Кое-как, с помощью хозяина гостиницы, который немного говорил по-английски, Гаррису удалось успокоить их подозрения. Ему обещали действовать и к вечеру доставили миссис Гаррис в закрытой телеге, вместе со счетом. Встреча не была нежной. Миссис Гаррис — плохая актриса и не умеет скрывать своих чувств; а в этом случае, по ее собственному признанию, она и не старалась скрывать их...
Решив, кому из нас ехать на тандеме, а кому на велосипеде, мы перешли к вечному вопросу о багаже.
— Обычный список, я думаю! — сказал Джорж, собираясь записывать.
Это я обучил их такому умному правилу, а меня научил давным-давно дядя Поджер.
— Прежде чем начинать укладываться — всегда говорил он, — составь список.
Он был аккуратный человек.
— Бери лист бумаги, — начинал он, — и запиши все, что может понадобиться; потом просмотри — и зачеркни все, без чего можно обойтись. Вообрази себя в кровати: что на тебе надето?.. Хорошо, запиши (и прибавь перемену). Ты встаешь. Что ты делаешь прежде всего? Моешься? Чем ты моешься? Мылом? Записывай: мыло. Продолжай, пока не покончишь с умываньем. Потом — одежда. Начинай с ног: что у тебя на ногах? Сапоги, ботинки, носки, записывай. Продолжай, пока не дойдешь до головы. Что еще нужно, кроме одежды? Немножко коньяку, — записывай. Запиши все, тогда ничего не забудешь.
Такому плану дядя Поджер всегда следовал сам. Составив список, он тщательно просматривал его, чтобы убедиться, не забыто ли что; а затем просматривал вторично — и вычеркивал все, без чего .можно обойтись. А затем терял список.
Джорж сказал, что с собой мы возьмем только самое необходимое, дня на два, а главный багаж будем пересылать из города в город.
— Мы должны быть осторожны, — заметил я. — Я знал однажды человека, который...
Гаррис посмотрел на часы.
— Мы послушаем про твоего человека на пароходе, — перебил он. — Через полчаса я должен встретиться с Кларой на вокзале.
— Это не длинная история, я расскажу ее меньше чем в полчаса и...
— Не трать ее понапрасну, — заметил Джорж. — Мне говорили, что в Шварцвальде случаются дождливые вечера, так мы там, может быть, будем рады твоей истории. Теперь нам нужно окончить список.
Я вспоминаю, что сколько раз ни пытался рассказать эту историю, так мне ни разу и не удалось. А между тем это была правдивая история!
ГЛАВА III
Единственный недостаток Гарриса. Патентованная велосипедная лампочка. Идеальное седло. Любитель механик. Его орлиный взор. Его приемы. Его веселый характер. Его невзыскательность. Как от него отделаться. Джорж в роли пророка Джорж в роли наблюдателя человеческой природы. Он предлагает сделать опыт. Его осторожность. Согласие Гарриса — при известных условиях.
В понедельник после обеда зашел ко мне Гаррис, у него в руках был номер газеты «Велосипедист».
— Послушай доброго совета и оставь это в покое,— сказал я.
— Что оставить в покое?
— Это «новейшее, патентованное, всепобеждающее изобретение, переворот в мире спорта»и т.д. — словом, величайшую глупость, объявление, которое тебя, конечно, прельстило.
— Послушай, ведь нам придется подыматься по крутизнам, — возразил Гаррис, — и я полагаю, что хороший тормоз нам необходим.
— Тормоз нам необходим, это верно, — заметил я. — Но всяких механических штук, которые нас будут только поражать неожиданными выходками, нам вовсе не нужно.
— Это приспособление действует автоматически.
— Тем более можешь мне о нем не рассказывать. Я инстинктивно чувствую, что это будет... По дороге в гору тормоз охватит колесо как железными клещами и нам придется тащить велосипед на плечах. Воздух на вершине горы вдруг окажет на него благотворное влияние, и тормоз начнет раскаиваться; за раскаянием последует благородное решение трудиться и помогать нам — и по дороге с горы гнусное изобретение навлечет только стыд и позор на нашу голову... Говорю тебе, оставь. Ты хороший малый, но у тебя есть один недостаток.
— Какой? — спросил Гаррис с негодованием.
— Ты слишком доверчиво относишься ко всяким объявлениям. Какой бы идиот ни придумал чего-нибудь для велосипедного спорта — ты все испробуешь. Тебя до сих пор оберегал добрый дух, но ему было немало возни с тобой. Не выводи его из терпения.
— Если бы каждый думал таким образом, — возразил Гаррис, — то в нашей жизни не было бы никакого прогресса. Если бы никто не пробовал новых изобретений, то мир остановился бы на точке замерзания. Ведь только...
— Я знаю все, что можно сказать в защиту твоего мнения, — перебил я, — и отчасти соглашаюсь с ним; но только отчасти: до тридцати пяти лет можно производить опыты над всякими изобретениями, но после тридцатипятилетнего возраста человек обязан о себе заботиться. И ты, и я уже сделали в этом направлении все, что от нас требовалось; в особенности ты: тебя чуть не взорвало патентованной газовой лампочкой. ..
— Это была моя собственная ошибка, я ее слишком туго завинтил.
