— Одни как будто бы громче других, — отвечал я, — но к этой разнице легко привыкнуть.
— В нашем рояле, оказывается, совсем плохие дисканты... Кстати, ты понимаешь, что это значит?
— Это, кажется, пискливые ноты, — объяснил я. — Все блестящие пьесы на них кончаются.
— Ну, так вот: говорят, что на нашем рояле мало дискантов; надо больше! Я должен купить новый рояль, а этот поставить в детскую.
— А еще что? — спросил я.
— Больше, кажется, она ничего не могла придумать.
— Когда вернешься домой, то увидишь, что уже придумала.
— Что такое?
— Дачу в Фолькстоне.
— Зачем ей дача в Фолькстоне?
— Чтобы провести там лето.
— Нет, она поедет с детьми к своим родным в Валлис, нас приглашали.
— Может быть, она и поедет в Валлис, но до Валлиса или после Валлиса она поедет еще в Фолькстон. Может быть, я ошибаюсь — и был бы очень рад за тебя, — но предчувствую, что говорю верно.
— Наша поездка обойдется порядочно дорого,— заметил Гаррис.
— Джорж преглупо выдумал.
— Да, не надо было его слушаться.
— Он всегда все портит.
— Ужасно глуп.
В эту секунду мы услышали голос Джоржа в прихожей: он спрашивал, нет ли писем.
— Лучше ему ничего не говорить, — предложил я. — Уже слишком поздно.
— Конечно. Мне все равно пришлось бы теперь покупать рояль и устраивать ванную.
Джорж вошел очень веселый:
— Ну, как дела? Добились?
В его тоне была какая-то нотка, которая мне не понравилась, и я видел, что Гаррис ее тоже заметил.
— Чего добились? — спросил я.
— Как чего? Чтобы выбраться на свободу!
Я почувствовал, что пора объяснить Джоржу положение вещей.
— В семейной жизни, — сказал я, — мужчина предлагает, а женщина подчиняется. Ее долг подчиняться. Все религии этому учат.
Джорж сложил руки на груди и устремил глаза в потолок.
— Конечно, мы иногда шутим на эту тему, — продолжал я, — но на деле всегда выходит одинаково. Мы сказали Этельберте и Кларе, что едем: конечно, они опечалились и хотели ехать с нами; потом просили нас остаться; но мы им объяснили свое желание — вот и все; не о чем было и толковать.
— Простите меня, — отвечал Джорж,— я не понял. Женатые люди рассказывают мне разные вещи, и я всему верю.
— Вот это-то и плохо. Когда хочешь узнать правду, приходи к нам, и мы тебе расскажем всю правду.
Джорж поблагодарил и мы перешли к делу.
— Когда же мы отправимся? — спросил Джорж.
— По-моему, чем скорее, тем лучше.
Гаррис, вероятно, боялся, как бы жена еще чего-нибудь не выдумала. Назначили отъезд на среду.
— А какой мы выберем маршрут? — спросил Гаррис.
— Ведь вы, господа, конечно, хотите воспользоваться путешествием для умственного развития? — заметил Джорж.
— Ну, не много ли это будет! Зачем же подавлять других людей нашим развитием? — заметил я. — До некоторой степени, пожалуй, можно, если не будет стоить больших трудов и издержек.
— Это мы устроим, — отвечал Джорж. — Мой план таков: поедем в Гамбург на пароходе, посмотрим Берлин и Дрезден, а оттуда — через Нюренберг и Штутгард — в Шварцвальд.
Гаррис забормотав что-то; оказалось, что ему вдруг захотелось в Месопотамию: «там, говорят, есть хорошенькие местечки».
Но Джорж не согласился; это было совсем не по дороге; и он уговорил нас ехать на Берлин и Дрезден.
— Конечно, Гаррис и я поедем по обыкновению на тандеме, а Джорж...
— Вовсе нет, — строго перебил Гаррис. — Ты с Джоржем на тандеме, а я отдельно.
— Я не отказываюсь от своей доли труда, — перебил я в свою очередь, — но не согласен тащить Джоржа все время. Это надо разделить.
— Хорошо, — согласился Гаррис, — разделим, труд пополам, но с непременным условием, чтобы и Джорж работал!
— Чтобы что?.. — переспросил Джорж.
— Чтобы и ты работал! — строго повторил Гаррис.— И в особенности при подъемах.
— Господи помилуй! Неужели ты сам не чувствуешь никакой необходимости в гимнастике?
Из-за тандема всегда выходят неприятности: человек, сидящий впереди, воображает, что он один работает, и что тот, кто сидит за ним, просто катается, а человек, сидящий сзади, глубоко убежден, что передний пыхтит нарочно и ничего не делает. Это трудноразрешимый вопрос! Когда осторожность подсказывает вам не убивать себя излишним усердием, и справедливость шепчет на ухо: «Чего ради ты его везешь? Ведь это не кэб, и он не седок твой», — то делается как-то неловко при искреннем вопросе товарища: «Что случилось? Потерял педаль?»
Скоро после своей женитьбы Гаррис попал однажды в затруднительное положение, благодаря невозможности знать, что делает человек, сидящий за вами на тандеме. Они с женой путешествовали таким образом по Голландии. Дороги были неровные и велосипед сильно подбрасывало.
— Сиди крепко, — заметил Гаррис жене, не оборачиваясь.
Миссис Гаррис показалось, что он сказал: «прыгай»! Почему ей показалось, что он сказал «прыгай», когда он сказал «сиди крепко»— это до сих пор неизвестно. Миссис Гаррис объясняет так:
— Если бы ты сказал: «сиди крепко»— чего ради я бы спрыгнула?
