— Заберу, — пообещал Демин.
— Высади ее и ехай своей дорогой. Слушай, ну ты же человек, — Жареный приложил связанные руки к груди, принял позу великомученика. — Я завязать хотел, клянусь, казну забрал, значит — все, урки меня пришьют, жениться хотел, честь по чести, слушай, отпусти.
— Не могу!
— Вижу, падла, она тебе самому нужна!
— Давай-давай, лезь! — Демин подтолкнул Жареного, тот перевалился боком через край багажника, Демин перекинул его ноги — большой, однако, багажник у «Волги» — и захлопнул крышку.
Все-таки удивительно — Жареный ничем не выказал своего отчаяния, не сопротивлялся, будто его каждый день связывали по рукам, грузили в багажник, везли куда следует. Как будто он признавал не только свою правоту — грабить, но и правоту тех, кто этому противостоит. Ну не получилось, дескать, и не надо, я и не очень того хотел, как-нибудь в другой раз, на досуге. Он просчитался, думая, что Демин как сидел, так и будет сидеть сиротой казанской. И от просчета своего сразу сник. Дубина и есть. Не гнется — ломается.
Она сидела, скрестив руки на спинке сиденья перед собой и склонив голову на руки. Демин подумал, плачет, но нет, застыла, не шевелилась, будто спала. Демин открыл дверцу, мягко сказал:
— Надо поговорить... Вы можете пересесть вперед?
Она молча вышла, опустив голову, обошла машину спереди, ее покачивало, и она придерживалась за капот.
Сели. Демин на свое место, она рядом. Прикрыла платьем колени, скрестила на коленях руки и смотрела на руки, вниз.
— Отпустить просит, — сказал Демин, кивая на багажник.
— Он убьет меня, — ответила она, не поднимая головы. Лицо усталое, бледное. Без боязни сказала, тупо отмечая факт.
Помолчали. Двигатель тихо рокотал, пофыркивал, как аккомпанемент ситуации, фон времени. Трое в одной машине. Три судьбы в машине времени, три детали в системе. И ни одна в отдельности не дает представления о машине в целом.
— Что теперь, Таня, что будем делать?
— Будто не знаете... Что у меня спрашивать? — она не подняла головы, не обернулась, сидела как восковая, смотрела на руки, погруженная в безразличие. — Решайте сами...
— Я хотел с вами вместе решить.
Она слабо шевельнула плечом.
— Так вышло, — попытался оправдаться Демин. — У вас ведь были какие-то планы?
Она не ответила. Какие теперь могут быть планы, думай, Демин, что говоришь.
— Жареный говорит, завязать хотел. И жениться на вас.
— Бред... Чем еще порадуете?
— Прошу меня извинить. Как-то так получилось, не все гладко.
Она помолчала, о чем-то думая, и сказала:
— Меня удивляет...
— Что вас удивляет?
— Вы говорите со мной... будто я... как будто это не я, а кто-то. Вы так специально? Прием такой?
— Нормально говорю. Не притворяюсь, мне кажется, не лицемерю. Какие тут могут быть приемы?
— Вы даже с Жареным вежливы.
— Дурно воспитан, — попытался Демин шутить и пожалел — не к месту, не вовремя. Она сдвинула брови. — Никаких у меня приемов, Таня. Я не лгал вам, я действительно знаю о вас больше, чем вы могли бы подумать. И если попятиться в прошлое...
2
Спокойным летним днем 1970 года вкладчик Д. шел в сберкассу номер двадцать четыре, что на улице Гоголя возле Военторга. Ходил он туда уже третий год, раз в месяц после получения пенсии. И приурочивал свой визит к самому перерыву. Когда в сберкассе уже пусто, не надо стоять в очереди и никто не видит, как вкладчик Д. вносит всего-навсего десять рублей. Зато регулярно. Десять да десять, да еще десять и так уже третий год — простая арифметика.
Он уже знал и контролера Елену Ивановну, молодую и насмешливую, и кассира Нину Ивановну, постарше и тоже насмешливую. Обе Ивановны звали его Тютелькой. Д. приходил точно без пятнадцати два и говорил, не то оправдываясь, не то подчеркивая свою аккуратность: «Я всегда тютелька в тютельку».
Сегодня он шел в сберкассу, неся десять рублей, и поторапливался, поскольку встретил по дороге другого пенсионера и они минут пять поговорили на тему, кому и как помогают дети. Разошлись на том, что пока — никак, что есть еще порох в пороховницах, и что детям они помогают сами.
Д. спешил, подходя к сберкассе, было уже без десяти, они могли запереть дверь, а ждать Д. не мог. После перерыва обычно набиваются вкладчики, не протолкнешься, не поговоришь, да и настроение себе ненароком испортишь. Он еще раз посмотрел на часы, посмотрел на дверь — неужто заперта? — но дверь отворилась и вышел молодой человек с портфелем. Значит, еще не поздно. Д. ускорил шаг, поднялся по трем ступенькам и увидел на двери новую табличку с черными буквами «Закрыто». Экая, однако досада, день пропал. Потянуть за дверную ручку он не решился — невежливо, постоял в раздумье и повернулся на тесном крылечке, чтобы уйти, но тут дверь сама. отворилась и вышел еще один вкладчик, быстро вышел, будто его попросили оттуда, быстро и так неосторожно, что чуть не сбил Д. с крылечка. Дверь осталась открытой, и Тютелька облегченно вздохнул. Перешагнул порог. Вежливо прикрыл дверь. Глянул за стойку. и услышал крик: «А-а-а!...»
Д. прожил шестьдесят три года и никогда еще такого вопля не слышал. Он застыл у двери, опешил. Всего на миг, как ему показалось. А Елена Ивановна, контролер, та, что помоложе, стояла далеко от стойки, у самой стены, и показывала на место кассира, которое пустовало.
