— Похоже на то! — заметил я, но он не понял насмешки.
— Ступица подозрительна!
— Вы не тревожьтесь, пожалуйста. Лучше вставим колесо на место и отправимся.
— Да уж теперь все равно: надо воспользоваться случаем и разобрать его.
Он говорил таким тоном, словно колесо вывалилось само собой; в одну минуту он что-то отвинтил — и на дорожку посыпались маленькие стальные шарики.
— Ловите, ловите их! — закричал он взволнованным голосом. — Не дай Бог, если мы их потеряем!
Полчаса мы ползали по дорожке, отыскивая шарики. Мой знакомый повторял с ожесточением, что потерять хоть один шарик — значит испортить велосипед, и объяснил, что, разбирая его, необходимо заметить предварительно количество шариков. Я обещал последовать разумному совету, если мне придется когда-ни-будь разбирать велосипед.
Всех шариков нашлось шестнадцать, я положил их в свою шапку, а шапку поставил на ступеньки крыльца. Это было не особенно умно, но чужая глупость заразила меня.
Не успел я оглянуться, как он выразил великодушное желание осмотреть кстати и цепь, и принялся немедленно снимать покрышку. Я было хотел остановить его и передал замечание одного опытного спортсмена: «Лучше купить новый велосипед, чем снимать самому покрышку с цепи». Но он отвечал с убеждением:
— Так говорят те, которые ничего не понимают. Не может быть ничего легче.
И действительно, через три минуты футляр лежал на дорожке, а Эбсон усердно искал винтики, которые куда-то исчезли (к счастью, я не встречал этого господина с тех пор, но, кажется, его звали Эбсон).
— Удивительно! Ничего так таинственно не исчезает, как винты! — повторял он.
В эту минуту в дверях показалась Этельберта и очень удивилась, видя, что мы еще не тронулись с места.
— Теперь уже скоро! — отвечал он. — Я только разобрал велосипед вашего мужа, чтобы осмотреть, все ли в порядке: за этими машинами необходимо следить, даже за самыми лучшими.
— Когда вы кончите и захотите умыться, можете пройти в кухню, — заметила Этельберта и прибавила, что она с Кэт отправляется покататься под парусом, но к завтраку непременно вернется.
Я готов был отдать золотой, чтобы только отправиться вместе с нею; глупец, ломавший на моих глазах велосипед, уже вытянул из меня всю душу. Здравый смысл шептал мне, что я имею полное право взять его за шиворот и вытолкать из моего сада; но я слабый человек, когда дело касается отношений с другими людьми, и продолжал молча смотреть, как разрушали мою собственность.
Он перестал отыскивать винты, говоря, что они всегда находятся в ту минуту, когда меньше всего ожидаешь, и принялся за цепь. Сначала он натянул ее так, что невозможно было сдвинуть с места, а потом отпустил вдвое слабее, чем она была сначала. После этого он решил вставить переднее колесо.
В продолжение десяти минут я держал сам велосипед, а он старался поставить колесо; после этого я предложил поменяться местами; поменялись. Через минуту он вдруг почувствовал необходимость пройтись по дорожке, сжав пальцы между колен; прогуливаясь, он объяснил, что пальцы надо очень беречь, чтобы не прищемить их. Наконец колесо попало на место. В ту же секунду он разразился хохотом.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Я осел! — говорит, а сам заливается.
Тут я почувствовал к нему уважение и поинтересовался узнать, каким образом он пришел к этому открытию.
— Да ведь мы забыли шарики! — отвечал он.
Я оглянулся. Моя шапка лежала на земле, а любимый молодой пес Этельберты поспешно глотал остальные шарики один за другим.
— Он умрет! — воскликнул Эбсон.
— Нет, ничего, — отвечал я. — На этой неделе он уже съел шнурок от ботинок и пачку иголок; щенкам природа иногда подсказывает подобные вещи. Но меня очень беспокоит велосипед.
У Эбсона был счастливый характер.
— Что-ж, соберем все, что осталось, и вложим на место! — весело сказал он. — А затем положимся на судьбу.
Нашлось одиннадцать шариков. Через полчаса пять из них были вставлены с одной стороны и шесть с другой. Колесо болталось так, что это заметил бы каждый ребенок. Эбсон казался уставшим и, вероятно, с удовольствием отправился бы домой, но теперь я решил не отпускать его. Моя гордость — велосипед — был разбит; о катанье нечего было и думать; мне хотелось только отплатить Эбсону. Поддержав его упавшее настроение стаканом эля, я сказал:
— Смотреть на вашу ловкость — просто наслаждение. Слабым людям полезно видеть в других столько энергии, столько уверенности в себе!
Одобренный таким образом, он принялся надевать футляр на цепь. Сначала он работал с одной стороны, прислонив велосипед к стене дома; потом с другой стороны, прислонив его к дереву; потом я должен был держать велосипед посреди дорожки, а он лежал на спине, головой между колес, и работал снизу, капая на себя по временам машинным маслом; потом он заметил, что я ему только мешаю, перегнулся через велосипед поперек, вроде вьючного седла — и рухнул, на голову. Три раза он восклицал: «Ну, теперь готово!», но затем прибавлял: «Нет! Хоть повесьте, а все еще не готово!». В последний раз он прибавил еще несколько слов, но я стараюсь их забыть.
