Ни крыльца, ни сеней у конторы нет. Дверь прямо на улицу. Когда дверь открывается, в избушку врываются клубы морозного воздуха и тают около раскаленной железной печки.
В конторе было на удивление пусто. Лишь грелся у печки незнакомый по обличью нездешний человек, да за низкой перегородкой сидела на полу пожилая женщина, собирала в связки беличьи шкурки.
— Где начальство, Надея? — спросил Иннокентий.
— Тьфу ты, — чертыхнулась женщина. — Теперь ты меня со счету сбил. И так памяти нисколько уже нет, а тут еще над ухом ревут. Откуда мне знать, где управляющий? Дома скорее. Вон человек его ждет. Говорю ему: иди прямо домой — стесняется.
Касьян оглядел незнакомца, прикинул: молодой еще. На худощавом бледном лице щегольские усики. Бороду бреет, а на щеках узкой полоской оставляет. На ногах войлочные ботинки.
Незнакомец тоже без стеснения рассматривал охотников. Особенно долго задержал взгляд на олочах, обуви, горожанам совсем неизвестной.
— Студент, поди? На практику охотоведом приехал? — спросил Касьян.
Парень вроде ждал вопроса, отвечал с готовностью:
— Жить приехал. Вообще хочу здесь жить.
— А делать чего будешь? — у Иннокентия свой интерес. — Может, в школе хочешь работать или в клубе?
— Охотиться хочу.
Иннокентий оживился:
— Да сезон-то кончается. Раньше бы, осенью надо к нам. Припоздал ты.
— Знаю, — соглашается парень. — Только так уж получилось. Потом, собак у меня еще нет. А сейчас щенят у кого-нибудь куплю, а может, и взрослую собаку найду.
— Хорошую не продадут. Только по случаю.
— Да мне для начала хоть бы такую, которая лаяла, — рассмеялся парень.
— Значит, в охотники решил определиться? — Иннокентий подтащил к печке табуретку. — Может, у тебя для города специальности нет?
— Почему нет? — обиделся парень. — Мне уже скоро тридцать. В типографии печатником работал.
— Один приехал, без семьи? — не отставал Кеха.
— Один пока. Отцу до пенсии год остался. Пойдет на пенсию — ко мне переедет. Отец у меня лес любит…
— Женат?
— Нет еще.
— Ты этого пока не говори никому, — засмеялся Касьян. — Здешние девки проходу не дадут. Женихов в Беренчае мало.
Парень оказался разговорчивым. Сам расспрашивал о здешней охоте, о рыбалке, о деревне. Интересовался, у кого можно остановиться на квартире.
— Ха, квартира, — удивился Иннокентий. — К любому заходи, потом выберешь хозяев по характеру. Я дом дострою, ко мне можешь приходить.
— По-доброму, и мне надо дом строить.
— Дело, — соглашается Иннокентий.
За стеной проскрипели шаги. Глухо стукнула промороженная, в белых прожилках инея дверь. На пороге — моложавый, легкий мужик в меховой куртке, в высоких оленьих унтах.
— Управляющий, — шепнул приезжему парню Иннокентий.
— Здравствуйте, — поздоровался управляющий с приезжим. — Здравствуй, Касьян. С тобой, Иннокентий, мы виделись. Ты, Касьян, поди, пушнину принес сдавать? Так приемщик сейчас будет.
— Не принес еще, но сдавать надо.
— Так давай неси.
— Я тогда сбегаю. — Касьян нахлобучил шапку.
Отдав Соне Гришкину пушнину на сохранение, Касьян собрал свою и заспешил в контору. Тут вывалил он из чистого холщового мешка прямо на пол груду меха. Для Касьяна этот момент всегда вроде праздника. Он деланно небрежен к добытой пушнине, разговаривает громко, и совсем не об охоте, а о всяких пустяках. Касьян любит, чтобы в конторе в этот момент были люди — свидетели его охотничьей удачи.
— Можно? — приезжий парень протянул руку, взял темную шкурку соболя. Встряхнул, огладил осторожно.
— Знаешь, какого кряжа? — спросил его управляющий.
Парень отрицательно мотнул головой.
— Баргузинского. Видишь, какой темный? Дорогой. А вот этот енисейского.
— И этот красивый.
— Соболь все ж таки.
— Еще неделю-другую хотел в тайге пробыть, — говорит Касьян, — да вот с Гришкой беда случилась.
— Я, Касьян, хочу спасибо тебе сказать. — Управляющий произнес это серьезно, почти торжественно. — Опоздай ты еще немного, и, врачи говорят, каюк бы Гришке. И хорошо, что сюда привез, в Беренчай. В Чанинге бы ему тоже каюк пришел. А так — жив мужик остался.
— Я о рации тогда скучал.
— Будут у вас и рации.
— Будут, — Касьян недоволен, — когда еще будут.
— Это вы все один добыли? — приезжий тронул Касьяна за рукав.
— Другие больше добывают, — отвечает Касьян, но видно, что доволен. — Если приживешься у нас, могу тебя в следующий сезон с собой взять. Только пораньше об этом сообщи мне.
— Правда? — обрадовался парень.
— А чего не правда? Тайга большая, всем места хватит. И в зимовьях места хватит. Звать меня Касьяном. Запомни.
— А меня Петром.
— Вот и познакомились. При случае в Чанинге будешь, в гости заходи.
— Так ты о моих словах не вспоминаешь? — спросил управляющий Касьяна. — Чтобы переехать вам всей Чанингой сюда?
