Винтер
— Вот что тебе надобно усвоить про Доки, — сказала Джейн. — Здешний люд совсем не любит драки.
Винтер затаенно улыбнулась. С той минуты, как они покинули казармы, Джейн заговорила совсем в иной манере, во многом близкой портовому диалекту. Даже походка ее стала другой — сейчас она шла вразвалочку, чуть покачиваясь из стороны в сторону, как ходят лодочники, гребцы и матросы. Винтер невольно гадала, сознает ли сама Джейн, насколько меняется. Ей всегда удавалось вписаться в любое окружение — если, конечно, она сама того хотела.
— Так вот, — продолжала Джейн, — кроме парочки самых отпетых, все хотят на самом деле одного: тихо-мирно заниматься своим делом, зарабатывать на хлеб, ну и, что греха таить, порой напиваться до бесчувствия. Но никто не хочет, чтоб его надували и обирали — хоть местная шваль, хоть, язви их в душу, сборщики налогов. Оттого-то люди порой выходят из себя и затевают потасовку, хотя на самом деле не хотят ничего дурного. Не то что эти поганцы из Старого города — те и за работу-то берутся, только когда нечего украсть!
Девичья банда Джейн обитала в изрядно обветшалом четырехэтажном здании. Некогда оно принадлежало ныне обанкротившейся судоходной компании. Как рассказала Абби, Джейн завладела зданием, изгнав оттуда прежних «жильцов» — бродяг и сквотеров. Абби наскоро провела Винтер по дому, и ее поразило, какой строгий порядок царит повсюду и как много там народу. По прикидкам, в доме проживало по меньшей мере несколько сотен девушек, от ровесниц Винтер и Джейн до совсем юных, лет десяти-двенадцати. Изумленная Винтер спросила, откуда все они взялись, но Абби предпочла уклониться от ответа.
Сейчас Винтер и Джейн вышли на «обход» — Джейн употребила именно это слово. Винтер позволено было покинуть дом без мешка на голове; это, видимо, означало, что она стала как минимум почетным членом банды. Уже неплохо, по крайней мере, для задания, которое ей поручил Янус.
Янус. При мысли о нем Винтер стиснула зубы. Он знал. Он наверняка знал. Весь этот план — отправить ее в Доки внедряться в шайку женщин — не имел никакого смысла, если только Янусу не было заранее известно, с кем она там столкнется. Полковник видел людей насквозь, а потому прекрасно понимал, что шпион из Винтер никудышный — вон сколько глупостей она уже успела натворить. Посылать ее в Доки было бесполезно, и это решение можно было объяснить только одним: он знал, что Кожанов возглавляет Джейн.
«Но если знал, почему не сказал мне?» Она никак не могла решить, был ли то хитрый ход со стороны полковника, понимавшего, как может подействовать на нее такая новость, или он просто над ней подшутил? Его чувство юмора и впрямь иногда проявлялось весьма оригинальным образом. «Как бы то ни было, он заслужил хорошего пинка, — Винтер покосилась на Джейн, — или моей безмерной благодарности. Или и того и другого».
Ей было до сих пор нелегко поверить, что Джейн и вправду здесь: та, что три года преследовала ее во сне, сейчас наяву стояла рядом. Коротко остриженная, в штанах и домотканой холщовой рубахе, какие носят портовые рабочие, без стеснения сыплющая бранными словами — норой казалось, что это совершенно другой, незнакомый человек. Но вот она видела знакомый профиль, знакомую проказливую усмешку, знакомые огоньки в глазах — и сердце болезненно екало, и она едва сдерживалась, чтобы снова не удариться в рыдания.
«Обходы» Джейн, как выяснилось, представляли собой неспешное кружение по улицам, примыкавшим к ее логову. Времени на это уходило значительно больше, чем можно было предположить, поскольку каждый встречный знал Джейн в лицо, а каждый третий из них считал необходимым остановить ее и обменяться парой слов. Джейн при любой возможности знакомила Винтер со своими собеседниками, но очень скоро та обнаружила, что путается в именах и лицах. Все портовые рабочие были довольно схожи друг с другом: рослые, жилистые, до красноты прокаленные долгими годами труда под палящим солнцем. И имена у них были такие же: Сутулый Джим, Зубы Реджи, Боб Свинья, Орех…
Последний оказался настоящим великаном, даже крупнее капрала Фолсома из роты Винтер. Морщинистое лицо его было темным, как хорошо продубленная кожа, а добродушная ухмылка обнажала поразительно белые и крепкие зубы. По словам Джейн, Орехом его прозвали за то, что он обожал орехи — и, самое главное, не колол их, а давил в кулаках. Услыхав это объяснение, здоровяк радостно захохотал и сгреб парочку из стоявшей рядом миски, чтобы продемонстрировать свой талант. Он стискивал кулаки, пока скорлупа не раскололась с треском, похожим на пистолетный выстрел.
— Видала ты нынче утром Кривого Сэла? — осведомился великан, с неожиданной ловкостью выбирая ядрышки из горки скорлупок на необъятной ладони.
— Нет еще, — отозвалась Джейн, — а что?
— Да он прошлой ночью был злющий, как черт. Орал что-то про свою дочурку и Джорджа Пузо.
— Твою… — Джейн выбранилась так, что Винтер и не снилось, и даже у Ореха брови полезли на лоб. — И что, до сих пор бесится?
— Сказал, найдет Джорджа и вспорет ему пузо, поглядеть, какого цвета кишки. Само собой, он был тогда пьян в стельку, но, похоже, не шутил.
— Я с ним разберусь.
С этими словами Джейн круто развернулась на каблуках и зашагала прочь — так стремительно, что догонять ее пришлось бегом.
— Долбаный Сэл со своей долбаной дочуркой… — бормотала Джейн себе под нос.
— Ты с ними знакома, да? — спросила Винтер. — Я так понимаю, ты всех тут знаешь.
— Сэл тот еще олух, а его дочь — просто маленькая дрянь. Жить не может без того, чтоб набаламутить. С чего бы иначе ей взбрело в голову связаться с Джорджем? Он, между нами, тот еще красавчик.
— И что ты собираешься делать?
— Найти Сэла и чутка вразумить. Его девице уже стукнуло семнадцать. Если ей по нраву кувыркаться с рыбаками, страшными, как смертный грех, так это ее личная забота. — Джейн помолчала. — Тебе незачем идти со мной, если не хочешь. Сэл не то чтобы опасный тип, но если и впрямь настроился что-то отчебучить, то сейчас уже наверняка подвыпивши.
Она глянула на Винтер и почти смущенно отвела взгляд:
— Всякие там свары, потасовки и прочее… ты к такому не очень привычна.
Винтер чуть не расхохоталась, но успела сдержаться. Она до сих пор не рассказала подруге о том, как жила все эти годы, а потому Джейн все еще представляла ее примерной девчушкой из приюта миссис Уилмор, уговорить которую даже на самую безобидную шалость стоило немалых трудов.
— Я сумею о себе позаботиться, — заверила Винтер вслух. — Или, по крайней мере, постараюсь не путаться у тебя под ногами.
Джейн странно посмотрела на нее, но возражать не стала. Теперь они шли быстрее, один за другим минуя извилистые портовые переулки, и если кто-то приветственно окликал Джейн, та лишь невнятно отвечала и махала рукой, не замедляя шага. Дорога вела под уклон, и то и дело в конце той улочки, что была попрямее прочих, мелькала река, искрящаяся на солнце, кишащая сотнями мелких лодок. Крупные грузовые галеры были пришвартованы у причалов или неторопливо двигались вверх по течению, словно вальяжные киты, окруженные стайками шустрых рыбок.
