Среди гостей был только один абориген — долговязый мужчина и белых шортах с бородой, развевавшейся по ветру ниже пупа. У него на руке висла девушка-полукровка. Ее волосы были туго стянуты лиловой косынкой. Мужчина молчал, предоставляя слово ей.
Она жалобным тоном рассказывала о том, что городской совет Алис предложил запретить распитие спиртного в общественных местах.
— Где же нашим людям пить, — возмущалась она, — если им запретят пить в общественных местах?
Потом я увидел, как через весь сад ко мне направляется спортсмен-зануда. Он переоделся в футболку с символикой Движения за земельные права и удлиненные сине-зеленые шорты. Надо заметить, лицо у него было довольно приятное, хоть и с кисловатым выражением. Звали его Киддер. Резкий, восходящий тон, которым он завершал каждую свою фразу, придавал каждому его утверждению, даже самому догматичному, неуверенную и вопросительную интонацию. Из него вышел бы отличный полицейский.
— Как я уже говорил тогда в пабе, — сказал он, — эпоха таких исследований уже кончилась.
— Каких это — «таких» исследований?
— Аборигенам уже осточертело, что за ними подглядывают, как за зверюшками в зоопарке. Они призвали положить этому конец.
— Кто призвал положить этому конец?
— Они сами, — сказал он. — И их общинные советники.
— И вы — один из них?
— Да, скромно подтвердил он.
— Означает ли это, что я не могу поговорить ни с одним аборигеном, не попросив предварительно разрешения у вас?
Он выставил вперед подбородок, опустил веки и посмотрел в сторону.
— Не желаете ли, — спросил он, — пройти обряд инициации?
И добавил, что если я пожелаю, то мне придется подвергнуться обрезанию, если я еще не обрезан, а затем еще и подрезанию: последнее, как мне конечно же известно, состоит в том, что тебе сдирают кожу с уретры, как банановую кожуру, а затем делают там надрез каменным ножом.
— Спасибо, — ответил я. Я лучше воздержусь.
— В таком случае, — заметил Киддер, — у вас нет права совать нос в дела, которые вас не касаются.
— А вы прошли инициацию?
— Я… э… я…
— Я спрашиваю: вы прошли инициацию?
Он провел пальцами по волосам и заговорил более любезным тоном.
— Полагаю, вас следует ознакомить с некоторыми стратегическими решениями, — сказал он.
— Я весь внимание.
И Киддер, развивая тему, стал говорить о том, что священное знание является культурной собственность туземных народов. Все знания такого рода, которые попали в руки белых людей, были исторгнуты у аборигенов или обманом, или силой. И теперь их следовало депрограммировать.
— Знание есть знание, — возразил я. — От него не так-то просто избавиться.
Он со мной не согласился.
«Депрограммирование» священных знаний, продолжал он, означает следующее: нужно изучить архивы, где собраны неопубликованные материалы, касающиеся аборигенов, а затем вернуть все важные страницы полноправным «владельцам». Это означает, что авторские права нужно отобрать у автора книги и передать описываемому в ней народу; фотографии нужно возвратить изображенным на них людям (или их потомкам); звуковые записи — тем, чьи голоса на них записаны, и так далее.
Я слушал Киддера и ушам своим не верил.
— А кто же будет устанавливать, — спросил я, кто именно является этими «владельцами»?
У нас есть способы добывать такого рода сведения.
— Это ваши способы — или их способы?
Он не ответил. Вместо этого, сменив тему, поинтересовался, а знаю ли я, что такое чуринга.
— Знаю — ответил я.
— И что же такое чуринга?
— Священная табличка, — сказал я. — «Святая святых» аборигена. Или, если угодно, его «душа».
Обычно чуринга представляла собой пластинку с овальным концом, вырезанную из камня или древесины мульги, испещренную узорами, в которых представлены странствия героя Времени Сновидений, приходящегося Предком владельцу чуринги. Согласно законам аборигенов, ни один непосвященный никогда не имел права глядеть на такую табличку.
— Вы когда-нибудь видели чурингу? — спросил Киддер.
— Да.
— Где?
— В Британском музее.
— А вы понимали, что, глядя на нее, вы поступаете незаконно?
— Никогда еще не слышал подобных нелепостей.
Киддер сложил руки и смял пустую пивную банку: кла-ац! Грудь у него ходила ходуном, как у зобастого голубя.
— Людей убивали и за меньшие проступки, — заявил он.
Я с облегчением заметил Аркадия, который шел по лужайке в нашу сторону. На тарелке у него была горка капустного салата, а по подбородку стекала майонезная струйка.
— Я так и знал, что вы споетесь, — улыбнулся он. — Парочка говорящих голов!
Киддер растянул губы в тугой усмешке. Он совершенно несомненно притягивал к себе женщин. Возле нас уже давно нетерпеливо переминалась темноволосая девушка, явно сгоравшая от желания поговорить с ним. Теперь она воспользовалась случаем. Я тоже воспользовался случаем, чтобы убраться прочь и добраться до еды.
— Ты должен мне кое-то объяснить, — сказал я Аркадию. — Кто такой этот Киддер?
— Богатенький парнишка из Сиднея.
