– Я уже сказал тебе в пабе, что эпоха таких исследований кончилась.
– Каких это – «таких»?
– Аборигенам уже осточертело, что за ними подглядывают, как за зверюшками в зоопарке. Они призвали положить этому конец.
– Кто призвал положить этому конец?
– Они сами, – сказал он. – И их общинные советники.
– Вы – один из них?
– Да, – скромно подтвердил он.
– Означает ли это, что я не могу поговорить ни с одним аборигеном, не попросив предварительно разрешения у вас?
Он выставил вперед подбородок, опустил веки и посмотрел в сторону.
– Не желаете ли, – спросил он, – пройти обряд инициации?
И добавил, что, если я пожелаю, мне придется подвергнуться обрезанию, если я еще не обрезан, а затем и подрезанию: последнее, как мне наверняка известно, состоит в том, что мужчине сдирают кожу с уретры, как банановую кожуру, а затем делают там надрез каменным ножом.
– Спасибо, – ответил я. – Я лучше воздержусь.
– В таком случае, – заметил Киддер, – у вас нет права совать нос в дела, которые вас не касаются.
– А вы прошли инициацию?
– Я… э… я…
– Я спрашиваю: вы прошли инициацию?
Он провел пальцами по волосам и заговорил более любезным тоном.
– Полагаю, вас следует ознакомить с некоторыми стратегическими решениями, – сказал он.
– Я весь внимание.
Развивая тему, Киддер заговорил о том, что священное знание является культурной собственностью туземных народов. Все знания такого рода, которые попали в руки белых людей, были исторгнуты у аборигенов или обманом, или силой. И теперь их следовало депрограммировать.
– Знание есть знание, – возразил я. – От него не так-то просто избавиться.
Он со мной не согласился.
Депрограммирование священных знаний, продолжал он, означает следующее: нужно изучить архивы, где собраны неопубликованные материалы, касающиеся аборигенов, а затем вернуть все важные страницы полноправным владельцам. Это означает, что авторские права нужно отобрать у автора книги и передать описываемому в ней народу; фотографии возвратить изображенным на них людям (или их потомкам); звуковые записи – тем, чьи голоса на них записаны, и так далее.
Я слушал Киддера, не веря своим ушам.
– А кто же будет устанавливать, – спросил я, – законных владельцев?
– У нас есть способы добывать такого рода сведения.
– Это ваши способы – или их?
Он не ответил. Вместо этого, сменив тему, поинтересовался, знаю ли я, что такое чуринга.
– Знаю, – ответил я.
– И что же такое чуринга?
– Священная табличка, – сказал я. – Святая святых аборигена. Или, если угодно, его душа.
Обычно чуринга представляет собой пластинку с овальным концом, вырезанную из камня или древесины мульги и испещренную узорами, в которых представлены странствия героя Времен Сновидений, приходящегося Предком владельцу чуринги. Согласно законам аборигенов, непосвященный не имеет права смотреть на такую табличку.
– Вы когда-нибудь видели чурингу? – спросил Киддер.
– Да.
– Где?
– В Британском музее.
– А вы понимали, что, глядя на нее, поступаете незаконно?
– Никогда не слышал подобных нелепостей.
Киддер сложил руки и смял пустую пивную банку: кла-ац! Грудь у него ходила ходуном, как у зобастого голубя.
– Людей убивали и за меньшие проступки, – заявил он.
Я с облегчением заметил Аркадия, который шел по лужайке в нашу сторону. На тарелке у него была горка капустного салата, а по подбородку стекала майонезная струйка.
– Я так и знал, что вы споетесь, – улыбнулся он. – Парочка говорящих голов!
Киддер растянул губы в напряженной усмешке. Можно было не сомневаться, он магнитом притягивал к себе женщин. Возле нас уже давно нетерпеливо переминалась с ноги на ногу темноволосая девушка, явно сгоравшая от желания с ним заговорить. Теперь она воспользовалась случаем. Я тоже – чтобы убраться прочь и добраться до еды.
– Ты должен мне кое-что объяснить, – сказал я Аркадию. – Кто такой этот Киддер?
– Богач из Сиднея.
– Я имел в виду – что он делает для движения борцов за земельные права?
– А, там он никто и ничто. Просто у него есть личный самолет. Летает туда-сюда, доставляет сообщения. Вот и чувствует себя очень важным типом.
– Авиахам, – подытожил я.
– Он неплохой малый, – возразил Аркадий. – Во всяком случае, так говорят.
Я взял еще немного салата, и мы подошли к Мэриан. Она сидела на коврике и разговаривала с адвокатом. На ней было другое платье – еще более линялое и обтрепанное, чем в прошлый раз, с узором из японских хризантем. Лохмотья шли ей. Лохмотья явно были ее стилем. Любая другая одежда, кроме лохмотьев, смотрелась бы на ней безвкусицей.
Она подставила мне обе щеки для поцелуя и сказала, что рада моему участию в поездке.
– Куда?
– В Миддл-Бор, – ответила она. – Надеюсь, ты правда едешь?
– А ты?
– Я тоже. – Она искоса взглянула на Аркадия и сощурилась. – С его светлостью я не разлей вода.
Она рассказала, что у женщин-аборигенок есть свои песенные циклы, а значит, и другие священные места, нуждающиеся в защите. Мало кто знал об этом до недавнего времени: дело в том, что женщины куда скрытнее мужчин, они неохотнее расстаются с тайнами.