— Совершенно этому верю: ведь по твоей теории следует пробовать всякие глупости, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Я не видал, что именно ты сделал. Я только помню, как мы мирно ехали, рассуждая о Тридцатилетней войне, когда твоя лампочка вдруг выстрелила, и я очутился в канаве; и еще буду долго помнить лицо твоей жены, когда я ее предупредил, чтобы она не беспокоилась, потому что тебя внесут по лестнице двое людей, а доктор с сестрой милосердия приедут через пять минут.
— Отчего ты тогда не поднял лампочки? Я хотел бы узнать, отчего она выстрелила.
— Времени не было: ее пришлось бы искать и собирать часа два. А что касается взрыва, то всякий человек, кроме тебя, ожидал бы его — уже по той простой причине, что в объявлении эта лампочка была названа «безусловно безопасной». А потом, помнишь твой электрический фонарик?
— Что же? Ты сам говорил, что он давал отличный свет!
— Да, он давал отличный свет на главной улице Брайтона, так что даже испугал одну лошадь; а когда мы выехали в темные предместья, то тебя оштрафовали за езду без огня. Вероятно, ты не забыл, как мы разъезжали с твоим фонарем, горящим в яркие солнечные дни как звезда; а когда наступал вечер, твои фонарь угасал с достоинством существа, исполнившего свой долг.
— Да, этот фонарь меня немного раздражал, — пробормотал Гаррис.
— И меня тоже. А седла!... — продолжал я (мне хотелось его пробрать хорошенько). — Разве есть еще на свете седло, которого бы ты не испробовал?
— Я полагаю, что должны же когда-нибудь изобрести удобные седла!
— Напрасно полагаешь. Может быть, и есть лучший мир, в котором велосипедные седла делаются из радуги и облаков, но в нашем мире гораздо проще приучить себя ко всему твердому и жесткому, чем ожидать прекрасного... Помнишь седло, которое ты купил для своего велосипеда в Бирмингеме? Оно было раздвоено посередине и ужасно напоминало пару почек.
— Оно было устроено сообразно с анатомией человеческого тела! — продолжал защищаться Гаррис.
— Весьма вероятно; на крышке ящика, в котором ты его купил, изображен был сидящий скелет, или, точнее, часть сидящего скелета.
— Что ж, этот рисунок показывал правильное положение тех...
— Лучше не входи в подробности, — перебил я. — Рисунок этот всегда казался мне неделикатным.
— Он был совершенно правилен!
— Может быть; но только для скелета, а для человека, у которого на костях мясо — это одно мучение; ведь я его пробовал, и на каждом камушке оно щипалось так, словно я ехал не на велосипеде, а на омаре. А ты на нем катался целый месяц!
— Надо же было исследовать серьезно!
— Ты жену измучил, пока исследовал это седло: она мне жаловалась, что никогда ты не был более несносен, чем в тот месяц... Помню еще седло с пружинкой, на которой ты подпрыгивал, как...
— Не «с пружинкой», а «седло-спираль»!
— Хотя бы так, но во всяком случае для джентльмена тридцати пяти лет прыгать над седлом, стараясь попасть на него — занятие вовсе неподходящее.
— Приспичили тебе мои тридцать четыре...
— Сколько?
— Мои тридцать пять лет! Ну, как хочешь: если вам с Джоржем не нужно тормоза, то не обвиняйте меня, когда на каком-нибудь спуске перелетите через крышу ближайшей церкви.
— За Джоржа я не отвечаю: он иногда раздражается из-за пустяков; но я постараюсь тебя выгородить, если случится такая штука.
— Ну, а как тандем?
— Здоров.
— Пересмотрел ты его?
— Нет, не пересматривал и никому другому не позволю дотронуться до самого отъезда.
Я знаю, что значит разбирать и пересматривать машины. В Фолькстоне на набережной я познакомился с одним велосипедистом, и мы с ним однажды условились отправиться кататься на следующий день с самого утра. Я встал против обыкновения рано — по крайней мере раньше чем всегда — и, сделав такое усилие, остался очень доволен собой; благодаря хорошему настроению, меня не рассердило то, что знакомый заставил ждать себя полчаса. Утро было прелестное, и я сидел в саду, когда он пришел.
— А у вас, кажется, хороший велосипед, — сказал он. — Легко ходит?
— Да как все они: с утра легко, а после завтрака немного тяжелее.
Он неожиданно схватил велосипед за переднее колесо и сильно встряхнул его.
— Оставьте, пожалуйста: так можно испортить велосипед,— сказал я. Мне стало неприятно: если бы велосипед и заслуживал взбучки, то скорее от меня, чем от него: все равно, как если бы чужой человек принялся ни за что ни про что бить мою собаку.
— Переднее колесо болтается, — объявил он.
— Нисколько не болтается, если его не болтать.
— Это опасно, — продолжал он. — У вас найдется отвертка?
Не следовало поддаваться, но мне пришло в голову, что он, может быть, действительно смыслит в этом деле. Я отправился в сарай за инструментами, а когда вернулся, он сидел уже на земле с колесом между колен, играя им как брелоком, а остальные части велосипеда валялись тут же, на дорожке.
— С вашим велосипедом случилось что-то неладное, — сказал он.