— Да-а… — мрачно протянул командир. И через небольшую паузу, механику: — Ты, Димка, если загорится еще какой движок, к плюгеру[19] не суйся — руки отрублю. Понял?
— Понял, командир.
— Это хорошо, что ты понял… А то ведь ты работаешь, как молоток: пискнуть не успеешь, как оставишь с одним движком… Молодец! На кой выключил раньше времени второй двигатель?
— Как на кой? — обиделся Дима. — По инструкции.
— Чихал я на твою инструкцию! Инструкции на все случаи жизни не сочинишь — мозгами работать надо. В инструкции что написано? Убедись, что видишь пламя…
— Нет этого в инструкции, — вмешался Никита. — Раз табло горит — флюгируй и туши. Димка все сделал правильно.
— Вот правильные собрались! — обозлился командир. — Прямо ангелы, а не летчики. Может, у вас персональные крылышки есть, чтоб на землю спланировать? Так помолитесь, ангелы, господу богу, чтобы он нам открыл хоть одну бетонную волосу! Ну, чего псалмы не поете?
— Не обучены, командир, — сказал Дима.
— А чему вы обучены? Горел второй двигатель или нет, вас спрашиваю? Ну, третий — проворонили, бывает: горит красный — флюгируй. А второй-то можно было и посмотреть? Были виброперегрузки или он так сгорел — как тещина керосинка?
— Не кипятись, Семен Андреевич, — вмешался Витковский. — Ребята ни при чем. В тренажере ты и сам точно так действовал: трах-бах — и готово.
— Так то в тренажере! Я в тренажере, может, и не то делал, чтобы пятерку заработать! Тренажер — это цирк, а тут… — ткнул он большим пальцем назад на дверь в салон, — девяносто душ за спиной.
— Командир! — крикнул Невьянцев. — Опять Москва!
Селезнев быстро переключился на абонентском щитке и ответил:
— 75410 слушает.
Выслушал вопрос и выругался:
— Дождались, ангелы, молебна. Я вас еще раз спрашиваю, — повернулся он к механику и второму пилоту. — Что показывали указатели виброперегрузок? Не я, черт побери, уже спрашиваю, а министр! Будете отвечать или нет?
Никита с Димой одновременно перевели взгляды на потолок: стрелки индикаторов виброперегрузок выключенных двигателей были на нулях.
23 часа 26 мин.
Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота
Теперь у него на связи «висело» пять человек, не считая министра: «восточный» сектор, который искал посадочную полосу, свердловский диспетчер, радиоцентр, летчик-испытатель… Потерялся, то есть отключился, главный конструктор. Да еще «висит» Толмачево… И вообще, чтобы не запутаться и не пропустить важную информацию, Владимир Павлович селектор перевел на громкую связь — включил динамик.
— Алло! — услышал он в динамике голос.
— ЦДС, первый! — немедленно нажал кнопку микрофона Владимир Павлович и догадался, что это нашелся наконец главный конструктор по двигателям.
Г л а в н ы й: Извините меня, пожалуйста, я все же нарушил ваш приказ — отключился, надо было посоветоваться с генеральным.
П а в л о в: Да, я слушаю.
Г л а в н ы й: Видите ли, картина, нарисованная командиром корабля, как бы это выразиться поточнее… Нетипичная, одним словом… Так вот, тот факт, что летчики не заметили показаний индикаторов виброперегрузок, которые у них, можно сказать, перед глазами…
П а в л о в: Где?
Г л а в н ы й: Там же, где и тумблера противопожарной системы, мы их специально разместили рядом… Видите ли, статистика нам говорит, что двигатели, как правило, горят из-за подшипников. Турбины высокооборотные, напряженные. Короче, самое слабое место в них — подшипники. Они разрушаются, трение увеличивается, загорается масло… Но вот что характерно: перед каждым таким загоранием турбину обязательно лихорадит, трясет. Собственно, для этой цели, чтобы предупредить летчиков о разрушении турбины, мы и устанавливаем в кабине индикаторы виброперегрузок. Конечно, пилоты могли и не обратить внимания…
П а в л о в: Секунду!
Ищет взглядом клавиш канала связи с летчиком-испытателем.
П а в л о в: К вам несколько вопросов главного конструктора по двигателям. — Снова переключается на канал связи с главным конструктором. — Я вас сейчас сблокирую с шеф-пилотом. Говорите!
Г л а в н ы й: Арсений Михайлович, вы по опыту не помните, во время всяких ненормальностей в полете не теряли из поля зрения индикаторы виброперегрузок?
Л е т ч и к: «Трясуны»? Да как сказать… Вообще, если что с двигателями неладно — прежде всего взгляд на «трясуны».
Г л а в н ы й: А если пожар?
Л е т ч и к: Конечно, прежде всего взгляд на температуру масла… Да нет, пожалуй, прежде — на «трясуны».
Г л а в н ы й: Мы тут совещались по поводу аварийного самолета… Был ли вообще пожар, Арсений Михайлович?
Л е т ч и к: А что показывали «трясуны»?
Г л а в н ы й: В том-то и дело, что, видимо, ничего. Пилоты не помнят. А вот, скажите, Арсений Михайлович, если бы в вашем поле зрения были резкие отклонения стрелок каких-нибудь приборов, вы бы обратили внимание?
Л е т ч и к: Разумеется! Всегда фиксируешь только ненормальности.
