В конце книжки помещался ряд полезных советов немецким путешественникам: беречь здоровье, путешествовать с дезинфецирующим порошком, запирать на ночь спальню на ключ и тщательно проверять сдачу мелкой монетой.
— Не блестящее издание, — заметил я, — возвращая книжку Джоржу, — я бы не посоветовал никакому немцу пользоваться им в Англии: его бы осмеяли. Но представь себе, что я видел лондонские издания для путешественников-англичан — совершенно такие же глупые! Это какой-нибудь ученый идиот, знающий наполовину семь языков, пишет подобные книжки и вводит в заблуждение порядочных людей.
— Но ты не можешь отрицать, что эти издания в большом спросе, — заметил Джорж. — Они ведь продаются тысячами, и в каждом европейском городе есть люди, которые болтают всякий вздор из этих «Спутников».
— Может быть, — отвечал я, — но, к счастью, их никто не понимает. Я сам замечал людей, стоящих на углах улиц или на вокзалах с подобными книжками в руках — и никто из толпы понятия не имеет, на каком языке говорят эти иностранцы и что они хотят сказать; впрочем, это, может быть, к лучшему, а то бы их начали, пожалуй, оскорблять.
— Вот мне и пришло в голову испытать, что выходит в тех случаях, когда их понимают? — сказал Джорж.— Я предлагаю в среду утром приехать в Лондон пораньше и отправиться за покупками с этим спутником в руках. Мне нужно кое-что приобрести — шапку и пару спальных туфель, — а пароход отходит из гавани только в полдень; у нас останется больше часа на опыт. Я хочу непременно поставить себя в положение иностранца и узнать, как он себя чувствует при таких разговорах.
Предложение мне понравилось; это напоминало спорт. Я даже выразил желание сопутствовать и ждать Джоржа у дверей каждого магазина; я прибавил, что и Гаррис, вероятно, присоединится, хотя не к Джоржу, а ко мне.
Но план Джоржа был несколько иной: Гаррис непременно должен сопутствовать ему внутри лавки, на всякий случай (у Гарриса вид основательный), а я обязуюсь стоять в дверях и звать, в случае чего, полисмена.
Мы взяли шапки, пошли к Гаррису и объяснили ему новое предприятие. Он внимательно просмотрел книжку и заметил:
— Если ты начнешь разговаривать с сапожниками по этой книжке, то я могу принести мало пользы: тебя отнесут прямо в больницу.
Джорж рассердился.
— Ты говоришь так, словно я глупый мальчишка-забияка!.. Не стану же я выбирать самые нелепые фразы; напротив: я хочу сделать серьезный опыт и буду говорить только вежливые вещи.
При таком условии Гаррис согласился нам сопутствовать и отъезд был окончательно назначен на среду.
Глава IV
Объяснение, почему в доме у Гарриса не нужны будильники. Общительность юного поколения. Бдительный страж. Его таинственность. Его суетливость. Занятие до завтрака. Добрая овца и злая овца. Печальная судьба добродетели. Новая печь Гарриса. Как дядя Поджер выходил из дома. Почтенные деловые люди в роли скороходов. Мы приезжаем в Лондон. Мы разговариваем на языке путешественников.
Во вторник вечером приехал Джорж и остался у Гарриса ночевать. Мы предпочли такое решение его собственному плану: он предлагал, чтобы в среду утром мы с Гаррисом заехали за ним по дороге в Лондон; но «заехать» за Джоржем поутру — это значит будить его, трясти, вытаскивать из постели, помогать ему отыскивать различные предметы туалета, участвовать в укладке вещей и после всей этой утомительной траты сил еще сидеть и смотреть, как он завтракает (одно из пренеприятных занятий для постороннего наблюдателя).
Вот если бы Джорж жил у Гарриса, — мне приходится иногда ночевать у него, — тогда другое дело: он был бы готов вовремя. В этом доме вы обыкновенно просыпаетесь среди ночи (может быть, и позже, но вам так кажется) от топота кавалерийского полка, промчавшегося мимо дверей... Ваш ум, потревоженный среди первого сна, рисует одну за другой ужасные картины: нападение разбойников, конец, света, взрыв газа... Вы инстинктивно спускаете ноги с кровати и напряженно прислушиваетесь. Ждать приходится недолго: где-то наверху хлопает дверь и кто-то с быстротой молнии съезжает вниз по лестнице на подносе с посудой. Раздается гулкий удар чего-то круглого о вашу дверь и одновременно с этим солидное замечание: «Вот видишь!».
Вы бросаетесь искать по всей комнате платье, но еще очень темно, ничего не видно, а платье положительно исчезло с того места, куда было положено с вечера. В ту минуту, когда вы стараетесь засунуть голову под шкаф — в поисках туфель — топот кавалерии проносится опять в верхний этаж, слышится частый упорный стук в дальнюю дверь, затем настает тишина и чей-то тоненький голос нежно спрашивает:
— Папа, мне можно вставать?..
Разрешения на этот вопрос не слышно, но отчетливо доносятся ответы папе другим голоском, солидным:
— Нет, это только ванночка скатилась... Нет, она не ушиблась ни капельки!.. Только промокла, да!.. Хорошо, мамочка, я им скажу... Нет, нет, они не шалили, это случайно!.. Хорошо, спокойной ночи, папа.