— Я имел в виду — что он делает для Движения борцов за земельные права?
— А, там он никто и ничто. У него просто есть свой самолет. Летает туда-сюда, доставляет сообщения. Вот и чувствует себя очень важным.
— Летчик-чурбан, — сказал я.
— Он неплохой малый, — возразил Аркадий. — Так я по крайней мере слышал.
Я взял еще немного салата, и мы подошли к Мэриан. Она сидела на коврике и разговаривала с барристером. На ней было другое платье — еще более линялое и обтрепанное, чем в прошлый раз, с узором из японских хризантем. Лохмотья шли ей. Лохмотья были ее стилем. Любая другая одежда, кроме лохмотьев, смотрелась бы на ней безвкусно.
Она подставила мне обе щеки для поцелуя и сказала, что рада, что я еду.
— Куда?
— В Миддл-Бор, — ответила она. — Надеюсь, ты правда едешь?
— А ты тоже?
— Я тоже. — Она искоса взглянула на Аркадия и сощурилась.
— Я же не разлей вода с Великим Герцогом.
Она рассказала, что у женщин-аборигенок есть свои песенные циклы, а следовательно, и другие священные места, нуждающиеся в защите. Мало кто знал об этом до недавнего времени: дело в том, что женщины куда более скрытны, они неохотнее расставались со своими тайнами, чем мужчины.
— В любом случае, хорошо, что ты едешь, — улыбнулась она. — Будет весело.
Она познакомила меня с барристером: — Брюс, это Хьюи.
— Как поживаете?
Он ответил на мое приветствие медленным наклоном головы.
У него было бледное продолговатое лицо, он четко и педантично выговаривал слова; а веснушки, очки в стальной оправе и хохолок мышиных волос на макушке придавали ему вид лучшего ученика в школе. Когда на него упал свет лампы, стали заметны морщины и усталость у него на лице.
Он зевнул.
— Не поискать ли нам стул, друг мой? Я больше ни минуты не могу стоять, а сидеть на полу я просто ненавижу. А вы нет?
Я нашел два стула, и мы уселись. Аркадий с Мэриан тем временем ушли куда-то обсуждать предстоящую поездку.
Барристер весь день был в суде — защищал чернокожего паренька, обвиняемого в убийстве. Завтра ему тоже предстояло провести весь день в суде. Он был родом из Новой Зеландии. Учился в частном учебном заведении в Англии, потом работал и адвокатуре в Лондоне.
Мы поговорили о деле Лосона, которое слушалось в суде Алис. Лосон был дальнобойщиком. Когда он, явно пьяный, зашел в бар при мотеле где-то на Равнине, хозяйка отказалась продавать ему спиртное. Тогда он снова вышел на свет палящего полуденного солнца, отцепил трейлер, а через двадцать минут на скорости 50 км в час въехал в тот самый бар, убив пятерых посетителей и ранив еще двадцать человек.
После этого происшествия Лосон скрылся в буше, а когда его разыскали, он утверждал, что ничего не помнит.
— Вы ему верите? — спросил я.
— Верю ли? Конечно верю! Мистер Лосон — человек очень симпатичный и правдивый, а его компания страшно нагружала его работой. А защищать его трудно потому, что он не был пьян: он находился под наркотиками.
— Под какими именно?
— Под амфетаминами, бедняжка! Он пять дней глаз не смыкал. Ведь все дальнобойщики, все до одного, буквально сидят на амфетаминах! Суют их в рот, как конфетки! Раз, два, три, четыре, пять, и — уууу! — только их и видели. Неудивительно, что он был слегка обторчанный.
— А в суде об этом говорилось?
— О пяти днях без сна — да, об амфетаминах — нет.
— Почему же?
— Немыслимо! Затрагивать тему амфетаминов и грузоперевозок? Просто недопустимо! Представьте себе — начнется расследование. Ведь амфетамины — ответ Австралии на эти необъятные просторы. Без них страна просто заглохнет.
— Непостижимая страна, — сказал я.
— Да.
— Непостижимее, чем Америка.
— Конечно! — согласился барристер. — Америка же молодая! Молодая, невинная и жестокая. А эта страна — старая. Старая глыба! Вот в чем разница. Старая, усталая и мудрая. И всепоглощающая! Что бы на нее ни проливалось — всё всасывается.
Он махнул тонкой белой рукой в сторону здоровых, загорелых людей на лужайке.
— Поглядите на них! — сказал он. — Им кажется, что они молоды. Ничего подобного! Они старики. Они уже родились стариками!
— Только не Аркадий, — возразил я. — Аркадий совсем не кажется мне стариком.
— Арк — исключение, — согласился барристер. — Мне кажется, Арк вообще откуда-то с неба свалился. Но все остальные — старики, — продолжал он. — Вы когда-нибудь обращали внимание на веки молодых людей в этой стране? Это старческие веки. Ты будишь их — и они глядят на тебя испуганной ланью — на мгновенье! А потом снова становятся стариками.
— Может, дело в свете? — предположил я. — В Австралии солнце светит так ярко, что люди тоскуют по темноте.
— Арк говорил мне, что у вас множество интересных теорий относительно многих вещей. Я бы с удовольствием их послушал, но сегодня я слишком устал.