— Звоните! — кричала она. — Звоните!
Минуты, наверное, через три вкладчик Д. смог опомниться от первого ее крика, оторвался от двери, подошел к стойке и увидел на полу Нину Ивановну. Из-под ее головы растекалась кровь. Тут он снова опешил и снова на какой-то миг, как ему показалось, а Елена Ивановна кричала одно и то же:
— Звоните!.. Звоните!..
Она была в шоке. До телефона на столе Д. не мог дотянуться, а пройти за стойку нельзя, там святая святых, да и куда звонить-то? Поэтому Д. выбежал на крыльцо и стал кричать направо и налево:
— Товарищи! Граждане! Помогите! Сюда, сюда! Женщине плохо!
Люди собрались быстро. Набились в помещение, сгрудились возле двери. «Что такое?.. Что случилось»?» Приехала скорая. И только после того, как Елене Ивановне дали понюхать ватку и натерли виски, она пришла в себя. Оказывается, ограбление, убийство. А все и так сразу поняли, что ограбление, что убийство. И забыли, что в первый-то миг никому это в голову не пришло.
Вкладчик Д. так и не внес в тот день свои десять рублей, хотя пробыл в сберкассе до самого вечера. А с вечера до поздней ночи он звонил своим наиболее близким друзьям и знакомым, звонил и рассказывал, как стал свидетелем ограбления, как приехала милиция и он давал показания, как приехал муж Нины Ивановны, шофер, а из школы прибежали трое ее детей, две девочки и один мальчик. И чего он там только не натерпелся!
Друзья и знакомые стали звонить дальше, своим наиболее близким, и с утра уже весь город знал о случившемся. «То таксистов грабили, теперь за кассиров взялись. И куда смотрит милиция?»
Елена Ивановна рассказала следующее. Вошли двое перед самым перерывом. Один высокий, в голубой тенниске с портфелем, второй пониже, в черном костюме и светлой рубашке. С пистолетом. «Ни с места!» А Нина Ивановна как раз стояла у сейфа, складывала трехпроцентные облигации. Только она к столу, чтобы кнопку нажать, а высокий выстрелил. И направил пистолет на Елену Ивановну. Второй тем временем выгребал деньги в портфель и облигации. Портфель черный с двумя замками. Высокий забрал портфель и пошел. А второй держал под пистолетом Елену Ивановну.
— Как долго все это длилось? — спросила милиция.
— Ой, долго! Не меньше часа.
Это «не меньше часа» сбило с панталыку вкладчика Д. Он запомнил только одного грабителя.
— Черный... невоспитанный, — давал показания Д. — толкнул пожилого человека. И не извинился.
— Приметы? — спрашивали его. — Во что одет?
— Черный, — твердил Д. — Весь. Как шашлычник.
— А второго не видели?
— Нет, не видел, я только подошел.
Он только подошел, а тот, «голубой», по словам Елены Ивановны, ушел значительно раньше. Как же его мог увидеть вкладчик Д.?
И только часа через два он с усилием вспомнил, что да, перед самым его носом вышел какой-то молодой человек с портфелем. Для Д. он послужил всего-навсего только сигналом, что касса еще открыта. Просигналил и исчез из его памяти. С глаз долой, из сердца вон. Во что он был одет и какие у него приметы, Д. сказать не мог.
— А куда он пошел?
— Прямо пошел. В сторону парка...
На ноги были подняты весь уголовный розыск, милиция, дружинники. Жареного арестовали в тот же день, милиция его знала, держала под наблюдением. Елена Ивановна опознала его сразу.
За дело взялась городская прокуратура. Расследование было поручено старшему следователю Анатолию Андреевичу Шупте.
Жареный опасался, что убийство пришьют ему и, как рецидивиста, приговорят к высшей мере. Он все валил на своего напарника, не особенно запираясь, назвал его имя, фамилию, кличку и особые приметы: «Маленький, толстый, на морде шрам и походочка «рубль сорок» — одна нога короче». Его спросили, во что был одет напарник.
— В рубахе, — отвечал Жареный, — на рубахе пальмы, а на пальмах вот такие обезьяны!
Никаких денег, заявил Жареный, они не взяли, не успели, кассир подняла тревогу. А потерпевшая темнит, сама же их и растратила.
Обыски ничего не дали. А напарник скрылся с крупной суммой, и никаких сведений о нем не было, кроме как «высокий, светлый, лет двадцати пяти, в голубой тенниске». Жареному, конечно же, не поверили.
На второй день в Калининский райотдел милиции пришла девушка и принесла черный портфель с деньгами и облигациями. Нашла в парке. Дежурный записал ее адрес, место работы — чертежница в «Водоканалстрое», имя записал и фамилию: Таня Бойко. Ее похвалили, поблагодарили и, разумеется, отпустили. Постоянно связанный с милицией журналист из «Вечерки» Адаев срочно написал очерк под заголовком «Есть такие девушки». Надо было поскорее успокоить горожан. Адаев побывал в школе, беседовал с Валентиной Лавровной, побывал в семье Бойко. Таня жила с бабушкой, родители были на гастролях в Новосибирске. Мать ее — известная актриса Пригорская, отец — режиссер того же театра Евгений Бойко. «Семья и школа, — писал Адаев, — воспитали замечательную девушку. Она находит крупную сумму денег и, ни минуты не задумываясь, несет в милицию. Народное добро спасено...» и так далее. Очерк уже был сдан в набор, но редактору позвонили из прокуратуры и сказали, что с Таней Бойко не все ясно. Вместо очерка появилась информация о том, что один преступник задержан и принимаются все меры для задержания второго.