В паре сотен ярдов от набережной, между приземистыми кирпичными складами, Джейн свернула в узкий проулок, что выводил на обширный пустырь, застроенный бревенчатыми лачугами. Она уверенно направилась к ближайшей слева — шаткому двухэтажному строению, больше похожему на гриб, что сам собою вылез из земли, чем на творение человеческих рук. На окнах вместо стекол — холщовые занавески, свернутые и подвязанные кверху, чтобы внутрь задувал свежий ветерок; входная дверь ввиду летней жары распахнута настежь. Джейн воспользовалась этим, чтобы без лишних церемоний войти в дом, и Винтер с некоторой робостью последовала за ней.
Нижний этаж представлял собой одну просторную комнату, посреди которой располагался примитивный очаг — углубление в полу, где разводили огонь. Рядом стоял большой прочный стол, насквозь пропахший рыбой; в столешницу, словно в разделочную доску, был воткнут тяжелый мясницкий нож. Упитанная золотисто-рыжая кошка, что нежилась в полосе солнечного света, встрепенулась, вскочила и зашипела на Джейн, воинственно вздыбив шерсть.
Стоявший у стола паренек также встрепенулся и неприязненно уставился на Джейн, разве что не зашипел. На вид ему было не больше шестнадцати — худой, долговязый и нескладный, с едва пробившимся пушком на месте усов и редкими жиденькими прядями будущей бородки.
— Папаша наверху? — Джейн не стала тратить времени на вступления.
Парнишка выпятил тощую грудь, однако предусмотрительно отступил, чтобы массивный стол отделял его от незваных гостей.
— А ежели и наверху, тебе-то чего?
Не дури, Младший. Я что, похожа па, мать его, жандарма? Ступай, приведи его.
Юнец слегка увял. Демонстративно помедлив с полминуты — мол, я тут не обязан тебе подчиняться, — он подбежал к ветхой лестнице в дальнем конце комнаты и с топотом преодолел примерно половину ступенек.
— Папаша!
— 3-занятый я! — отозвался голос сверху, точно пьяный в стельку святой вещал с небес. — С-скажи ему, чтобы пшел вон!
— Папаша, это Чокнутая Джейн!
«Чокнутая Джейн?» Винтер вопросительно глянула на подругу. Та ответила самой безумной из своих ухмылок и заговорщически поиграла бровями. Это мгновенное понимание даже не с полуслова — с полужеста — было настолько знакомым, что у нее от нахлынувших чувств подкосились ноги. «Ну да, точно. — Она постаралась сдержать истерический смешок. — Удивительно, отчего мы никогда не звали ее так в „Тюрьме миссис Уилмор“».
Мальчишка поспешил убраться с лестницы наверху затопали по ступенькам куда более тяжелые шаги. Судя по всему, это и был Кривой Сэл — лет сорока с лишним, со скудным венчиком жестких седых волос вокруг гладкой, блестящей на свету лысины. С первого взгляда было ясно, почему его прозвали Кривым: нос его, судя по всему, был переломан не меньше десяти раз и теперь формой напоминал прихотливо извивающийся ручей. От кожаного жилета, распахнутого на волосатой груди, крепко несло рыбой. Позади, примостившись примерно на середине лестницы, маячил мальчишка лет двенадцати-тринадцати.
— Что, пришла совать нос в мои дела? — рявкнул Кривой Сэл.
— Именно, — подтвердила Джейн.
— Зря, ой, зря! — проворчал он. — Смотри, будешь лезть, куда не следует — прищемят его, будет как мой.
— На мою красоту ни у кого рука не подымется, — заверила она. — Так что за дурацкая свара у тебя с Джорджем Пузо?
— Этот гнойный кусок дерьма надругался над моей невинной доченькой! — выпалил Сэл. — И мое законное право — зарезать его как собаку!
Джейн почесала нос сбоку.
— Иффи — славная девочка, но тут ты хватил лишку. Как я слыхала, она сама среди ночи влезла к нему в окно.
Все равно она моя дочка! — упрямился Сэл. — И нечего было ее лапать!
— Я не больно-то смыслю в дочках, — сказала Джейн, — но тебе не приходило в голову, что именно этого-то ей и надо — довести тебя до белого каления? Помнишь Лихого Тима? А Стива Моргуна? Или того хамвелтайского матроса, за которым ты гонялся по всем Докам?
Лицо Сэла исказилось. Джейн явно наступила на больное, и он опять впал в привычную ярость.
— Заткнись, сука! Пошла вон из моего дома, пока я твое смазливое рыло не расквасил!
Не уйду, пока не дашь слово, что пальцем не тронешь беднягу Джорджа.
Я тебе сейчас покажу, как я его не трону!
С этими словами Сэл ухватился за рукоять мясницкого ножа, воткнутого в стол. Прежде чем он успел выдернуть лезвие из столешницы, Джейн повторила уже знакомый Винтер трюк — и собственный нож, словно по волшебству, из ниоткуда возник в ее руке. Продолжая движение, Джейн легко, как бы играючи, приставила острие к горлу Сэла. Тот замер.
— На твоем месте я бы хорошенько подумала, — процедила Джейн. — Это и тебя касается, Младший.
Нескладный отпрыск Сэла бочком подбирался к месту стычки. Услыхав слова Джейн, он остановился, и Винтер незаметно проскользнула за его спиной. У лестницы стояла увесистая чугунная кочерга — к ней-то Винтер и направлялась на случай, если дела пойдут скверно. Оглянувшись через плечо, она заметила, что мальчик на лестнице неуклюже возится с чем-то… и тут прозвучал зловеще знакомый сухой щелчок.
Не раздумывая, Винтер схватила кочергу одной рукой, развернулась и обрушила ее на дуло пистолета, курок которого только что взвел мальчишка. Он нажал спусковой крючок за долю секунды до того, как орудие Винтер с металлическим лязгом врезалось в пистолет, и она успела заметить, как вспыхнул на полке подожженный порох. Оглушительно грянул выстрел, но удар уже развернул дуло вбок, и свинцовая пуля, разбрызгав мелкие щепки, застряла в стене.
Сэл, оторопев от неожиданности, выпустил нож и дернулся вперед, так что Джейн пришлось поспешно попятиться, чтобы он горлом не напоролся на ее лезвие. Он рывком поворотился к лестнице, где скорчился на ступенях младший сын, вцепившись в ушибленную руку.
— Джим! — взревел родитель. Ты что это творишь, стервец?
— Так она ж тебе грозилась! — проскулил мальчишка. — У нее же нож и…
— Ух, я тебя сейчас так взгрею…
Сэл шагнул было к лестнице и трясущемуся от страха сыну, но Джейн сзади схватила его за руку. Он хотел развернуться — но застыл на месте, ощутив нечто острое между лопаток.
— Ты не просто дурак, Сэл, — процедила Джейн, — ты конченый кретин! Что, задумал прихватить эту штуку на разборку с Джорджем?
Надо отдать ему должное, докер заметно смутился.
— У Джорджа три сына, — промямлил он. — Вдруг они оказались бы при оружии?
И что тогда? Ты бы кого-то из них прикончил? Чего ради?
— Я просто подумал…
— Именно подумать тебе и в голову не пришло! А теперь, Сэлмон Беллоуз, слушай, что я скажу. Больше я этой дури не потерплю, ясно? Когда Иффи вернется домой — а она вернется, как только поймет, что ты не станешь драться с Джорджем, — я хочу, чтобы ты как следует потолковал с ней. Словами, Сэл. Если только до меня дойдет слух, что Иффи ходит вся в синяках, я вернусь сюда и тогда уж сама потолкую с тобой по-свойски. Понятно? Мальца это тоже касается. Джейн кивком указала на сжавшегося в комок мальчишку. — Ты сам виноват, что бросил заряженный пистолет без присмотра. Ну как, уяснил?
— Да я… — начал Сэл, но Джейн как-то особенно ловко вывернула его руку, и он взвыл от боли. — Да-да, уяснил! Все уяснил!
Вот и славно. — Она отступила на шаг и повторила уже привычный трюк с исчезновением ножа. — Черт, да скажи ты Иффи: если она и впрямь без ума от Джорджа, пусть выходит за него замуж. Вот увидишь — примчится домой, как на крыльях!