После этого он окончательно освирепел и напал на мой несчастный велосипед, как на живое существо; но тот не позволил оскорблять себя безнаказанно. В бойкой драке положение сторон поминутно менялось: то велосипед лежал на дорожке, а Эбсон на нем — то Эбсон на дорожке, а велосипед на нем; если человеку и удавалось наскочить на врага и с победоносным видом сжать его коленями — то ненадолго: в следующее мгновение враг быстро поворачивался и наносил своей ручкой ловкий удар прямо в голову человеку.
Было три четверти первого, когда Эбсон поднялся с земли, всклоченный, грязный и исцарапанный и, вытирая вспотевший лоб, проговорил: «Ну, довольно!».Я отвел его в кухню, где он и привел себя в порядок, насколько это было возможно без помощи соды и перевязочных материалов.
Отправив его домой, я взвалил велосипед на извозчика и повез его к мастеру. Тот посмотрел и спросил, чего я от него хочу.
— Я хочу, чтобы вы его поправили, насколько возможно.
— Нелегкое дело. Но я попробую!
Эта «проба»обошлась мне в два фунта и десять шиллингов, но не привела ни к чему: в конце лета я поручил в одном магазине продать мой велосипед за сколько возможно; не желая, однако, обманывать публику, я просил предупредить, что велосипед был в употреблении целый год.
—Лучше не обозначать, сколько именно времени он был в употреблении, — снисходительно отвечал на это коммиссионер. — Между нами говоря, ведь этой уловкой все равно никого не поймаешь. Не будем говорить ничего ни про год, ни про десять лет службы, а возьмем за него сколько дадут.
Я не настаивал и предоставил все дело ему; наконец кто-то дал пять фунтов стерл., и в магазине мне сказали, что это даже очень много.
Да. Хотя я лично больше люблю ездить на велосипеде, чем разбирать его, но в разборке есть тоже много гимнастики и даже удобств: для этого не нужно ни хорошей погоды, ни гладких дорог, ветер не мешает, и все что требуется — это молоток, отвертка, тряпки и бутылочка машинного масла. Положим, вид делается подозрительный и у велосипеда, и у мастера, но ведь нет радости без помехи. Если велосипедист похож на паяльщика, то это еще не большая беда, так как дальше первого верстового столба он все равно не уедет. Оба вида спорта одновременно недостижимы: надо быть или механиком, или велосипедистом.
Если что-нибудь случается с моим велосипедом, когда я катаюсь за городом, я сажусь на краю дороги и жду, пока проедет телега. При этом опасность является только со стороны проезжающих любителей «разборки»: увидя лежащий на боку чужой велосипед, они соскакивают на всем ходу и бросаются к нему с дружелюбно-восторженным кликом. Прежде я пробовал отклонять любезность следующими словами:
— Ничего, ничего! Пожалуйста, не беспокойтесь из-за меня... Поезжайте дальше, прошу вас.
Но теперь я научен многими опытами и всегда говорю:
— Оставьте меня в покое, или я размозжу вам голову!
С помощью таких слов и решительного вида можно еще отделаться от беды...
Джорж пришел перед вечером узнать, все ли будет готово к среде.
— Все, — отвечал я,— кроме, может быть, тебя и Гарриса.
— А что твой тандем?
— Здоров.
— Не надо ли его разобрать и пересмотреть?
— Возраст и опыт научили меня, что в жизни очень редко можно говорить с убеждением, но в данном случае ты задаешь вопрос, на который я еще могу ответить с непоколебимой уверенностью: нет, мой тандем не требует ни чистки, ни разборки, и если я доживу до среды, то никто в мире к нему не притронется.
— Что это ты заговорил высоким стилем? Я бы на твоем месте не раздражался понапрасну. Ведь придет день, когда между тобой и ближайшей велосипедной мастерской очутится какой-нибудь из холмов Шварцвальда, и тогда ты будешь кричать и ворчать на всех, требуя, чтобы тебе подавали отвертку, масло, молоток и держали велосипед.
Я раскаялся:
— Прости меня... Сегодня заходил ко мне Гаррис.
— А! В таком случае я понимаю, не объясняй. И кроме того, я пришел поговорить о другом.
С этими словами Джорж подал мне маленькую книжечку в красном переплете. Это был «Спутник по Англии» для немецких путешественников. В нем заключались разные вопросы и ответы, необходимые, по мнению автора, в разговоре. Первая глава была «На пароходе», последняя — «У доктора»; самая длинная была посвящена разговорам на железной дороге, причем, вероятно, предполагалось, что общество в вагоне будет состоять из идиотов, и невежд: «Можете вы от меня отодвинуться, сэр?» — «Невозможно, сударыня, мой сосед слишком толст». — «Не попробуем ли мы расположить наши ноги?» — «Пожалуйста, держите локти вниз». — «Не стесняйтесь, сударыня, если мое плечо вам мешает». — «Я требую, чтобы вы отодвинулись, так как я едва дышу». Вероятно считается, что к этому времени все уже должны передраться и лежать на полу, тем более, что заключительная фраза выражает искреннюю благодарность судьбе: «Благодарение Богу! Наконец-то мы приехали!».