— Вспоминаю, — ответил Касьян. Он думал о переезде и Иннокентия нашел, лишь бы еще раз убедиться, что переезд нужен.
— Так, значит, убедил я тебя, — расплылся в улыбке управляющий.
— Может, и убедил, — согласился Касьян.
— Я тут для вас, чанингцев, вырезку одну из газеты принес.
— Можно и прочитать, коли интересно.
Управляющий порылся в столе, достал неровно оборванную четвертушку газетного листа.
— Вот это особенно почитай, — показал управляющий на обведенное карандашом место.
«Давно уже даже в самых медвежьих уголках нашего района стали обычными радиоприемники, фотоаппараты, городская мебель. И процесс приобщения к благам цивилизации продолжается. Люди тянутся к поселкам, где есть клуб, школа, почта, оставляют малолюдные заимки. Рождается тип нового охотника, который по-прежнему любит тайгу, азарт охоты…»
Правильная заметка. Но Касьян знает: ни заметка, ни управляющий не могли бы убедить его в переезде до тех пор, пока не созрело решение в душе. А когда оно созрело? Быть может, когда решил Касьян везти Гришку не в Чанингу, а в Беренчай. Быть может, и в этот момент. Быть может…
Всем интересен разговор между управляющим и Касьяном: и Иннокентию, и приезжему молодому парню Петру.
— Ты ведь, Касьян, для Чанинги как стопорное бревно в заломе. Ты переедешь, и все поедут.
— Ну уж, — говорит Касьян, — я держу! Ну, переедем всей заимкой, а жить где будем?
— Это моя забота. На улице не оставим.
— Ты вот, паря, Петра посели вначале.
— И его поселим. Его-то проще всего — один.
Из конторы Касьян вышел вместе с Иннокентием.
— Чудной народ. Не сидит на месте, — говорит Касьян. — Из деревни в город бежит, из города к нам стремится. Не поймешь, кому и что надо.
— Плохо разве, что к нам едут?
— Да разве я говорю — плохо? Только иной городской поживет, поживет, помучается без сноровки и опять уезжает. Были же такие случаи. А наши молодые ребята в городе по улицам штанами метут.
Кому-кому, а Иннокентию известно все это. Конечно, разве заманишь этим приезжим парнем сыновей Ивана, того самого Ивана, у которого он в дому живет. Сыновья Ивана начали охотиться с детства. И добрыми охотниками стали. Но вернулись из армии, отпромышляли по сезону, насытились тайгой и уехали. Оба уехали. На каких-то курсах теперь в городе учатся.
— Мой Мишка вернется, — убеждая себя, сказал Иннокентий.
Касьян ощупал в кармане пачку денег.
Веселая сейчас для Касьяна улица, добрая. И нынче за белку, не пример прошлому году, лучше заплатили. В два раза больше.
— Так ты серьезно решил переезжать? — спросил Иннокентий.
Но Касьян не ответил.
5
Касьян возвращался домой. Еще три поворота реки — и будет старая таежная Чанинга. Можно путь и сократить: махнуть прямо через некрутую, редколесную горушку. Касьян еще сам не решил, каким путем идти, а Сивый уже повернул с реки. Хитрому коняге все тропы известны, а лучше всех — тропа домой.
Некрутая горушка, а пока добрался до верха, ноги у Касьяна налились тяжестью, заныли. Дорога сегодня была дальняя, нелегкая. На перевале Касьян приглядел короткий пень, сел покурить. Отдохнуть надо, да и чего спешить — привычное это дело — возвращаться из тайги домой.
С горушки вся Чанинга видна, вот она. Все восемь домов. Не прибавилось, не убавилось. Но это видимость одна. Чанинга — пустая наполовину. Вон над берегом стоит заколоченный дом стариков Парамоновых. Уехали Парамоновы еще прошлой зимой. И не куда-нибудь, а сразу в город, к дочери. Плакали старики, говорили, что в городе, видно, придется и помирать, а все ж таки за домом просили приглядывать. Хотя недолго стоять стариковскому дому. Летом речка смирная, а когда хлынут из тайги снеговые воды, река рушит берег, добирается к постройкам. Еще весна-другая, и все.
Дальше к лесу стоит дом Иннокентия Чертовских. Тоже пустой.
Дом Иннокентия смотрит из-за синего сугроба черными провалами пустых оконных проемов, навевает тоску. Без хозяйских рук враз покосился заплот, завалилась крыша стайки.
Чанинга — деревня маленькая. Никто ее и деревней-то теперь не называет — заимка. Восемь дворов. А жилых теперь всего пять. Потому что не вернулся из армии в самую крайнюю избу повидавший белый свет сын Ильи Сухого, Иван. А Сухому уже четвертый год идет, как замерз он по пьяному делу.
Сивый дергал повод, торопил домой.
— Успеешь, лодырь! — громко и хрипло сказал Касьян.
А вон и его, Касьяна, дом. Не то чтобы очень хороший, но свой, уютный. Совсем недавно, минуту назад, над печной трубой не было дыма, а сейчас — дым. Видно, Катерина печь только что затопила. Касьян огляделся: так и есть — собак не видно, уже домой убежали. И Катерина знает, что муж где-то рядом, на подходе, вот и затопила печь.
Но Касьян не спешит. Хорошо ему тут сидеть, усталому, почти на пороге дома и знать, что в этом доме его ждут.
Тем временем еще над одной трубой — в Гришкином дворе — дым затеплился, потянулся к небу. Тоже ждут мужика.