– В любом случае хорошо, что ты едешь, – улыбнулась она. – Будет весело.
Она познакомила меня с адвокатом:
– Брюс, это Хьюи.
– Как поживаете?
Он ответил на мое приветствие медленным наклоном головы.
У него было бледное продолговатое лицо, он выговаривал слова четко и педантично; веснушки, очки в стальной оправе и хохолок жидких волос на макушке придавали ему вид отличника в школе. Однако, когда на его лицо упал свет лампы, на нем резко обозначились морщины и проступила усталость.
Он зевнул.
– Не поискать ли нам стул, друг мой? Я больше ни минуты не могу стоять, а сидеть на полу я просто ненавижу. А вы нет?
Я нашел парочку стульев, и мы уселись. Аркадий с Мэриан тем временем ушли куда-то обсуждать предстоящую поездку.
Адвокат весь день был в суде – защищал чернокожего паренька, обвиняемого в убийстве. Завтра ему тоже предстояло провести весь день в суде. Он был родом из Новой Зеландии. Учился в частном учебном заведении в Англии, потом работал в адвокатуре в Лондоне.
Мы поговорили о деле Лосона, которое слушалось в суде Алис. Лосон был дальнобойщиком. Когда он, явно пьяный, зашел в бар при мотеле где-то на Равнине, хозяйка отказалась продавать ему спиртное. Тогда он вышел на свет палящего полуденного солнца, отцепил трейлер, а через двадцать минут на скорости пятьдесят километров в час въехал в тот самый бар, убив пятерых посетителей и ранив еще двадцать человек.
После этого происшествия Лосон скрылся в буше, а когда его разыскали, стал уверять, что ничего не помнит.
– Вы ему верите? – спросил я.
– Я? Конечно верю! Мистер Лосон – очень симпатичный и правдивый человек; компания страшно нагружала его работой. Защищать его трудно потому, что он был не пьян, а находился под наркотиками.
– Под какими именно?
– Под амфетаминами, бедняжка! Пять дней глаз не смыкал. Все дальнобойщики, все до одного, буквально сидят на амфетаминах. Суют их в рот, как конфетки! Раз, два, три, четыре, пять, и – вжуууух! – только их и видели. Неудивительно, что он был слегка не в себе.
– А в суде об этом говорилось?
– О пяти днях без сна – да, об амфетаминах – нет.
– Почему же?
– Немыслимо! Затрагивать тему амфетаминов и грузоперевозок? Просто не-до-пустимо! Представьте себе – начнется расследование. Амфетамины – ответ Австралии на эти необъятные просторы. Без них страна просто заглохнет.
– Непостижимая страна, – сказал я.
– Да.
– Непостижимей, чем Америка.
– Конечно! – согласился барристер. – Америка молодая! Молодая, невинная и жестокая. А эта страна – старая. Древняя глыбища! Вот в чем разница. Старая, усталая и мудрая. Всепоглощающая! Что ни прольется – все всасывается.
Он махнул тонкой белой рукой в сторону здоровых, загорелых людей на лужайке.
– Поглядите на них! – сказал он. – Им только кажется, что они молоды. Ничего подобного! Они старики. Уже родились стариками.
– Только не Аркадий, – возразил я. – Аркадий совсем не кажется мне стариком.
– Арк – исключение, – согласился барристер. – Мне кажется, Арк откуда-то с неба свалился. Но все остальные – старики, – продолжал он. – Вы когда-нибудь обращали внимание на веки молодых людей в этой стране? Это старческие веки. Когда их будишь, они глядят на тебя испуганной ланью – но только мгновенье! А потом снова становятся стариками.
– Может, дело в свете? – предположил я. – В Австралии солнце светит так ярко, что люди тоскуют по темноте.
– Арк говорил мне, что у вас множество интересных теорий. Я бы с удовольствием их послушал, но сегодня я слишком устал.
– Я тоже.
– Это не значит, что у меня самого нет кое-каких доморощенных теорий. Потому-то, наверное, я и здесь.
– Я задавал себе этот вопрос.
– Какой вопрос?
– Что вы здесь делаете.
– Да я сам все время задаю его себе, друг мой! Всякий раз, как чищу зубы, спрашиваю себя об этом. Но что бы я делал в Лондоне? Устраивал чопорные вечеринки? Жил бы в уютной квартирке? Ну уж нет. Это мне совсем не подходит.
– Но почему именно здесь?
– Мне здесь нравится, – проговорил он задумчиво. – Тут все какое-то абстрактное. Вы понимаете, о чем я?
– Думаю, что да.
– Отличное место для сумчатых, но только не для человека. Я про здешнюю землю. Люди здесь вытворяют самые неожиданные вещи. Вы не слышали историю про девушку-немку и велосипед?
– Нет.
– О-очень любопытный случай! Симпатичная, здоровая молодая немка. Берет напрокат велосипед в магазине на Тодд-стрит. Покупает замо́к в магазине на Корт-стрит. Выезжает из города по Ларапинта-драйв и добирается до ущелья Ормистон. Затаскивает велосипед в ущелье – а это, если вы там бывали, сами понимаете, сверхчеловеческий подвиг. Потом приковывает ногу к раме, а ключ от замка выбрасывает и ложится жариться на солнышке. Предельная любовь к солнечным ваннам! Испеклась до костей девушка! Испеклась!