Укороченное почти на локоть копьё ударило-таки в красно-синюю грудь. Зигфрид ощутил привычную хрусткую отдачу. Древко, прижатое правым локтем к боку, дёрнулось назад. Переломилось. Полетела щепа.
Конечно, тупой лэнс не пробил вражеского доспеха, однако с такой силой вышиб чужака из седла и швырнул наземь, что тот так и остался лежать недвижимым. Меч выпал. Рогатый шлем откатился в сторону.
Пешие слуги кинулись на помощь поверженному господину. Люди-грибы яростно кричали и размахивали оружием. Желтолицые кнехты явно вознамерились отбить павшего рыцаря. Что ж, похвальная верность. Похвальная и самоубийственная.
Зигфрид отбросил обломок копья, вырвал из ножен меч. Взмахнул клинком, проревел:
— В атаку!
Арбалетчики, зарядившие, наконец, самострелы, ударили первыми. Хорошо, метко ударили, в самую гущу врага: два болта свалили сразу трёх человек. Рыцари под предводительством барона обрушились на язычников, подобно смерчу. Раздвинули неровную хлипкую стену копий. Вломились. Врубились…
Кто-то рухнул, сдёрнутый с седла копейным крюком. Кого-то сбили алебардой. Ещё под кем-то срубили коня. Но это уже ничего не решало. Закованные в железо всадники на рослых боевых жеребцах смяли легковооружённую пехоту в считанные секунды. Когда подоспели оруженосцы и слуги, врага оставалось только добить.
Пленных было всего двое. Иноземный рыцарь, оглушённый в самом начале схватки и его слуга-сигнальщик, сопротивлявшийся до самого конца. Желтолицего кнехта свалил удар секиры по каске. Та же секира разнесла вдребезги и раковину-рог.
Зигфрид велел обезоружить пленников и стянуть с них доспехи. Ненадёжные шлемы и лёгкие латы барон отбросил в сторону. Такие доспехи не внушали ему доверия. А вот оружие рыцаря-чужака Зигфрида заинтересовало. Пока пленников приводили в чувство, он с любопытством разглядывал меч недавнего противника.
Сталь была превосходной. Форма клинка — непривычной. Блестящий чуть изогнутый, с односторонней заточкой и скошенным остриём он представлял собой нечто среднее между прямым рыцарским мечом и кривой татарской саблей. Необычайно острое лезвие. Волнистый рисунок отполированного металла вдоль рубящей кромки. Небольшая округлая гарда вместо привычного крестообразного эфеса. На тыльной стороне — зарубки — видимо оставленные вражеским оружием. Удлинённая, предназначенная для двуручного боя, плетённая рукоять. Чёрные лакированные ножны, также обмотанные шёлковыми шнурами…
Второй — короткий — меч иноземца оказался уменьшенной копией длинного клинка. Впрочем, был ли он мечом или всё же являлся удлинённым кинжалом, Зигфрид так и не смог понять. Кроме того, в кармашках на ножнах малого меча-кинжала обнаружился небольшой ножик и длинная острая игла.
— Ваша милость, — к Зигфриду подступил Карл.
— Что? — повернулся к оруженосцу барон.
— Там это… Пленники очухались, ваша милость. Можно начинать…
Язычники, действительно, уже не лежали, а сидели, поджав под себя ноги. Неподвижные и бесстрастные, как каменные истуканы. Невозмутимые жёлтые лица. Полуприкрытые глазки-щёлки.
Начать Зигфрид решил с пленного рыцаря.
— Кто ты? Где твой замок? Кому ты служишь? Что это за страна? Известно ли тебе, где искать татар?
Сначала Зигфрид задавал вопросы по-немецки. Потом вспоминал свои невеликие познания в итальянском, французском и английском: эти языки довольно часто звучали при императорском дворе и на турнирах. Потом попытался связать пару слов на сарацинском наречии, которое Зигфриду довелось слышать во время похода в Святую землю.
Чужеземец молчал. Всем своим видом язычник выражал глубочайшее презрение.
— Что ты ищешь в горах? — терпеливо продолжал Зигфрид. — Почему напал на старого колдуна? Зачем стрелял в моих людей? Для чего дрался со мной? Кому трубил твой слуга?
И — ни звука в ответ.
— Ты слышишь меня?! — рявкнул взбешённый барон.
Конечно, не слышать его чужак не мог. Но и на крик Зигфрида он никак не отреагировал.
Барон яростно размахивал руками, полагаясь больше на жесты, чем на слова. Однако пленник по-прежнему хранил молчание и не шевелился.
— Ты понимаешь?! Хоть что-нибудь?!
Нет, не похоже…
Если чужак и понимал его, то виду не подавал.
Зигфрид сплюнул. Возможно, помогли бы пытки. Но на пытки потребуется время. А его-то сейчас как раз и нет. Следовало поскорее убираться с плато: неизвестно ведь, кому и зачем подавали сигналы язычники. Тащить с собой бесполезных пленников тоже не хотелось. К чему лишняя обуза?
— Ладно, — зло процедил барон. — Мне с тобой возиться недосуг.
И потянул клинок из ножен.
Скрежет стали словно пробудил иноземца. Пленник вскинул голову. В оживших раскосых глазах вспыхнул огонёк. Нет, этот воин не боялся смерти. Скорее, желал её. Чужак встретился взглядом с Зигфридом. Протянул руки то ли в просящем, то ли в требовательном жесте. К мечу протянул! Что-то быстро и отрывисто произнёс на своём напористом гортанном наречии.