Сэл, к безмерному удивлению Винтер, рассмеялся и покачал головой. Сыновья робко подхватили смех, напомнив о своем присутствии, и разгневанный родитель тотчас обрушился на младшего:
— А с тобой, Джим, я еще разберусь! Я тебе…
Джейн выразительно кашлянула, и докер тотчас осекся.
— Я тебе растолкую, что к чему, — договорил он. — Словами. А теперь ступай в свою комнату и носа оттуда не высовывай.
Джейн распрощалась, и Винтер вслед за ней вышла в проулок. Обе молчали, пока не свернули за угол и убогая лачуга Сэла не скрылась из виду. Тогда Джейн вздохнула и потерла виски.
— Черт бы побрал этого сопляка! Напугал меня до полусмерти.
Она с силой зажмурилась, затем глубоко вздохнула и, открыв глаза, поглядела на Винтер.
— Ты себе ничего не повредила?
Винтер пошевелила кистью руки, до сих пор гудевшей от тесного взаимодействия с увесистой кочергой.
— Да пустяки. Пройдет.
— Вот же маленький паршивец! Он так мог прикончить кого-нибудь.
— На самом деле, думаю, он хотел прикончить тебя.
Джейн хихикнула.
— Да уж догадалась. Трюк с кочергой, кстати, был хорош. Я уже говорила тебе спасибо?
Не совсем.
— Спасибо.
Джейн провела рукой по растрепанным коротким волосам, растрепав их еще сильнее:
— Извини. Не каждый день мальчонка на голову ниже пытается выстрелить мне в спину.
— Никогда бы не подумала, — искренне призналась Винтер. — Мне показалось, что для Чокнутой Джейн это в порядке вещей.
— Перестань, — пробормотала Джейн. — Хватит того, что меня кличут так Кривой Сэл и прочая братия.
Перехватив усмешку Винтер, она поспешила сменить тему:
— Ну а ты? Что случилось с тихоней, которая боялась даже вывернуть ведро навоза на голову Мэри Эллен Тодд? Ты что, брала уроки фехтования кочергой?
— М-м… не совсем, — отозвалась Винтер.
— Ты говорила, что это долгая история.
— Так и есть.
— Что ж, — сказала Джейн, — обход еще не закончен, и времени у нас хоть отбавляй.
Когда они вернулись, день уже склонялся к вечеру, и Винтер успела изложить почти все, что произошло с ней за эти три года. Сбивчивый рассказ то и дело прерывался разговорами, которые Джейн вела со встречными купцами, торговками рыбой и прочими обитателями Доков. Пару раз Винтер приходилось умолкать надолго, потому что к Джейн обращались с просьбой что-нибудь уладить: там покосившийся дом кренится на соседнее строение и домовладельцы несут убытки, здесь в партии товара каким-то образом очутилась дохлая рыбина. Каждый раз заинтересованные стороны считали совершенно естественным обратиться к Джейн с просьбой рассудить их — и принимали ее решение куда благосклонней, чем Кривой Сэл.
Эти перерывы помогли Винтер упорядочить свою историю. В основном она рассказывала Джейн чистую правду, но постаралась особо не распространяться о своем личном участии в событиях и ни словом не упомянула Феор, чудесное исцеление Бобби или ту кошмарную ночь в храме, затерянном в глубине Большого Десола. После недолгой внутренней борьбы она решила умолчать и о том, что поручил ей Янус: «Мне нужно еще самой разобраться, что к чему. Джейн можно будет просветить и позже».
Джейн слушала, и глаза ее становились всё круглее. В конце концов она перестала обращать внимание на приветственные оклики, звучавшие на каждом углу, и целиком сосредоточилась на рассказе Винтер. Когда они наконец подошли к запертой двери четырехэтажных владений Джейн, та резко остановилась и вперила в подругу горящий недоверчивый взгляд.
— Это же не выдумки? — спросила она. — Ты и вправду сбежала от миссис Уилмор и вступила в армию, точь-в-точь как героиня какой-нибудь баллады?
Винтер кивнула.
— А потом служила в этом чертовом Хандаре под командой Вальниха?
— Это вышло само собой, — сказала она. Я отправилась в Хандар, потому что думала, что там проще всего будет скрыться. Не моя вина, что хандараи решили устроить революцию.
— Ты и впрямь это сделала, — проговорила Джейн. Мать твою, да просто не верится!
Издав восторженный вопль, она притянула Винтер к себе и сгребла в медвежьи объятья. Винтер на миг замерла, но затем обняла ее в ответ.
— Бог ты мой, — выдохнула Джейн, — я‑то представляла сорванцом себя, а ведь это ты истоптала весь чертов Хандар, питаясь обезьяньими мозгами!
— В Хандаре нет обезьян, — довольно невнятно отозвалась Винтер. Жуки есть. Хандараи обожают есть жуков. И еще змеи, которые живут в каналах. Их обмазывают глиной, запекают и…
— Хватит! — взмолилась Джейн. — Я нагуляла отменный аппетит и совсем не горю желанием его испортить. Надеюсь, говядину и свинину вы там тоже ели?
— Крайне редко, — ответила Винтер. — Как правило, нам доставалась баранина. Хотела бы я больше никогда в жизни не увидеть ни единого барана, все равно, живого или вареного.
— Ну так пойдем. Отведаешь неповторимый ворданайский деликатес, который я называю «свинина, недожаренная с одной стороны и обугленная с другой»: Нелли, что хозяйничает в кухне, еще только учится своему ремеслу, хотя и старается вовсю. — Джейн покачала головой. Представляю, как расскажу девчонкам, что ты служила в Хандаре. То-то они удивятся!
— Нет!
Винтер выкрикнула это с такой силой, что они обе опешили. Джейн умолкла.
— Никому об этом не говори, — продолжала Винтер, лишь сейчас осознав, чем рискует.
«Если пойдет слух, что в Первом колониальном служит женщина, переодетая мужчиной, я никогда больше не смогу туда вернуться». При одной мысли, что придется до конца дней носить платья, ее охватил панический ужас, и воротник вдруг сдавил шею, точно раскаленный обруч. Никогда прежде ей и в голову не приходило, что она может не доверять Джейн.
— Пожалуйста, — только и сумела выговорить она.
Вновь наступило натянутое молчание. Джейн кашлянула.
— Что ж, — сказала она, — твое право.
— Спасибо. — Невидимые тиски, сдавившие горло Винтер, разжались. — Прости. Мне нужно было… что-то сказать. Я потом объясню…
— Не бери в голову, — перебила Джейн. — У нас тут принято никого не расспрашивать о прошлом, если только сами не захотят рассказать. Меньше проливается слез.
Она улыбнулась:
— Пожалуй, придется развлечь девчонок рассказом о том, как ты спасла мою жизнь, не дав пасть от руки малютки Джима Беллоуза.
Ответная улыбка Винтер была слабой, но исполненной благодарности.
— Честно говоря, не уверена, что он вообще попал бы в тебя. Разве что по чистой случайности.
— Скорей всего, ты права, — согласилась Джейн, — но ведь им об этом знать незачем.
Ужин в доме Джейн — Винтер до сих пор не была уверена, как правильно именовать это место: резиденция, казарма, коммуна? — растягивался надолго. Соединенные проходом кухня и трапезная не могли разом вместить всех желающих, так что девушки являлись посменно, а повара суетились на кухне под не слишком уверенным командованием Нелли, «старавшейся вовсю».
В трапезной, которую устроили из нескольких смежных кабинетов, выломав лишние стены, толкались, ели, болтали и смеялись десятки юных особ женского пола в пестрых обносках. Еду подавали на разномастных глиняных и деревянных тарелках, столовые приборы были явно добыты в лавке старьевщика, причем не в одной, а то и на свалке. Насколько сумела понять Винтер, стайки девушек приходили ужинать, когда им вздумается, расправлялись со своей порцией и уходили, освобождая место другим страждущим.