Г л а в н ы й: Понимаете, в физике есть такое явление — «точка росы». Ну вот я, например, в очках, и когда зимой захожу с улицы в теплое помещение. Понимаете? Какая погода…
П а в л о в: Вам нужны метеоусловия по трассе?
Г л а в н ы й: Да, но и порты посадки и отправления!
П а в л о в: Ясно. Секунду!
Ищет взглядом на пульте селектора клавиш «Восточный сектор», нажимает.
— Александр Иванович!
С помощью главного конструктора и шеф-пилота Павлов пытался понять, что же случилось на самолете.
Г л а в н ы й: Вам не приходилось, Арсений Михайлович, во время испытательных полетов обращать внимание на негерметичные отсеки? Вот вы сели, только что были на высоте восемь тысяч метров, за бортом — минус сорок, а сели — температура в плюсе. Тепло…
Л е т ч и к: Сколько угодно! Вся машина мокрая от пота!
Г л а в н ы й: От росы, вы хотите сказать… Но это снаружи. А меня интересуют отсеки с агрегатами. Летчик: Какие?
Г л а в н ы й: Где коммутационные коробки электросхемы.
Л е т ч и к: Ясно!
Г л а в н ы й: Там вы не замечали конденсата сразу после приземления?
Л е т ч и к: Не могу положиться на память… Мы ведь испытывали Ил-18 лет пятнадцать назад, верно?
Г л а в н ы й: Все это верно, но и машина-то модели «Б». А тогда мы еще ставили коммутационные коробки негерметичные… Как мои очки. Представляете, на контакты электросхемы выпала роса — замыкание! …Вы не узнали… Простите, это я ЦДС…
П а в л о в: ЦДС, первый!
Г л а в н ы й: Я говорю, вы не выяснили, в этой машине электросхему при ремонте оставили прежней или модернизировали?
П а в л о в: Секунду! — Щелкает тумблером; пригибается к микрофону и отдает приказ четким, не терпящим возражений голосом: — Свердловск! — Особой срочности. Меняли ли на самолете при ремонте электросхему?
Д и с п е т ч е р: Господи, как я это узнаю? На каком заводе?
П а в л о в: Это должен знать главный инженер авиатехнической базы порта!
П а в л о в (главному): Значит, вы хотите сказать, что пожара на самолете не было?
Г л а в н ы й: Я это могу лишь предположить. Кстати, а ведущего инженера по самолету не нашли?
П а в л о в: Нет дома. — И через паузу: — Выходит, можно запустить аварийные двигатели?
Г л а в н ы й: Дорогой мой, двигатели залиты противопожарной жидкостью.
П а в л о в: Ясно. Запускать нельзя?
Г л а в н ы й: Как вам сказать… Очевидно, баллоны у них заправлены жидкостью «три с половиной».
П а в л о в: Ясно. Запускать можно?
Г л а в н ы й: Видите ли, при пожаре жидкость «три с половиной» впрыскивается внутрь двигателя, в масляную ванну…
П а в л о в: Запускать нельзя?
Г л а в н ы й: Вообще-то жидкость, сами понимаете, с одной стороны, низкотемпературная, масло может застыть…
П а в л о в: Ясно!
Л е т ч и к: Масло на этой высоте и так застынет!
Г л а в н ы й: Правильно. Все зависит от того, сколько времени прошло и какая температура за бортом.
П а в л о в: Прошло около часа.
Г л а в н ы й: Вот видите! А температура воздуха за бортом минус пятьдесят. При таких условиях запуск двигателя очень осложнен, боюсь — невозможен. В инструкции мы вообще категорически запрещаем запуск двигателя в воздухе, если температура его масла ниже минус пяти…
П а в л о в: Это особый случай! Самолет идет на снижение, мощности не хватает…
Г л а в н ы й: Я понимаю, понимаю. Если бы этот случай был не особым… И все же без решающего эксперимента…
П а в л о в: Ясно! Товарищ шеф-пилот, сколько вам потребуется времени на испытательный полет?
Л е т ч и к: Но я же дома, а не на аэродроме! И экипаж…
П а в л о в: Ясно. Что должен делать экипаж?
Л е т ч и к: Повторить ситуацию аварийного самолета…
Г л а в н ы й: Эксперимент можно провести и на одном двигателе — зачем рисковать машиной?
П а в л о в: Ясно. Нужна машина. Не обязательно модели «Б»?
Г л а в н ы й: Конечно, нет. Где вы ее найдете? Во всем Аэрофлоте их осталось, наверное, пять-шесть…
П а в л о в: Секунду! — Переключается на канал свердловского диспетчера: — Выяснили?
Д и с п е т ч е р: Да. В АТБ утверждают, что на этой машине электросхема осталась без изменений.
П а в л о в: Зафиксируйте ответ в журнале. — В микрофон селектора, главному конструктору: — Схема на аварийном не менялась. Можно запускать?
Г л а в н ы й: Дорогой мой, вы хотите повесить на мою шею сто душ? Я не могу дать рекомендаций без эксперимента.
П а в л о в: Хорошо. Не обрывайте связь. — Берет трубку телефона министра: — Товарищ министр! Требуется испытательный полет — опробовать в воздухе запуск двигателя, залитого противопожарной жидкостью. Разрешите взять рейсовый самолет?..
23 часа 26 мин.
Кухня самолета № 75410
Узнав от Невьянцева, что они идут на двух двигателях, Людмила оцепенела. Она догадывалась: летчики от нее что-то скрывают, сказали полуправду, на самом деле положение гораздо хуже. Но что они могли от нее скрывать?