Михаил Якубовский, Николай БлохинТРОЛЛЕЙБУС
…Он появлялся бесшумно, как тень от облака, изуродованный в авариях, с выбитыми стёклами на ржавых боках, озаряемый лишь мертвенными вспышками над покорёженными штангами. Видевшие его утверждали, что номер машины, как и номер маршрута, разобрать было невозможно. Зато все в один голос говорили, что в водительской кабине скелет с отвислой челюстью уверенно сжимал бледными фалангами помятое рулевое колесо.
Отдельные романтики заметили даже промелькнувший в салоне второй скелет, в платочке и с сумкой через плечо, во что, впрочем, решительно нельзя поверить, так как транспорт города давно работает без кондуктора. По центру и окраинам, мимо особняков и многоэтажек вершил он свой путь в ночной тиши, нарушаемой порой лишь запоздалым выкриком: «Смотрите, да смотрите же, вот он!»
Слухи, слухи шли по городу, распространялись и ширились, многократно усиливаясь и искажаясь, но одно было бесспорным: троллейбус-призрак! Говорили, что встреча с ним грозит бедой.
Вообще-то, доподлинно известен и задокументирован один случай: в архиве ГАИ хранится объяснительная гражданина Карпова Т. П., утверждавшего, что он пытался увернуться от призрака, отчего и срезал своей «Ладой» стойку светофора. Однако в той же папке лежит протокол, беспристрастно зафиксировавший уникальный факт «расплавления индикаторной трубки от выдоха гр. Карпова Т. П.», что несколько снижает ценность его показаний. Что здесь правда, а что вымысел — сказать трудно, но многие трезвые головы (трезвые в прямом и переносном смысле, а также по долгу службы) признавали опасность загадочного транспортного средства.
Из уст в уста передавался рассказ о том, как призрак выбил из рук сотрудника книготорга увесистую связку дефицитной литературы и погнал её перед собой, зловредно поддавая бампером. И разве не его штанга оборвала воздушную линию телефона, только что проложенную в квартиру одного ответственного товарища?
Мы уже не говорим о недоказуемых вещах типа забрызганных норковых шуб и неожиданных ревизий. Но вот внезапное погасание некоторых букв в люминесцентных надписях, вследствие чего образовывались совершенно безобразные сочетания, — это, товарищи, факт! И он чёрным по белому записан в деле директора «Светорекламы», который теперь слышать не может о троллейбусах вообще.
До поры до времени все эти, согласитесь, возмутительные события как-то не замечались соответствующими учреждениями. То есть неясно, какое именно учреждение было бы в данном случае соответствующим, но уже и само появление призрака выглядело… ну, неприличным, что ли. И как тут прикажете реагировать, какие инструкции применять, какой параграф использовать? Конечно, принимались кое-какие меры, но вяло. И, как показало дальнейшее, совершенно зря.
Фёдор Петрович Хрустофоров стоял на остановке в отвратительнейшем настроении — как из-за поломки служебной машины, так и по причине затянувшегося собрания. Собрание, заметим, посвящалось повышению культуры водителей общественного транспорта и было в некотором роде знамением времени. А главное, всё было нормально: речи, цифры, аплодисменты в нужных местах… И если бы не влез этот лохматый — Хрустофоров раздражился ещё больше — с глупыми вопросами о ремонтниках, запчастях, комнате отдыха и прочем, вовсе не относящемся к повестке дня, то… То сейчас было бы не так поздно! И ещё машина, а такси — как сквозь землю… Да что же это троллейбуса так долго нет?
Отвлёкся, отвлёкся уважаемый Фёдор Петрович, закуривая свой неизменный «Кент» и поглядывая на прыгающие цифирки новенькой «Сейко»! Иначе разве его не поразил бы внешний вид неизвестно откуда подкатившего троллейбуса? Но Хрустофоров увидел перед самым носом лишь приветливо открытую дверь, ничем особым не примечательную. И тут же загробный голос из динамика прохрипел: «Побыстрее, побыстрее подымаемся, граждане!», хотя на остановке Фёдор Петрович был совершенно один. Он послушно забрался в салон и, устроившись на продавленном сиденье, обозрел обстановку.
Обстановка ему чрезвычайно не понравилась. В салоне не горело ни одной лампы, но в свете пролетавших мимо фонарей Хрустофоров успел заметить и ободранную краску, и заделанные жестью двери, и облезлую табличку с чудом уцелевшими надписями «Водитель имеет право…» и «Пассажир обязан…». Но что уж совсем не понравилось Фёдору Петровичу, так это наличие в троллейбусе ещё одного, совершенно пьяного пассажира, храпевшего на сиденье напротив. Более того, он тут же с неудовольствием узнал в попутчике слесаря Пашу, всего лишь вчера менявшего Хрустофорову чешский унитаз на финский. Ещё раз помянув про себя недобрым словом выскочку-патлатого и закапризничавшую «Волгу», Фёдор Петрович отвернулся к окну.
Новый микрорайон! Не приходилось Хрустофорову в столь поздний час колесить по его широким улицам, обрамлённым бетонными близнецами-девятиэтажками. Да и обзор из троллейбусного окна пошире, чем из приземистой «двадцатьчетвёрки». Но смотреть, собственно говоря, было не на что. Не подпрыгивают от мороза заиндевевшие граждане на остановках. Не исходят паром длинные очереди в редкие магазины. Проехали недостроенную баню, потом сданный в прошлом году, но ещё не работающий кинотеатр — привычная картина. А вот и новый универмаг отражает уличные фонари зеркальными витражами.