Джейн царила над этой суетой, словно средневековый сюзерен, восседая за самым высоким столом в обществе нескольких девушек постарше. Винтер досталось место но правую руку от нее, что вызвало не один косой взгляд. Но Джейн тотчас принялась рассказывать о том, что произошло в лачуге Кривого Сэла, и ее слова разрядили напряженную обстановку. Абби, судя по всему, исполнявшая роль первого помощника Джейн, сидела слева от нее. Среди прочих Винтер узнала Бекку и Крис, с которыми познакомилась, когда ее захватили в плен; также ее представили невысокой, говорившей крайне тихо девушке по имени Мин и тощей, как палка, Винни, с виду немногим младше самой Винтер. Все четверо, похоже, тоже были помощницами Джейн, и присутствие Винтер за высоким столом явно значило, что и она добавлена к их числу.
Еда оказалась именно такой, как обещала — или грозилась — Джейн: простая, обильная, с таким количеством мяса и рыбы, какого Винтер никогда не приходилось видеть ни в приюте миссис Уилмор, ни в армии. Хлеб тоже имелся в избытке — горы свежеиспеченных, еще пышущих жаром буханок.
Винтер проглотила свою порцию и взяла добавку. Армейская жизнь приучила ее к тому, что обилие пищи — явление весьма недолгое, а потому, если уж подвернулся случай наесться впрок, лучше его не упускать. Джейн также с аппетитом набросилась на содержимое своей тарелки, хотя попутно умудрялась шепотом о чем-то беседовать с Абби. Винтер сдержала любопытство, однако заметила, что в самый разгар трапезы Абби поднялась и вышла, оставив на тарелке половину своей порции.
Когда первый голод был утолен, в голове у Винтер навязчиво завертелись кое-какие вопросы. Джейн увлеченно исполняла роль хозяйки дома, громко окликала то одну, то другую девушку и порой разражалась хохотом, услышав шутку в ответ. Мин доложила о сегодняшних трудах — на ней, судя по докладу, лежала забота о питании и прочих нуждах младших; Джейн слушала внимательно, время от времени давая какие-либо указания.
Откуда все это берется? Кормят здесь обильнее, чем ее когда-либо кормили в армии, и еда уж верно лучше безвкусных помоев, которые производила кухня миссис Уилмор. Каким образом Джейн оплачивает эту кормежку? И, раз уж на то пошло, откуда вообще взялись эти девчонки? Абби упоминала, что Джейн опекает сирот и бродяжек, но неужели все это ее подопечные?
Ужин продолжался, и беспокойство Винтер постепенно перерастало в нешуточную тревогу. «В конце концов, Янус не просто так послал меня именно сюда, а ведь он теперь министр юстиции. Неужели Джейн командует бандой грабителей?» Она, правда, с трудом представляла себе банду из двенадцатилетних беспечно щебечущих девиц — но, с другой стороны, что она знает о бандах? Среди беспризорных детей Эш-Катариона наверняка встречались и воры, и грабители, но Винтер трудно было представить, чтобы они вот так собирались за общим столом.
Тут у нее мелькнула другая мысль — и Винтер больно прикусила губу. Для девушек, собравшихся под одним кровом, всегда есть по меньшей мере один верный способ заработать на пропитание… Нет. Решительно нет. Джейн ни за что на свете не ввязалась бы в такое. Ее нравственные принципы всегда отличались некоторой избирательностью, однако были границы, которых она никогда бы не позволила себе перейти. Никогда.
К концу трапезы Винтер стало совсем неуютно. Вокруг болтали без умолку, но разговоры не задевали и не вовлекали ее — так бегущая вода равнодушно обходит камень, одиноко торчащий среди реки. Это было до отвращения похоже на те давние времена в роте Дэвиса, когда Святоша Винтер получала и торопливо съедала в одиночестве свою скудную порцию, покуда мужчины вокруг перебрасывались шутками и хвалились пьяными и постельными подвигами. Здесь шутки, конечно, были другие, но дух товарищества в людной трапезной товарищества, к которому Винтер не была причастна, — витал тот же самый. И она угрюмо ковырялась в давно остывших кусочках сала и овощей на дне тарелки.
Чья-то рука легла на ее плечо — и Винтер, подняв голову, увидела, что ей улыбается Джейн.
— Что-то я уже наелась, — сообщила она. — Пойдем наверх.
— Я хотела… — начала Винтер.
— Кое о чем спросить. — Джейн едва слышно вздохнула, и улыбка ее погасла. — Я знаю.
Спальня Джейн располагалась на самом верху, в одном из углов здания, где солнце светило в окна с двух сторон. У самой комнаты они обнаружили Абби, которая пыталась закрыть дверь, поддев ее одним пальцем, — нелегкое дело, когда несешь в руках внушительную охапку одежды.
— Прошу прощенья, — пробормотала она и попятилась к стене, чтобы дать им пройти.
Винтер заподозрила, что спальню Джейн в свое время увеличили тем же способом, что и трапезную — выломав несколько внутренних стен, — но здесь, по крайней мере, попытались это скрыть. Пол застилали, перекрывая друг друга, с полдюжины ковриков различного качества и возраста; массивный дубовый стол в углу был завален бумагами. Стены были завешены разноцветными тканями, чтобы скрыть осыпавшуюся штукатурку. Пара тяжелых сундуков с откинутыми крышками заменяла Джейн гардероб, а огромный матрас, изначально предназначенный для кровати с балдахином, попросту лежал на полу, прикрытый чистой, по изрядно потертой простыней.
— Вот тебе мой дворец, — объявила Джейн, выразительно разведя руками. — Нравится?
— Я два года прожила в армейских палатках, отозвалась Винтер, закрывая за собой дверь. — Спать под крышей для меня уже роскошь.
Она замялась:
— Надеюсь, никто не станет…
— Подслушивать под дверью, приставив к ней стакан? Не беспокойся.
Винтер позволила себе немного расслабиться.
— Давно ты здесь живешь?
— Чуть больше года, — ответила Джейн. — Но кажется, что дольше.
— Ты неплохо устроилась.
— Я умею устраиваться, — подмигнула Джейн и направилась к небольшому буфету, стоявшему возле массивного стола.
Достав закупоренную бутылку и пару слегка припорошенных пылью бокалов, она зазывно помахала своей добычей:
— Выпьем?
Винтер кивнула. Пока Джейн разливала вино, она отошла к окну и отдернула занавеску. Был летний вечер, и солнце еще только садилось, окрашивая грязные закопченные улицы Доков прихотливым багряночерным узором. Тут и там уже горели свечи и факелы, но их было немного. Окно выходило на север, а дом, где обитала Джейн, был намного выше своих соседей, так что из окна были видны как на ладони и река, и городские кварталы на дальнем берегу. Залитый светом Остров издалека казался громадным кораблем.
Джейн, бесшумно ступая, подошла к Винтер и вложила в ее руку бокал. Винтер не глядя отпила — и была приятно удивлена. «Впрочем, любое ворданайское вино будет превосходно на вкус после хандарайского пойла». Припомнив, что ей доводилось пить в Хандаре, она невольно скривилась.
— Не нравится? — Джейн пригубила свой бокал. — Что верно, то верно, урожай не из лучших, но…
— Вино прекрасно. — Винтер повернулась к ней. — Я должна тебя спросить. Чем ты здесь занимаешься? Откуда взялись все эти девочки? Как ты умудряешься прокормить такую ораву?
— Чудно, если задуматься. — Джейн повертела в руке бокал, не отрывая от него глаз. Винтер мимоходом отметила, что сейчас, когда они остались одни, из речи Джейн совершенно исчезли вульгарные словечки. — Это… примерно то же, что у тебя. Долгая история.
— Думаю, время у нас есть, — заметила Винтер.
— Полагаю, да. — Джейн глубоко вздохнула. — Большинство девчонок, как и мы с тобой, из «Тюрьмы миссис Уилмор».
— Что?!
— Я вернулась туда после того, как сбежала от Ганхайда, — сказала Джейн. Мне нужно было где-то отсидеться, пока меня не перестанут искать, — и вот тогда я крепко задумалась. Я‑то сама вырвалась на свободу, но другие остались в «тюрьме», и их ждала та же участь: быть отданными в жены любому скоту, который явится к миссис Уилмор за «невестой».
— Значит, ты вернулась.
Да.
— И устроила… побег?
В приюте жило никак не меньше трех сотен воспитанниц. Винтер попыталась представить, как все они тайно, одна за другой, выбираются из дома, прячась от бдительного взора воспитательниц и надзирателей…
— Вроде того. — Джейн почесала затылок и слегка покраснела. — Хотя это была скорее революция.
— Революция? И тебя не схватили? Как же тебе удалось спастись?
— Я и не пыталась.
Джейн, внезапно исполнившись решимости, разом проглотила все вино, что оставалось в бокале.
— Вначале, только добравшись до «тюрьмы», я все пряталась в кустах и за живыми изгородями, но чем дольше наблюдала за домом, тем чаще мне приходила в голову одна мысль… Да чего бояться-то? Там же ты. И уж верно миссис Уилмор не выставила вокруг дома чертову уйму стражи.
— Но я…
— Да, знаю. — Джейн покачала головой. — Когда я только вернулась туда, мне было так страшно! Несколько дней я только и думала, как пробраться внутрь, чтобы меня не заметили надзирательницы. И конечно, едва сунулась в дом, все пошло прахом. Через пять минут я столкнулась с одной нос к носу. Я готова была броситься наутек, а она вопила как резаная, и вдруг меня осенило: да она же ничто, пустое место! Соплячка с надзирательским шарфом через плечо! Ей, наверное, еще и пятнадцати не было, тощая, как палка. Я просто оттолкнула ее с дороги и пошла дальше.
— Но она же позвала воспитательниц?
— Конечно. Вот только к тому времени я уже успела переговорить с девчонками в спальнях. Так что с одной стороны были пять старух с ивовыми прутами, а с другой — пара сотен разъяренных девиц. — Джейн ухмыльнулась. — Они только глянули на нас — и тут же заперлись в своих кабинетах.
Винтер не выдержала и расхохоталась. Если задуматься, Джейн была совершенно права. Нравственный авторитет миссис Уилмор был всегда настолько всеподавляющ, что она казалась античным божеством на вершине горы, которое по своей прихоти одаряет милостями либо обрушивает на грешников небесную кару. Чепуха — конечно же, миссис Уилмор была самым обычным человеком. «Желчная злобная старуха — вот кто она такая». Даже теперь, когда и «тюрьма», и ее владычица остались в далеком прошлом, эта мысль овеяла Винтер дерзким дуновением свободы.
— И тогда вы просто ушли из приюта, — вслух сказала она.
Джейн кивнула.
— Да, именно так. Просто ушли. Я сказала девчонкам, что позабочусь обо всех, кто захочет пойти со мной. Одни все-таки решили остаться, другие бросились наутек и пропали из виду, но остальные… — Она взмахом руки обвела комнату, под которой кипела и бурлила пестрая жизнь коммуны.
Должно быть, это произошло уже после побега Бобби. Капрал не особо распространялась о своей прежней жизни в «тюрьме», но уж о таком событии наверняка не промолчала бы.
— И у тебя уже был готов для них этот дом? — спросила Винтер.
Что?! Нет, конечно! Бог ты мой, ну и хлебнули же мы лиха поначалу! Целую неделю ночевали в болотах за Канавами и полночи глаз не смыкали, с факелами и дубинками сторожили лагерь от бандитов и насильников. Я тогда и понятия не имела, что делать. Все это появилось позже.
Винтер снова расхохоталась. В этом была вся Джейн — совершить нечто дерзкое, блестящее, умопомрачительное, но при этом понятия не иметь, что делать с последствиями. «Сначала ныряй, а потом уж думай, насколько там глубоко». Она допила вино, огляделась в поисках бутылки — и только тогда осознала, что Джейн умолкла.
— Джейн?
Подруга неотрывно смотрела на свои руки, перекатывая пустой бокал из одной в другую. Одинокая алая капелька катилась и катилась по кругу под самым ободком, но так и не могла выскользнуть наружу.
— Извини, — пробормотала Винтер. — Не стоило мне смеяться. Наверное, это было ужасно.
— Что? А, нет. — Джейн покачала головой. — Ничего страшного. Если подумать, это и впрямь было до чертиков смешно. Я просто… металась от одного к другому, искала спасения от жандармов, бандитов, голодной смерти. Вместе с парой сотен девчонок, которые целиком полагались только на меня, на то, что я уберегу их от беды и придумаю, как накормить.
Винтер сочувственно поежилась. Мыслями она вернулась к своей первой вылазке с седьмой ротой, идиотской выходке Д’Врие и внезапно обрушившемуся на нее осознанию того, что теперь она в ответе за этих людей. Клубы порохового дыма и душераздирающие крики, треск мушкетных выстрелов, бьющиеся в смертном ужасе кони…
— Я едва не бросила их, — очень тихо сказала Джейн. — Там, в болотах. Я стояла на часах — и вдруг подумала, что могу же просто взять и уйти. И больше не нужно будет ломать голову, как быть дальше.
— Но ты не ушла.
— Я хотела. Очень хотела. Или просто забрести подальше в болота, заблудиться, ухнуть в какую-нибудь яму и даже не пытаться оттуда выбраться. Вся эта возня казалась такой… бессмысленной.
Наступило долгое молчание. Джейн все так же вертела в руках бокал. Винтер осторожно — все-таки слишком давно она ни к кому не прикасалась по собственной воле — протянула руку и положила ей на плечо.
— И все же ты справилась. Ты победила. — Она легонько похлопала Джейн по плечу, всей душой надеясь, что этот жест получился ободряющим, как ему и положено. — Ты одолела Ганхайда и миссис Уилмор, ты всего добилась. Оглянись вокруг — все это твоя заслуга!
— Ты не понимаешь, — безжизненно проговорила Джейн. — Я совсем не хотела… я думала…
Она судорожно сглотнула. Винтер, не зная, что сказать, промолчала.
— Я не собиралась устраивать революцию в «Тюрьме миссис Уилмор», — наконец вымолвила Джейн. — У меня и в мыслях такого не было. Я пришла туда за тобой.
Ох.
Винтер на долю секунды зажмурилась.
— Каждый день, с тех пор как сбежала от Ганхайда, я думала о тебе, о том, что ты осталась в «тюрьме», и… о том, что сделают с тобой рано или поздно. Я не могла не вернуться! Вот только вышло это не сразу, потому что нужно было скрываться, а потом…
— А потом меня в «тюрьме» уже не было, — проговорила Винтер.
Чувство вины со всей силой обрушилось на нее, тисками сдавив горло. Все эти годы она считала себя предательницей из-за того, что не сумела той ночью освободить Джейн. Проклинала свою трусость… но то, что случилось потом, было еще хуже. «Я бежала в Хандар, будто за мной гнались все демоны преисподней. Мне никогда даже в голову не приходило вернуться за Джейн, помочь ей спастись от Ганхайда, вызволить других девушек, которые остались в „тюрьме“. Я просто бежала без оглядки, пока не нашла место, где, казалось, никто не сможет меня отыскать».
— Хорошо, что ты оттуда сбежала, — сказала Джейн, по-прежнему неотрывно глядя на свой бокал и не замечая душевных терзаний Винтер. — Тошно думать, что ты могла бы хоть на минуту дольше задержаться в этой дыре. И все же, когда я вернулась и мне сказали, что ты исчезла и никто понятия не имеет, куда ты могла деться…
Она стиснула бокал с такой силой, будто намеревалась раздавить его о ладонь.
— Прости меня, — шепотом проговорила Винтер.
— Не надо. Я ведь уже сказала, что ни в чем тебя не виню. Ты поступила так, как должна была поступить.