А Гаррис объясняет:
— Если бы я хотел, чтобы ты прыгала, зачем бы я сказал: «сиди крепко»?
Самая горечь катастрофы уже прошла, но они до сих пор спорят по этому поводу.
Словом, миссис Гаррис, спрыгнула с тандема в полном убеждении, что исполняет приказание мужа, а Гаррис помчался вперед, усиленно работая педалями, в полном убеждении, что жена сидит у него за спиною. Сначала миссис Гаррис подумала, что ему пришло в голову похвастаться, как хорошо он въедет на вершину холма один. Они оба были еще молоды в те дни и часто устраивали такие вещи. Она ожидала, что доехав до верху, он спрыгнет с велосипеда и, грациозно облокотись на него в непринужденной позе, подождет ее. Но когда молодая женщина увидела, что ее муж, домчавшись до горизонта холма, перелетел через него и исчез по ту сторону, ею овладело сначала изумление, потом негодование и, наконец, ужас. Она взбежала наверх и стала громко звать Гарриса, но он ни разу даже не повернул головы. На ее глазах он удалялся с быстротою ветра, пока не исчез в лесу, мили за полторы от холма. Она села и расплакалась. В это утро у них произошла маленькая размолвка и ей пришло в голову, не обиделся ли он настолько, что сбежал!..
У нее не было денег; она не понимала по-голландски. Проходившие люди начали останавливаться и собирались вокруг нее с сожалением; она старалась объяснить жестами свое несчастье. Они поняли, что она что-то потеряла, но не могли понять — что, именно и отвели ее в деревню; там привели к ней полисмена. Тот долго вникал в ее пантомиму и вывел заключение, что у нее украли велосипед. Сейчас же полетели во все концы телеграммы, и за четыре мили нашелся в одной деревне злополучный мальчишка, ехавший на старом дамском велосипеде. Захватили его и привезли в телеге, вместе с велосипедом, к миссис Гаррис. Но та выказала полное равнодушие к обоим, и голландцы отпустили мальчишку на свободу, окончательно отупев от удивления.
Между тем Гаррис продолжал катить на тандеме с большим наслаждением. Ему казалось, что он очень окреп и вообще стал лучше ездить. Вот он и говорит (как думал — своей жене):
— Я уже давно не чувствовал такой легкости на этом велосипеде. Вероятно, это действие здешнего воздуха!
Потом он прибавил, чтобы она не боялась, и он покажет ей, как скоро можно ехать, если работать изо всей силы. И, нагнувшись вперед, Гаррис помчался... Дома и церкви, собаки и цыплята мелькали на мгновение перед его глазами и исчезали бесследно. Старики глядели ему вслед, качая головами, а дети встречали и провожали восторженным криком.
Таким образом Гаррис проехал миль пять. Вдруг — как он теперь объясняет — он почувствовал, что что-то неладно. Молчание его не поразило: ветер свистел в ушах, сам велосипед тоже производил порядочный шум, и Гаррис не ожидал услышать ответа на свои слова. Но на него вдруг нашло ощущение пустоты. Он протянул назад одну руку и встретил пустое пространство... Скорее свалившись, чем спрыгнув на землю, он огляделся: за ним тянулась окаймленная темным лесом прямая белая дорога и на ней — ни души... Он вскочил на велосипед и полетел обратно. Через десять минут он был на том месте, где дорога разделялась на четыре ветви. Он остановился, стараясь вспомнить, по которой из них приехал. В это время проезжал голландец, сидя по-дамски на лошади. Гаррис остановил его и объяснил, что потерял жену. Тот не выказал ни удивления, ни сожаления. Пока они разговаривали, приблизился другой фермер, которому первый рассказал дело не как несчастный случай, а как хорошую историю. Второй фермер удивился, почему Гаррис так беспокоится; последний выбранил обоих, вскочил на тандем и покатил наудачу по средней дороге. Через несколько времени ему повстречались две молодых женщины под руку с молодым человеком, с которым они кокетничали напропалую. Гаррис спросил, не видали ли они его жену. Молодые женщины осведомились, какого она вида. Гаррис знал по-голландски недостаточно, чтобы описать дамский туалет, и описал жену вообще, как красавицу среднего роста. Это их не удовлетворило: приметы были недостаточны; так всякий мужчина может предъявить права на красивую женщину и требовать к себе чужую жену! Они желали знать, как она была одета; но этого Гаррис не мог припомнить ни за какие коврижки. Я вообще сомневаюсь, может ли мужчина вспомнить, как была одета женщина, если прошло больше десяти минут со времени их разлуки. Гаррис, впрочем, сообразил, что на его жене была голубая юбка и потом что-то такое от талии до шеи, на чем эта юбка держалась; осталось у него еще смутное представление о поясе; но какого сорта и какого цвета была блузка?.. Зеленая? Голубая? Или желтая? С воротником или бантом? И что было на шляпке — перья или цветы? И вообще была ли это шляпка? Он боялся дать неверные показания, чтобы его не услали Бог знает куда. Молодые женщины хохотали и еще больше раздражали моего друга. Их спутник, которому видимо хотелось отделаться от Гарриса, посоветовал ему обратиться в полицию ближайшего городка. Гаррис так и сделал. Ему дали лист бумаги и велели составить подробное описание жены, с указаниями, когда и где он ее потерял. Он этого не знал; все, что он мог сообщить, это название деревни, где они последний раз завтракали; оттуда они выехали вместе. Полиции дело показалось подозрительным; сомнительно было во-первых, действительно ли потерянная дама — его жена? Во-вторых, действительно ли он ее потерял? В-третьих, почему он ее потерял?