Нет, пожалуй, просить он не умел, но требовать чего-то сейчас, в его положении! И тем более оружие требовать!
Каков наглец! Зигфрид почувствовал, как в жилах вскипает кровь, как боевой задор и весёлая злость вновь кружит голову.
— Что, драться хочешь? Ещё одного поединка хочешь?
А собственно, почему бы и нет? В конце концов, убивать безоружного пленника — недостойный и неблагородный поступок. А вот зарубить надменного чужака в руках которого будет меч — совсем другое дело. Даже если воспользоваться этим мечом он не успеет.
— Ваша милость, — сунулся было с непрошенными советами встревоженный оруженосец.
— Молчать! — осадил Карла Зигфрид. Приказал, не оборачиваясь: — Вернуть ему оружие.
— Но ваша милость…
— Я что сказал?!
Больше оруженосец не пререкался. Карл осторожно положил перед пленником его меч и кинжал. Сам поспешно отступил. Кольцо рыцарей и кнехтов плотнее сжалось вокруг чужеземца. Над головой полонянина поблёскивала отточенная сталь. Стрелки подняли заряженные арбалеты.
Зигфрид ждал, не отдавая команды и не нападая сам.
— Ну что же ты? — усмехнулся он. — Бери…
Пусть только язычник протянет свою поганую лапу к мечу! И пусть только попытается встать! Клинок, уже вынутый из ножен, тяготил руку барона и побуждал к действию. Клинок требовал крови.
Пленник повёл себя странно. Слабым кивком законченного гордеца он обозначил поклон, обращённый в сторону Зигфрида.
«Ишь ты! Благодарит никак!» — догадался барон, покрепче сжимая рукоять меча. После благодарности могла последовать атака. Должна была последовать.
Не последовала. Вместо того, чтобы броситься к мечу, вырвать изогнутый клинок из ножен, вскочить на ноги и постараться хоть кого-нибудь зарубить перед смертью, чужеземец потянулся к кинжалу.
Неожиданный выбор.
Пленник даже не попытался встать. Язычник благоговейно поднял над головой короткий клинок, склонился перед оружием — низко, с ещё большим почтением, чем кланялся Зигфриду.
Дальше было вовсе непонятно. Иноземный рыцарь зачем-то развязал и распахнул одежду на животе, обнажив мускулистый торс. Затем тщательнейшим образом подоткнул под ноги рукава и полы спавшего одеяния. Все движения чужака были неторопливы, величавы и торжественны. Он словно исполнял какой-то крайне ответственный ритуал.
Воины Зигфрида недоумённо косились на барона. Сам Зигфрид не отводил взгляда от пленника. Всё происходящее могло быть просто хитростью, рассчитанной на отвлечение внимания. Вот сейчас язычник напустит тумана и, выбрав момент, метнёт свой кинжал. Или, вскочив на ноги, попытается воткнуть его кому-нибудь в горло. Сам Зигфрид поступил бы именно так.
Меч в руке барона аж подрагивал от нетерпения.
Но нет, иноземец ни на кого не нападал.
Что-то бормоча под нос, он обхватил рукоять кинжала обоими руками, прислонил скошенное остриё к голому животу. Желтокожее лицо было сосредоточенным и умиротворённым, как во время молитвы, узкие глаза смотрели спокойно и бесстрастно.
— Чего это он а, ваша милость? — послышался сзади приглушённый голос Карла.
Язычник поднял голову, встретился взглядом с Зигфридом. Улыбнулся нехорошей улыбкой. Какой-то уж очень нехорошей.
Зигфрид усмехнулся в ответ.
— А это он грозится так, — хохотнул барон. — Показывает, как брюхо нам будет вспа…
Зигфрид не договорил. Осёкся.
Иноземный рыцарь, не переставая улыбаться, резко и сильно надавил на рукоять. Всаживая клинок себе в живот.
Заточенная сталь легко пронзила плоть. Кинжал вошёл в левое подреберье. Глубоко вошёл.
Брызнула кровь…
Ни один мускул не дрогнул на жёлтом лице, ни единого стона не вырвалось из оскаленного рта. Только дышать пленник стал чаще, да на лбу появилась заметная испарина.
Ошеломлённый Зигфрид молча смотрел на язычника. Рана, которую тот нанёс сам себе, была, вне всякого сомнения, смертельной, но полонянин и не думал останавливаться на содеянном. Не отводя взгляда от глаз барона, он продолжал медленно и сосредоточенно взрезать живот. Косая кровавая линия потянулась за кинжалом сверху вниз, через пупок, к правому бедру.
Зигфрид невольно шагнул вперёд. Но тут же отступил. Что он мог сделать? И зачем?
На бледнеющем лице чужака ещё отчётливее проступила желтизна кожи. С губ медленно сходила улыбка. Однако, гримасы боли видно не было. А ведь боль от такой раны должна быть невыносимой!
Язычник вырвал кинжал. С изогнутого клинка капала кровь. В раздавшемся разрезе виднелись влажные потроха — вспоротые и выпирающие наружу. Однако и этого чужеземцу показалось мало. Пошатываясь от слабости и боли, сдерживаемой ценой нечеловеческих усилий, пленник вновь вонзил окровавленное лезвие в левую часть живота. Только на этот раз он резал себя снизу вверх.
Руки держали оружие уже не столь крепко, узкие глаза мутнели, а побледневшие губы начинали дрожать, но, видимо, самоубийца старался довести дело до некоего логического конца.