— Прости. — Казалось, сейчас она только и была способна, что повторять это слово. — Джейн, я…
— Хватит извиняться!
— Но…
Джейн развернулась, схватила ее за плечи и рывком притянула к себе. Винтер с силой зажмурилась, сжалась, непроизвольно ожидая удара, но вместо этого Джейн впилась губами в ее губы.
Поцелуй длился целую вечность. Она ощущала вкус выпитого Джейн вина, вдыхала запах ее кожи, осознавала щекочущий холодок слезинки, что скатилась по щеке Джейн и остановилась на кончике носа Винтер. Руки Джейн соскользнули по ее спине и сомкнулись ниже талии, теснее прижав их друг к другу, и сквозь слои одежды она чувствовала жар, исходивший от тела подруги.
Наконец та отстранилась, тяжело дыша, но так и не разомкнула рук. Винтер била дрожь, а голова кружилась, словно она выпила не один-единственный бокал вина, а всю бутылку.
— Все хорошо, — проговорила Джейн. — Ты здесь, а прочее уже неважно.
Она лишь кивнула, зачарованно глядя в колдовские зеленые глаза.
Наконец это бесконечно долгое мгновение завершилось. Мышца в ноге Винтер, изнуренная долгим хождением по улицам, выбрала именно этот миг, чтобы возвестить о своем недовольстве резкой судорогой; она пошатнулась и едва не упала. Джейн поддержала ее и увлекла к матрасу. Винтер с шумом плюхнулась, и Джейн упала рядом, потянулась, закинув руки над головой и по-кошачьи выгнув спину.
— Боже, — выдохнула она. — Знаешь, стоило рассказать об этом, и мне сразу полегчало.
— Мне нужно… — Винтер помотала головой, все еще преодолевая дурноту. Мягкий матрас показался ей вдруг необыкновенно притягательным. — …поспать, я думаю. День был долгий. Может, у вас найдется свободная койка?
Джейн искоса поглядела на нее.
— Я могу сказать девчонкам, чтобы приготовили для тебя комнату. Места у нас хватает.
— Спасибо.
— Или, — продолжала Джейн, — ты можешь остаться здесь.
— Здесь?
Наступила долгая неловкая пауза — Винтер озиралась, пытаясь отыскать взглядом запасной тюфяк. И только потом до нее дошло, что имела в виду Джейн:
— А… здесь, с тобой.
Джейн опять улыбнулась:
— Да, здесь, как ты и сказала, со мной.
В глубине души Винтер отчаянно захотелось согласиться. Ее тело до сих пор ныло при воспоминании о том, как Джейн прижималась к ней, — и это чувство не имело ничего общего с утомительным хождением но городу. И однако она не могла побороть панический страх, который всколыхнулся при одной мысли об этом, — глубоко въевшаяся потребность бежать от какой бы то ни было близости.
— Я… не могу, — после паузы пробормотала она.
Джейн бесстрастно кивнула. Винтер испытующе вгляделась в ее лицо. Не подумай, что я не хочу, — неловко выговорила она. — Хочу, и… именно с тобой. Просто… не сейчас. Мне трудно… прости…
Я же сказала — перестань извиняться! — прикрикнула на нее Джейн. — Ей-же-ей, ничего страшного.
Просто я… устала. — Винтер сделала глубокий вдох и наконец взяла себя в руки. — Дай мне время привыкнуть ко всему.
Конечно. — Джейн поднялась и протянула ей руку. — Пошли. Найдем тебе комнату.
Винтер осторожно взялась за предложенную руку и позволила вывести себя в коридор, пошатываясь на ходу, точно пьянчужка, которую милосердно уводят из таверны.
Она едва разглядела комнату, в которую ее привели, едва помнила, как разделась. Наверное, никогда еще она не спала так сладко — крепким глубоким сном, в котором не было ни единого кошмара.
Маркус
Тяжелая карета жандармерии с грохотом катилась по Четвертому проспекту, направляясь к пересечению с улицей Святого Дромина. Маркус отдернул занавеску, чтобы смотреть на проплывающие мимо здания, и спрашивал сам себя, какого черта он творит.
Здесь, по крайней мере, ему не требовалась вооруженная охрана. Он ехал по северной оконечности той обширной части столицы, которая именовалась Северным берегом. Этот район находился слишком далеко от Мостовой улицы и Острова, чтобы претендовать на подлинную фешенебельность, но все же был надежно огражден от многолюдной толкотни Южного берега и нищеты Старого города. Дома здесь были просторные, низкие, с ухоженными дворами, цветочными садами, куртинами ив и берез. Сами жилища располагались в отдалении от шумных улиц, укрытые сенью деревьев и отделенные от суеты посыпанными гравием подъездными аллеями, а к тем с обеих сторон примыкали конюшни и каретные сараи. Обитали здесь более или менее зажиточные купцы, к каким принадлежал и отец Маркуса, либо же самые известные и высокооплачиваемые мастера и ремесленники.
На этот раз в поездке его сопровождали только кучер и шестовой Эйзен, едва освободившийся из-под опеки эскулапов. Впрочем, судя по виду, забота врачей не повредила бы ему и сейчас: левая рука молодого человека покоилась на холщовой перевязи, щедро обмотанная бинтами. При взгляде на Эйзена Маркусу вспомнился Адрехт, лишившийся руки из-за подобного ранения, полученного в Велте-эн-Тселике. Маркус подавил дрожь.
— Эйзен, — сказал он, — ты уверен, что хочешь так скоро вернуться к службе? Если дело в деньгах, я могу устроить…
Нет, сэр… то есть да, сэр, уверен, и дело вовсе не в деньгах. Просто я не люблю сидеть без дела, сэр. — Эйзен потрогал перебинтованную руку. — Доктор сказал, она заживет в два счета. Кость не задета, и рана, можно сказать, пустячная. И как только меня развезло из-за такой ерунды?
— Потрясение, — объяснил Маркус. — Такое случается с теми, кого подстрелили впервые в жизни. Это не твоя вина. И тебе вовсе незачем было отправляться со мной.
— Вице-капитан Гифорт велел присмотреть за вами, сэр, — ответил Эйзен таким тоном, как будто это все объясняло.
Интересно, подумал Маркус, чем вызвано такое рвение — порывом души или обычным стремлением умаслить нового капитана? Ему никогда не удавалось отличить одно от другого. Еще одна проблема, связанная с новой должностью; в Хандаре к нему никто не пытался подольститься. Маркус покачал головой и снова выглянул из окна карсты.
— Ты вырос в городе, Эйзен?
— Так точно, сэр, — отозвался шестовой. — По сути, вот прямо здесь.
— В самом деле? — Маркус искоса глянул на него. Служба в жандармерии, тем более в нижнем чине — странный выбор для отпрыска зажиточного семейства.
Эйзен кашлянул.
— В семье прислуги, сэр. Матушка моя была горничной, папаша — кучером. Подросши, я помогал на псарне, а потом мне это обрыдло, и я записался в зеленые мундиры.
Понятно… — Маркус помолчал. — Сколько же тебе лет?
— Двадцать три, сэр.
«Значит, в том году, когда случился пожар, ему исполнилось четыре. Почти ровесник Элли». Карета дернулась, поворачивая за угол, и выкатилась на улицу Святого Дромина.
В прошлое.
Улица развернулась перед Маркусом, как ожившее воспоминание, словно он в один миг перенесся на много лет назад. Приметы минувших дней мелькали за окошками кареты: береза, откуда он свалился, когда ему было десять, и лишь чудом не разбил голову; заросли малины, где обнаружил кошку, лелеявшую своих котят; полоса мостовой, где ему давали первый урок верховой езды…
Он постучал по стенке, и карета, замедлив ход, остановилась. Не сознавая, что делает, Маркус выскочил на мостовую, и Эйзен неуклюже последовал за ним.
Здесь даже пахло так же, как много лет назад. Маркус вдохнул полной грудью, ощущая смешанные запахи травы со скошенной лужайки и свежего конского навоза, тут и там украшавшего мостовую. Мимо с грохотом катились другие кареты, далеко объезжая громоздкий экипаж жандармерии, редкие прохожие с любопытством глазели на Маркуса. Он не обращал на них ни малейшего внимания.
— Давненько не были дома, сэр? спросил Эйзен, стоявший рядом с ним.
— Девятнадцать лет, — ответил Маркус. — Около того.
Эйзен негромко присвистнул.
— Не заблудитесь?
Нет, конечно. — Маркус указал вперед. — Наш дом стоял вон там, сразу за этими березами.
Из четырех деревьев остались три, и с тех пор они заметно подросли, но все же Маркус узнал их с первого взгляда. Эти березы принадлежали Уэйнрайтам, а с детьми Уэйнрайтов он играл почти каждый день в недолгий перерыв между занятиями и ужином. Вероника Уэйнрайт была первой девушкой, которую он поцеловал — в темноте, за дровяным сараем ее отца. Ему было шестнадцать, и на следующий день он уезжал в военную академию. В глазах Вероники блестели слезы, и Маркус обещал, что непременно вернется и женится на ней после того, как закончит учебу и станет офицером.
Он не вспоминал об этом вечере много лет. Правду сказать, он вообще ни о чем не вспоминал. После пожара затолкал все детские и юношеские воспоминания в самый дальний и пыльный чулан памяти, запер дверь и выбросил ключи, надеясь отогнать невыносимую боль. Возвращение сюда, на улицу Святого Дромина, распахнуло дверь воображаемого чулана, и Маркус вдруг изумленно осознал, что вспоминать прошлое уже не так мучительно, как было когда-то.
Он прибавил шаг, спеша миновать знакомые березы, — и вот уже вышел туда, где много лет назад располагалось жилище семье Д’Ивуар. В его сознании боролись два противоречивых образа. Один — дом, каким он был всегда и каким Маркус видел его в последний раз: каменные стены, густо увитые плющом, и старинные витражные окна, которые отец предпочитал всяческим современным новинкам. Другой сложился за годы, прошедшие после пожара: рухнувшие перекрытия, обгорелые балки, груды черного от копоти камня.
Вместо этого перед ним предстало совершенно другое строение. Оно было заметно просторней прежнего особняка Д’Ивуаров, квадратное, с более высокими потолками, большими стеклянными окнами и широким арочным входом. Двор остался прежним, даже древний дуб все так же простирал огромную ветку над крышей, но старый дом бесцеремонно заменили другим. С минуту Маркус, моргая, не отрывал глаз от этого зрелища.
Разумеется, это другой дом. Какой же он дурак. Особняк сгорел, но хорошие земельные участки в столице никогда не пустовали подолгу. Кто-то купил землю, расчистил пожарище и возвел свое собственное жилище. Маркус смутно надеялся на возможность пошарить в руинах, быть может, обнаружить нечто, ускользнувшее от внимания других, — но эта надежда была, конечно же, нелепа. После стольких лет не осталось даже самих развалин.
«Ионково сказал мне прийти сюда. Почему?»
Возможно, приспешник Черных всего лишь хотел посмеяться над Маркусом.
«Нет, на него это не похоже. Он явно желал, чтобы я что-то здесь обнаружил. Но что?»
— Так какого же черта я здесь делаю? — пробормотал Маркус.
— Сэр?
Он потряс головой и обернулся к Эйзену, смутившись, что ненароком заговорил вслух.
— Так, ничего. Мне казалось, здесь могли остаться какие-нибудь следы. Глупо, что еще скажешь.
— Мне очень жаль, сэр. Вам, верно, нелегко.
Маркус повернулся, окинул взглядом соседние дома.
— И местные вряд ли что-нибудь помнят о том пожаре…
«Зачем же тогда я здесь, зачем?»
Отчаянно хотелось вернуться в камеру и кулаками вбить ухмылку Ионково тому в глотку. «Ему что-то известно, но, кроме загадок, я от него ничего не дождусь».
— Сэр, вы ищете сведения о том пожаре?
— Да, наверное. — Маркус пожал плечами, пав духом из-за неудачи. — Вот только сомневаюсь, что можно хоть что-нибудь найти.
— Гм, — сказал Эйзен. — Есть у меня одна мысль, сэр.
«Скрипач» занимал достойное место на углу Четвертого проспекта и улицы Святого Дромина. Не таверна или кабак, но настоящий трактир старого образца; не столько питейное заведение, сколько своего рода клуб для респектабельных местных жителей. Старинное кирпичное здание носило следы многочисленных ремонтов, и его ветхие стены тут и там увивали побеги плюща. Входная дверь была распахнута настежь, но Эйзен, шедший первым, задержался у порога и здоровой рукой указал на стену:
— Видите, сэр?
Маркус вгляделся пристальнее. Небольшая, сильно потертая бронзовая табличка гласила: «Штаб-квартира 17‑й Его Величества волонтерской пожарной части. Осн. в 1130 г. Милости Господней».
— Мой дядя служил в двадцать четвертой роте, — сказал Эйзен, — дальше, за Дном. Он всегда говорил, что пошел в пожарные главным образом для того, чтобы спокойно проводить вечера подальше от своего семейства. В наши дни пожары к северу от реки случаются куда реже. Так вот, дядя рассказывал, что в каждой пожарной части непременно есть какой-нибудь старикан, который прослужил на своем месте добрых полсотни лет и в два счета поведает все о любом пожаре, потушенном в его смену.
— Стоит попробовать, — согласился Маркус, хотя в глубине души полагал, что хвататься за такую соломинку — дело безнадежное. — Идем, поищем местных пожарных.
Вслед за Эйзеном он вошел в общую залу, что была совсем не похожа на привычные Маркусу хандарайские харчевни: большие устойчивые столы, натертые до ослепительного блеска, на полу вместо досок и опилок настоящий добротный ковер. При виде ковра Маркус запнулся, попятился с некоторым смущением и поспешил воспользоваться поставленной у входа скребницей.
Была середина дня, и лишь немногие столы оказались заняты посетителями — в основном тесными группками стариков; они выглядели так, словно никогда не покидали этого заведения. Эйзен направился к обширной покрытой рубцами стойке из дерева, потемневшего от мастики и полировочной пасты, и обменялся несколькими словами с почтенным господином в очках, что обретался по ту сторону стойки. К Маркусу шестовой вернулся, расплывшись в улыбке.
— Нам повезло, сэр! Он точно знал, с кем нам нужно потолковать. Идемте.
Они прошли в другую, смежную с общей, залу, где вдоль стен протянулись книжные полки с разрозненными растрепанными томами. Здесь посетителей было всего трое — они разместились за круглым столом, явно слишком просторным для такой скромной компании. Еще одна табличка сообщала, что стол зарезервирован для семнадцатой пожарной части.
Двое из сидевших за столом были младше Маркуса, лет по двадцать с небольшим, зато третий почти идеально соответствовал описанию, данному Эйзеном. Он согнулся над высоким бокалом, склонив голову, словно шее не под силу было поддерживать ее тяжесть, пальцы, обхватившие бокал, были тощие, как спички, и покрыты бурыми пятнами. Лысая макушка его возвышалась над венчиком снежно-белых волос, точно одинокая гора над полосой леса. Когда Маркус остановился у стола и кашлянул, старик поднял голову, и стало видно, что в его темных, глубоко запавших глазах светится живой ум.
— Вы из семнадцатой пожарной части? — борясь с неловкостью, спросил Маркус.
Старик поджал губы, но ничего не ответил. Один из молодых парней поднялся, окинул взглядом мундир Маркуса и почтительно кивнул.
— Да, только мы сейчас не на дежурстве, — сказал он. — Что-нибудь случилось?
— Я здесь по личному делу, — пояснил Маркус. — По правде говоря, я надеялся узнать что-либо об одном… случае. О том, что произошло много лет назад.
Парень глянул на старика. Тот перехватил взгляд Маркуса и не стал отводить глаз. Голос у него оказался неожиданно низкий и сильный, словно прожитые годы лишь отшлифовали его звучание.
— Так вы, стало быть, новый капитан жандармерии? Д’Ивуар?
Маркус кивнул. Молодые пожарные переглянулись — они явно не определили его чин.
— Я все гадал, заглянете ли вы сюда, — проговорил старик. — Присядьте, чего уж там.
— Шестовой Эйзен, — сказал Маркус, — не будешь ли ты так любезен угостить этих господ выпивкой?
— Само собой, сэр.
Эйзен протянул руку, и оба парня, еще разок оглянувшись на капитана, последовали за ним. Маркус отодвинул громоздкое кресло и опустился в него, вызвав протестующий скрип престарелой кожаной обивки.
— Маркус Д’Ивуар, — представился он.
— Хэнк, — отозвался старик. — Или Генри, ежели но полной форме. Генри Мэтью.
— Вы сказали, что ждали моего появления.
— Приходило в голову, — пожал плечами старик. — Видел ваше имя в газетах, вот и прикинул, что вы захотите посетить эти места. Давненько же вас тут не было.
— Я был далеко отсюда, — сказал Маркус. В Хандаре.
Хэнк понимающе кивнул.
— И возвращаться вам, по сути, было некуда. Ужасная история.
— Вы там были?
— Ну да. В те годы я был еще в строю. А теперь сижу здесь, позволяю юнцам угощать меня выпивкой и рассказываю всякие байки. — Он постучал пальцем по наполовину опустевшему бокалу и одарил Маркуса морщинистой ухмылкой. — Неплохая жизнь, между нами говоря. Но да, я там был.
— И что произошло?
— А вам разве не сказали?
Почти ничего. Сообщили только, что это был несчастный случай и что никто… не успел выбраться. — Голос Маркуса дрогнул, сорвался, и он с трудом сглотнул, злясь, что не может держать себя в руках.
Хэнк доброжелательно вгляделся в него.
— Хотите выпить?
— Нет, спасибо. Просто расскажите, что произошло.
— Что ж… Говорить о таком непросто. Когда дом загорается, кто-нибудь это обязательно заметит, разве что все спят без задних ног. Люди бегут от огня и выскакивают наружу с другой стороны. Понимаете? Порой, если дом из сухого дерева или забит горючим хламом, он вспыхивает мгновенно и весь разом, точно спичка, а еще бывает, что другого выхода нет и люди оказываются в ловушке. Такое вот невезение.
Маркусу вспомнился пожар в Эш-Катарионе, вспомнились огромные толпы отчаявшихся людей, которые сбивались все теснее, стремясь пробиться через ворота во внутренний город, или же бросались в реку, предпочитая утонуть, чем сгореть заживо. Он опять судорожно сглотнул.
— Не понимаю, к чему вы клоните.
— Дом Д’Ивуаров — ваш дом — был давней постройки, но не из тех, что полыхнут в один миг. Горел он долго. И дверей наружу было полно. Отчего же тогда из него никто не выбрался?
Маркус помотал головой. Лишь сейчас он сообразил, что даже не знал, в какое время суток случился пожар, днем или ночью. Никто не пожелал просветить его, а сам он был только рад избежать подробностей.
— Когда мы прибыли на место, — продолжал Хэнк, — стало ясно, что дом уже не спасти. При первой возможности я повел своих парней внутрь… но пожар был сильный, и от тех, кто там жил, нам удалось найти только обгорелые косточки.
Он увидел лицо Маркуса и покачал головой:
— Извините. Не следовало мне так говорить. К чему я, собственно, клоню: пожар этот был странный.
— То есть как — странный?
— Насколько мы сумели разобрать, огонь занялся сразу в трех местах. Масляная лампа у входной двери, камин неподалеку от черного хода, искра в соломе возле двери в конюшню. Три выхода — три очага возгорания. Такое вот… невезение.
Наступила долгая тишина.
— Вы… уверены? — безжизненным голосом спросил Маркус.
— Когда речь о пожаре, ни в чем нельзя быть уверенным. Однако же я осмотрел там все углы, а еще поговорил с людьми, что сбежались, когда начался пожар. Даже к тому времени у меня за плечами было двадцать лет службы.
— Почему вы никому не рассказали об этом?
— Я рассказал. — Морщинистое лицо Хэнка было непроницаемо. Пошел к жандармам, так и так, говорю, дело нечисто. Меня поспрашивали без особого интереса, а потом какой-то чин заявил, что жандармерия-де больше слышать об этом не хочет, а также не хочет, чтобы об этом услышал кто-нибудь другой. Тут-то я и уяснил, что к чему.
— Но мне-то вы все рассказали, — заметил Маркус.
— Потому что эта история не давала мне покоя, — сказал Хэнк. — И потому что там были ваши родные. К тому же, — лукаво усмехнулся он, — тот, кто велел мне помалкивать, теперь по чину ниже вас. Так что, думаю, вы вправе всё знать.
— Ниже меня по… — Маркус оборвал себя, не договорив. — Понятно.
— Вы уж простите меня, если можете.
- Не извиняйтесь, — пробормотал Маркус, чувствуя, что голова его идет кругом. — Вы мне очень помогли.
Гифорт. Это наверняка был Гифорт.
Вице-капитан фактически командовал жандармерией задолго до того, как случился пожар. Капитаны приходили и уходили, а он оставался, неизменно держа нос по политическому ветру и ведя свой корабль заданным курсом.
Хэнк сказал, что пожар был подстроен. Это никак не мог быть несчастный случай. Кто-то убил его родных. Маму. Отца. Элли. Элли!
Маркус вдруг осознал, что сдерживает дыхание, до боли стиснув кулаки. Усилием воли он вынудил себя расслабиться.
«Это не был несчастный случай».
Неотвязная мысль билась в сознании, словно назойливый стук маятника.
Подстроено.
Три двери — три очага возгорания.
Хладнокровное убийство.
Кто-то убил его сестренку едва ли четырех лет от роду. Маркусу хотелось пронзительно закричать, срывая горло.
Кто? Кто это сделал?
Гифорт знает кто. Или, по крайней мере, ему что-то известно. Вот только у него нет никакой причины откровенничать с Маркусом. Доказательств его причастности нет — только болтовня дряхлого старика. Положение вице-капитана весьма прочно: жандармерии без него не обойтись, и он об этом прекрасно знает. «Неудивительно, что он так держался со мной. Я‑то думал, дело в политике, а он, по всей вероятности, гадал, докопался ли я до истины».
Есть и другой способ добиться своего. «Сделка» с Ионково. Приспешник Черных явно знал достаточно, чтобы отправить Маркуса на улицу Святого Дромина; вполне вероятно, ему известно и все остальное. Вот только он потребует что-либо взамен. «Ради чего в первую очередь меня сюда и отправил». Одни уже настойчивые попытки Ионково вызнать, что именно произошло в Хандаре, говорили яснее слов: рассказывать ему правду опасно.
«Я бы мог обратиться к Янусу…» Мысль о том, чтобы прибегнуть к помощи полковника, отчасти подбодрила Маркуса, но… тогда он вынужден будет признаться, что говорил с пленником, и кто знает, как Янус отнесется к этому признанию?
Дьявол! Бессильный гнев метался в груди, точно обезумевшая белка, лихорадочно искал выхода и не находил. Во рту застыл горький привкус желчи.
— Сэр? — осторожно окликнул шестовой Эйзен.
Маркус моргнул, приходя в себя. Он стоял снаружи, у «Скрипача», упершись ладонью в увитую плющом кирпичную стену. Опустив руку, он обнаружил, что к ладони прилипли крошки пыльной штукатурки.
— Все в порядке, — пробормотал Маркус. — Все в порядке.
— Сэр, вы узнали то, что хотели?
Он с силой зажмурился и помотал головой.
«Понятия не имею».