью перевернулась на спину. Отрастающие шипы мешали, но она сумела подставить белесое брюхо. Огромные выпуклые глаза блаженно закрылись пленкой.

Впереди толпы бежал Иваш. Он сильно исхудал, одежда на нем болталась, под глазом растекся кровоподтек. Он со страхом и надеждой смотрел на обнаженную до пояса могучую фигуру Мрака. Черные волосы варвара из Леса развевались сзади, на них видна была засохшая кровь. А на плечах, груди, на руках белели свежие шрамы.

Мрак помахал рукой. Мышцы вздувались, как корни столетнего дуба, толстые и такие же крепкие.

– Она вернулась. Снова.

Коней схватили под уздцы. Иваш впился взглядом в хрустальный гроб:

– Она… там?

– Будет спать еще трое суток, – объяснил Мрак. – Так бывает, я слышал.

Он соскочил с колесницы, а Иваш пугливо залез на его место, с робостью взял вожжи. Мрак кивнул на мешок:

– Там эти… вещи богов. Отвези взад. Не стоит держать в одном месте. Одно бы оставить в Куявии, другое закинуть в Артанию, что-то в Славию… Скажи волхвам, пусть придумают что куда.

– Да-да, – сказал Иваш, но взгляд уже стал тверже, спина выпрямилась. Уже с властными нотками велел: – Ты давай явись вечером. Я те дам новый наказ. Кони из преисподней – добро, но тут один тцар похвалялся, что в его землях пасется олень с золотыми рогами! Нам изволится. Нам – это, значитца, мне и тцаревне!

Мрак посоветовал:

– Забудь, и смеяться не будут. Я уже свободен, понял? А эти кони обратятся в дым при заходе солнца.

Багровое солнце уже висело над краем земли. Иваш в страхе дернул поводья, кони метнулись вперед с такой мощью, что он скатился на дно колесницы. Черный жеребец подошел, обнюхал Мрака, потыкался мягкими губами в его ухо, презрительно фыркнул на жабу.

Мрак подложил обе ладони на цветную попону, готовясь прыгнуть на конскую спину. Кто-то робко подергал его за рукав. Это был придворный волхв-лекарь. Мрак огрызнулся:

– Что еще?

Вместо ответа волхв вытащил из складок одежды зеркало. На Мрака взглянуло очень знакомое лицо. Разбитый нос, видно, как сломан в двух местах, косой шрам через нижнюю губу, шрамы на скуле, на лбу, нижней челюсти.

– Боги, – прошептал он с великим облегчением, – это опять я… Я вернулся к себе самому!

Сломанные кости носа срослись, как зажили и другие раны, оставив где заметные, а где едва белеющие шрамики.

– Ужасно, – вымолвил волхв. – Такое попортил! Ладно, сделаем краше прежнего.

Мрак отшатнулся:

– Ни за что!

– Почему?

– Это мое лицо, – сказал он с мрачной гордостью. – Это я сам.

Его оборвал сильный треск над головой. Среди ясного неба полыхнула слепящая молния, прогремел гром. Вдали возник огненный шар, в мгновение ока разросся, завис над их головами, опустился в двух шагах, а из огня и света вышел, как его порождение, высокий человек с красными, как пламя костра, волосами. Глаза были зеленые, как изумруды, а в руке он сжимал Жезл Мощи.

В народе послышалось потрясенное:

– Великий чародей!

– Властелин всех чародеев и волшебников!..

– Великий и ужасный…

Человек в упор смотрел на Мрака. Облик его был ужасен, зеленые глаза метали молнии. Между волосами проскакивали крохотные искорки.

Мрак помахал рукой:

– Здорово, Олег. А где наш бог?

Человек с красными волосами бросил раздраженно:

– Таргитай?.. На дуде воет, с ума сойти можно. Счас отвезу к нему. Укрепись духом, новую песню исполнит. Ты хоть знаешь, что натворил? Ну, с той подчисткой в Книге Судеб?

Мрак покосился на распростертые в пыли тела. Никто вроде бы не смотрит, но явно кто-то да услышит, стыдливо принизил голос:

– Я ж неграмотный.

Олег всплеснул руками, земля послушно вздрогнула. На дальней горе раскололась вершина, повалил дым. Чуть погодя потекла красная кровь земли, горящая и всесжигающая. В воздухе появились запахи гари, пепла. Загремело громче. Среди распростертых людей послышались крики ужаса. Жаба на плече Мрака грозно смотрела на чародея и ворчала.

– Мрак… – сказал зеленоглазый с укором, в голосе звучал страх. – Грамотный исправил бы дату! Ну, добавил бы лет тридцать-сорок жизни. Пусть пятьдесят. А что натворил ты?

Мрак переспросил шепотом:

– А что натворил я?

В глазах Олега были ужас и жалость:

– Ты соскоблил все. Все, что тебе суждено. И удачи, и поражения, и любовь, и счастье, и болезни… Теперь все зависит только от тебя. Но это еще не все!

– А что… еще? – прохрипел Мрак перехваченным горлом.

– Каждому на роду какая-то смерть да писана. Каждому, но… ты соскоблил и ее!

По спине Мрака словно скользнул ледник. Плечи напряглись до судорог. Разверзлась не пропасть у ног, а ужаснее – бездна веков.

– Тебе даже стареть не удастся, – добавил Олег упавшим голосом.

Среди распростертых в пыли послышались завывания ужаса. Кто-то всхлипывал, других трясло. Иные отползали, страшась быть вблизи такого человека… или уже нечеловека. Мрак ощутил, как кровь отхлынула от лица. Он сцепил зубы, сдерживал дрожь. Жаба на плече шумно вздохнула, ее горячий язык нежно лизнул в ухо.

И вдруг все увидели, как уши Мрака вздрогнули. Хищные ноздри затрепетали, ловя запахи. Разбитые губы медленно поползли в стороны. Он зачем-то присел, вытянул вперед руки с растопыренными пальцами, будто лягушка перед прыжком, чьи лапы наконец-то нащупали твердый ком.

Расталкивая народ, к нему со счастливым визгом неслась, раскинув ручонки, чистая непорочная душа по имени Кузя.

Передышка в Барбусе