Затем тот же голос продолжает авторитетным тоном:
— Вот видишь, нельзя еще вставать. Папа говорит, что слишком рано. Иди и ложись спать.
Вы тоже ложитесь снова в кровать и слышите, как кого-то насильно тащут в комнату, находящуюся над вами. Некоторое время вы следите за борьбой; слышится попеременно то треск кровати (причем вздрагивает потолок вашей комнаты), то отчаянная попытка сбежать. Наконец возня затихает и вы засыпаете.
Через некоторое время — как вам кажется, очень скоро — вы снова открываете глаза от инстинктивного сознания чьего-то присутствия... Уже рассвело, дверь открыта настежь, и вы видите в ней четыре личика, одно над другим, с серьезно устремленными на вас глазами. Торжественный и безмолвный осмотр продолжается несколько времени — словно вы какая-нибудь удивительная редкость, — после чего старший приближается и дружелюбно присаживается на край постели.
— Мы не знали, что вы уже не спите. А я давно проснулся.
— Я так и думал, — отвечаете вы.
— Папа не любит, чтобы мы вставали очень рано, — продолжает мальчуган. — Он говорит, что мы можем помешать другим. Поэтому, конечно, мы не должны вставать.
Это говорится тоном глубокого достоинства, вынесенного из сознания исполненного долга.
— А теперь вы еще не встали? — задаете вы вопрос.
— О, нет! Мы еще не одеты (с последним спорить нельзя). Папа по утрам чувствует себя очень усталым, потому что он страшно много работает днем. А вы по утрам тоже чувствуете себя усталым?
Тут он оборачивается и замечает, что трое остальных тоже вошли в комнату и сидят на ковре полукругом. Их позы и лица выражают прежнюю наблюдательность и ожидание какой-нибудь интересной выходки с вашей стороны, словно вы фокусник.
Такое поведение малышей конфузит старшего брата перед гостем, и он повелительно приказывает им выйти из комнаты. Они слишком хорошо воспитаны, чтобы спорить: не произнеся ни единого звука, они вскакивают и моментально бросаются все вместе на него. Вы видите только четыре пары рук и ног, мелькающих во всех направлениях. Ни слова не слышно из этой копошащейся кучи: таков, вероятно, этикет, выработанный любителями раннего вставания. Если на вас есть какой-нибудь спальный костюм, вы вскакиваете, и возня увеличивается вдвое; если же вы любите спать с удобством, то приходится оставаться под одеялом и делать строгие замечания, на которые детвора не обращает ни малейшего внимания. Через некоторое время старший мальчик выпроваживает остальных из комнаты и затворяет за ними дверь; но моментально дверь отворяется снова, и в комнату как шар влетает Муриэль: у нее большие волосы и она зацепилась ими за замок. Она сама ненавидит их и, схватив одной рукой, другой начинает с ожесточением выдергивать их из замка. Брат помогает ей выпутаться и затем ловко орудует головой сестры, как холодным, но крепким оружием против осаждающего извне неприятеля. Решительное средство действует, и вы слышите поспешный топот шести убегающих ног. Победитель возвращается на свое место, к вам на кровать. Он нисколько не рассержен и уже забыл свою возню.
— Я больше всего люблю утро, — говорит он мечтательно.— А вы?
— Да, иногда... Утро не всегда бывает спокойно.
Мальчик не обращает внимания на условность ответа. По его личику пробегает задумчивое выражение и он говорит:
— Я бы хотел умереть утром. Утром все так красиво!
— Может быть и умрешь, если твой отец пригласит когда-нибудь ночевать очень раздражительного человека.
Несколько секунд длится молчание, после чего философское настроение оставляет мальчугана.
— Теперь весело в саду. Может быть, вы хотите встать и поиграть со мной в крикет? — предлагает он.
Собственно говоря, ложась спать, вы не собирались подыматься в шесть часов утра и играть в крикет; но это все-таки лучше, чем лежать в постели с открытыми глазами, и вы соглашаетесь.
За завтраком вы слышите объяснение, что вам не хотелось спать, вы рано проснулись, встали и пошли в сад поиграть...
Всякий должен быть предупредителен к гостям, и дети Гарриса, хорошо воспитанные, искренно предлагают свое участие в развлечениях. Миссис Гаррис обыкновенно замечает одно: гость должен быть строже и обязан требовать от детей в следующий раз, чтобы они были одеты как следует. Гаррис же трагически уверяет, что я в одно утро разрушаю все результаты разумного воспитания.
В день нашего отъезда, в среду, Джорж попросил разбудить его в четверть шестого, обещая показать детям разные штуки на велосипеде. Но проснулся он в пятом часу...
Тем не менее, надо отдать справедливость детям Гарриса: если вы им толково объясните, что не собираетесь вставать на рассвете и расстреливать привязанную к дереву куклу, а намерены по обыкновению встать в восемь, когда принесут чашку чаю — то они сначала искренно удивятся, потом извинятся и даже огорчатся. Поэтому, когда Джорж не мог объяснить, что его разбудило — желание встать, или же бумеранг домашнего производства, влетевший в окно, — то старший мальчик открыто признал себя виновным и даже прибавил: