Я снова закрыл глаза. Орган умолк, и теперь священник стал читать проповедь, торжественно и серьезно. Спарк отодвинулся в сторону от печки и снова растянулся на полу. Кот сладко потянулся во сне.
Глава XXIX
В то лето 1953 года мы провели оросительные каналы на луговину, скосили сено и убрали его на скотный двор. Затем после очень короткого перерыва наступило время копать картофель, собирать овощи и складывать их в погреб.
В ту осень мы не охотились на гусей, хотя у запруд собирались огромные стаи на отдых перед долгим путем на юг. Лилиан удивленно заметила:
— Эрик, уже два года или даже больше прошло с тех пор, как ты в последний раз охотился на гусей.
— Да, действительно. Ты что считаешь, что мне нужно пойти подстрелить гуся? — спросил я, поглаживая подбородок.
— Нет, — сказала она с ударением.
Лилиан испытывала к гусям нежные чувства. Даже в те годы, когда деньги, отложенные на рождественскую индейку, приходилось тратить на другие, более необходимые вещи, Лилиан лишь скрепя сердце соглашалась на то, чтобы я подстрелил гуся.
Через некоторое время озера покрылись льдом, а там с севера к нам пришел снег.
— Помнишь медвежьи берлоги? — спросил я, пододвигая стул к печке и шаря по карманам в поисках кисета с табаком и папиросной бумаги.
Лилиан сморщилась.
— Я их никогда не забуду.
— Тебе когда-нибудь было хоть немного страшно? — Я свернул цигарку и закурил.
— Всегда.
— Мне тоже, — сказал я. Затянувшись, я добавил, поддразнивая ее: — Ты предпочитала бы, конечно, покупать лярд в магазине, не правда ли?
— Теперь, когда у нас есть деньги, конечно.
В ту зиму я поставил мало капканов. Ровно столько, чтобы не слишком засидеться и каждый день проходить на снегоступах три — пять миль.
В марте я немного промышлял ондатру, не слишком много, хотя болота были усеяны хатками. Тоже лишь для того, чтобы размяться. А может быть, и для того, чтобы убедиться, что снегоступы не стали тяжелее, чем пять лет назад.
Зима тянулась долго, как это частенько случалось. Была середина апреля, когда я одел цепи на все четыре колеса джипа, выкатил его из старой бревенчатой избушки, которую мы превратили в гараж, и поехал через луговину, все еще покрытую снегом. Ярдов сто автомобиль мучительно пробирался через снег, затем колеса забуксовали, и мы остановились.
— Мы попали в сугроб, — заметил я, нимало не удивившись.
В глазах Лилиан появилось разочарование.
— Эрик, по-твоему, мы не сумеем проехать через Равнину Озерных Островов? — спросила она.
— Визи, может быть, и смог бы, но я… — я покачал головой. — Я даже и не буду пытаться. Мы может застрять, и нам придется идти по снегу пешком. — Я никогда не был уверен в себе, если дело касалось того, чтобы вести джип по сомнительной дороге.
— Визи, — сказала она так тихо, что я едва расслышал ее. — Визи, — повторила она. — Где он сейчас?
Вот уже почти месяц, как мы последний раз ездили за почтой. Мы ездили верхом. Это был мучительный, изнурительный путь. Из-за сугробов и наста мы двигались очень медленно. По-видимому, ездить верхом для Лилиан стало трудно: у нее болела спина, но надо было или ехать верхом, или вообще не ехать. Я не рискнул вести джип по глубокому снегу. Тогда мы получили от Визи письмо. Мальчик писал, что, по слухам, его батальон должен был вернуться в Канаду, хотя он и не знал, когда точно. Это было в середине марта.
Теперь, выбившись из сугроба и поставив машину в гараж, я сказал:
— Если следующие три-четыре дня будет тепло и снег немного осядет, мы снова попытаемся проехать на машине.
Весь остаток дня Лилиан была очень спокойной. Это было спокойствие, порожденное огорчением, вдобавок она беспокоилась о Визи.
После ужина мы пошли прогуляться к озеру и вышли на лед. Он еще не начал таять и мог выдержать телегу, запряженную шестеркой лошадей. Я остановился, повернувшись к югу и прислушиваясь.
— Что это? — спросила Лилиан.
— Мне показалось, я слышу гусей, — сказал я, смущенно улыбаясь. — Но это, вероятно, что-нибудь другое. Наверное, тайга снова подшутила надо мной.
— Мне так хочется, чтобы гуси вернулись, — вздохнула Лилиан. — Тогда мы поверим, что вернулась весна.
— Какого черта… — Я опустился на колено и прикрыл глаза рукой, внимательно всматриваясь в юго-восточную часть озера.
— Ты что-нибудь видишь? — Лилиан тоже смотрела в ту сторону.
— Да, там, в пихтах. Видишь? Подходит к озеру. Наверное, лось. Нет, не лось. Гляди-ка, лошадь. Со всадником. Какого черта…
— Он выезжает на лед, — сказала Лилиан, тоже прикрывая рукой глаза. — Смотри, он направляет лошадь прямо на середину озера.
— Он знает эти края, — сказал я. — Он знает, что лед еще крепкий.
Теперь мы ясно видели всадника в толстой красной куртке и синем комбинезоне из грубой бумажной ткани. Он свободно сидел в седле, перебросив левую ногу через луку, как часто ездят ковбои, когда устанут.
— Он совсем не боится льда, — пробормотал я снова.
Всадник помахал рукой, я помахал в ответ.
— Кто же это, черт возьми? — и тут я его узнал и вскочил на ноги. — Это…
— Визи! — закричала Лилиан. Ее горечь испарилась, как снежинка, попавшая в костер. — Визи!
Она бросилась к нему навстречу и прижалась к нему, как только он спрыгнул с лошади. Я схватил его за руку и долго тряс ее, разглядывая его наряд. Куртка и комбинезон были ему слишком малы. Лошадь была старой и тощей.
— Где ты украл этот наряд? — спросил я.
— Я занял его у одного из фермеров. Я приехал в Вильямс-Лейк прошлой ночью и сегодня утром добрался на попутной машине до Риск-Крика. В четыре часа дня я выехал оттуда и загнал эту старую бедную клячу почти до смерти, чтобы добраться сюда засветло. — Он засмеялся. — Вы, конечно, не получили моей телеграммы?
— А разве мы когда-нибудь получали телеграммы здесь, в лесу? — спросил я, удивленно подняв брови.
— Я так и думал, когда посылал ее из Ванкувера. Мы приплыли туда три дня назад…
— Ты распрощался с армией? — прервал его я. Мне было совершенно наплевать, куда их доставил корабль, в Ванкувер или в Монреаль.
— Через три недели я буду свободен.
— Это было все, что я хотел узнать.
— Визи, сынок, ты с мамой иди прямо домой, а я присмотрю за лошадью.
Я взялся за уздечку и поставил левую ногу в стремя, собираясь сесть в седло, а правая еще стояла на льду. И вдруг я замер и прислушался, глядя напряженно на юг.
— Слушайте!
— Вечно тебе что-то кажется, — пробурчала нетерпеливо Лилиан.
— Гуси! — выдохнул я.
Сначала было слышно только далекое бормотание, и лишь через несколько секунд на горизонте показались темные точки.
Бормотание переросло в хриплый, скрипучий крик. Точки обрели четкую форму. Гусей было более двух сотен, их эскадрилья летела, соблюдая строй и образуя правильный клин на фоне голубого неба. Они пролетели высоко над нами, держа курс на север.
Я сел в седло и направил лошадь к конюшне. Всю дорогу я улыбался и радостно повторял: «Все возвращаются в тайгу».
Глава XXX
Был вечер июня 1956 года. Лес еще окрашивали ярко-алые отблески заходящего солнца, но озеро уже прочертили длинные полосы теней, ложившиеся на воду темным веером. Вечерний патруль вышел из хатки с полчаса назад.
Через несколько минут после того, как бобер показался на поверхности воды, мне послышался тихий удар, а за ним — другой, как если бы чуткий бобер уловил течь в плотине, которую следовало устранить. Но поскольку плотина была приблизительно в полумиле от того места, где я сидел, и ее не было видно, я не мог видеть, как бобер устранил эту течь, я мог только предположить это.
Вот уже третий вечер подряд я выходил из дому, тихо закрывая за собой дверь, пересекал луговину между домом и берегом озера и садился на корточки у воды. Мои глаза и мысли были прикованы к большому тополю, который каким-то чудом продолжал стоять на другом берегу бухты. Дерево росло ярдах в пяти от берега и приблизительно в пятидесяти ярдах от того места, где я сидел. Даже в сгущающихся сумерках я все еще видел узкую темную протоптанную тропу между деревом и водой и белые щепки, разбросанные вокруг дерева. Тропинка была вытоптана в мягкой илистой земле старым бобром; он обгрызал дерево своими острыми, как долото, резцами. Дерево давно уже должно было повалиться, так как вокруг валялось множество щепок. Даже слабое дуновение ветерка заставило бы его покачнуться и с грохотом рухнуть на землю. Но последние три или четыре дня воздух был неподвижным, и, для того чтобы дерево упало, его нужно было еще подгрызть.
Тихонько скрипнула дверь и снова закрылась. Секунду или две спустя Лилиан села рядом со мной. Хотя самый длинный день года миновал всего лишь неделю назад, воздух становился прохладным, едва заходило солнце. Лилиан одела мягкий пушистый свитер и повязала голову старым шелковым платком.
— Привет! — сказал я, не сводя глаз с тополя. — Ты тоже хочешь смотреть? Оно, несомненно, упадет сегодня. Если бобер снимет еще десяток щепок, оно обязательно должно упасть.
— А может быть, оно застрянет, — сказала задумчиво Лилиан.
Я подавил смешок.
— Ты предпочитаешь видеть все не только в розовом свете.
— Когда дело касается бобров и тополей, то да. — И улыбнувшись, она заметила: — У тебя на щеке комар, он пирует.
Я рассеянно хлопнул себя по правой щеке.
— Нет, нет, на другой, — сказала она.
Да, если за последние двадцать пять лет мы и не достигли больших успехов, то уж во всяком случае научились не обращать внимания на зудящие укусы комаров.
Лилиан была абсолютно права относительно тополя. Именно сомнения заставляли меня три вечера подряд приходить на берег озера и тихо сидеть на траве, пока не становилось настолько темно, что сидеть дольше уже не имело смысла. Мне хотелось быть на берегу в тот момент, когда дерево упадет.
Сзади тополя, на расстоянии всего семи ярдов от него, стояли тесно три высокие стройные ели. Если тополь будет падать не к озеру, он повиснет на елях, и весь настойчивый труд бобра пойдет прахом. Это был старый тополь, и он, вероятно, впервые увидел солнце лет пятьдесят назад. Его кора стала серой от старости, и у корня он был диаметром более двадцати дюймов. Почти каждую ночь в течение целой недели бобер выходил из воды, шел по тропинке к дереву, становился на задние лапы и, двигаясь все время вокруг дерева, выгрызал из него щепки. Если бы дерево росло, наклонившись, оно бы упало три или четыре дня назад, но дерево росло пря