Возле световой рекламы «У НАС, В ТОРГОВОЙ ФИРМЕ „УЮТ“, ИМЕЕТСЯ В ПРОДАЖЕ МНОГО ИГРУШЕК» троллейбус дёрнулся, что-то сверху загремело, мелькнула тонкая длинная тень, зазвенело стекло. «Штанга соскочила, — догадался Фёдор Петрович, — начнётся канитель…» Дверь водительской кабины жалобно заскрипела, появилась тёмная фигура в прорезиненных рукавицах. Под богатырским тулупом что-то глухо постукивало. Фигура соскочила из передней двери в сугроб. Снова замелькала длинная тень, витрина напротив отбрасывала белые вспышки искр. Слесарь Паша пробормотал что-то неясное, грозное, качнулся и с трудом отомкнул слипающиеся веки. Не пейте, граждане, не пейте никогда! Не то померещится вам на дурную голову такое… Увидел Паша неожиданно перед собой большого начальника, щедрого, впрочем, человека, Хрустофорова Фёдора Петровича, а за его спиной в заднем окне угадывался кто-то чёрный, громадный. Держал он крепко в руках длинные вожжи и нещадно нахлестывал ими по резвым бокам троллейбуса. Внезапно яркая сине-белая вспышка озарила лицо загадочного человека, и бросился в глаза Паше жёлтый блестящий лоб, чёрная дыра вместо носа и сатанинская ухмылка в тридцать два белых зуба. Мотнул слесарь тяжёлой головой, глянул влево.
Над витриной светилось: «У НАС В… О… Р… УЮТ, И… П… О… МНОГ… У…» «Перебрал я сегодня», — вздрогнул Паша, закрыл глаза и пустился храпеть. Быстро привыкает человек! Вот уже и в замызганном салоне освоился Фёдор Петрович, и в попутчике виделось ему что-то понятное и даже демократическое. Пожалуй, об этой поездке можно при случае и в кулуарах рассказать… А меж тем троллейбус задрожал, ёкнул какой-то своей электрической селезёнкой и покатил дальше в ночь, навстречу разыгравшейся метели. Убаюканный лёгким покачиванием и тишиной, прислонился Хрустофоров к стеклу, прикрыл глаза и, поддаваясь сладкой дрёме, задумался о пользе общения с народом. Но тут над самой его головой взвыло, засвистело, и пробудившийся динамик мрачно сообщил: «Предъявим, граждане, талоны. Выход через переднюю дверь».
«Надо билет купить, — вспомнил Фёдор Петрович. — Хм… сколько стоит билет?»
Он достал из кармана дублёнки пахнущий кожей бумажник, стал перебирать купюры. Мелочи не было. Не привык Хрустофоров возиться с мелочью. Вытащил пятёрку, спрятал поглубже бумажник, стал озираться по сторонам. Спросить было не у кого. Паша спал младенческим сном, изредка бормоча нечто вроде: «Не бойсь, мамаша, усё сделаем…» «Такой сделает!» — в сердцах подумал Фёдор Петрович и решительно направился к кабине.
— Вот… на талон… — сунул он хрустящую ассигнацию в чёрную щель двери.
— Та-ак! — водитель, судя по голосу, нехорошо обрадовался и стал притормаживать. — А почему ж только сейчас? — с явно фальшивой кротостью осведомился он.
— Мелочи нет, — кратко и, как показалось ему, резонно объяснил Хрустофоров.
— Отсутствие разменной монеты служить основанием для безбилетного проезда не может, — казённо отозвался водитель.
— Не может, — злорадным эхом подтвердил сзади динамик и нахально добавил: — Заяц!
Фёдор Петрович возмущённо оглянулся, однако быстро опомнился и обратился к возникшему на пороге тулупу:
— Ты мне это брось! Я тебе не этот самый какой-нибудь… А билет не купил потому… потому что у меня служебный!
— Ну, покажи, — усомнился тулуп.
Троллейбус стоял. В лиловом отсвете мигающей рекламы «ПОШИВ ВСЕВОЗМОЖНОЙ ОДЕЖДЫ ИЗ БАРХАТА, ДРАПА И КРИМПЛЕНА» Хрустофоров лихорадочно рылся в бумажнике. Хрустели четвертаки и десятки, шуршали записки к нужным людям и от оных, квитанции на подписные издания…
Служебного не было. Да и когда доставал его Хрустофоров — лет пять назад… или десять? Водитель меланхолически выстукивал по стеклу популярную мелодию «Меня узнайте, мой маэстро!». Динамик тихо хихикал, чего Фёдор Петрович старался не замечать.
— Я… э-э-э… — начал он голосом, предназначенным для работников сверху, — …редко пользуюсь общественным транспортом… и вот не взял…
— Редко? — язвительно изумился собеседник. — Так у тебя, верно, и квартира в центре? И транспорт всё больше персональный?
— Персональный! — радостно завопил динамик сразу с двух сторон, создавая вполне приличный стереоэффект. — Персона, ядрёна вошь!
Хрустофорова обуял праведный гнев. Конечно, от начальства и не такое приходилось слушать. Но тут!
— Па-прашу мне не тыкать! — грянул он. — А вы… — Всё более разгораясь, Фёдор Петрович пхнул тулуп в неожиданно мягкий бок и рванулся в сумрачную кабину, стараясь добраться до нахального напарника. — Ты ещё ответишь за своё…
Кабина была пуста.
— Ку-ку, — издевательски сказал сзади неизвестно чей голос.
Оторопевший, но не утративший боевого задора Хрустофоров обернулся.