Я прошел пути чуть-чуть,
прошагал совсем немного,
вновь сосна мне повстречалась.
Раз ударил топором.
Так сосна в ответ сказала:
«Из меня родится лодка.
Не изъел меня жучок.
Не было змеи в кореньях,
птицы не было на ветках».
Начал я тесать челнок,
день тесал, другой тесал,
третий день тесать я начал.
Вот уже готова лодка,
на воду ее спустили.
Сели в лодку молодые,
старые на весла сели —
только головы тряслись.
Молвил старый Вяйнямёйнен:
«Нету радости в веселье,
не идут дела как надо,
потому что Вяйнямёйнен
мускулами не играет,
не показывает силу,
мышц своих не напрягает».
Молодежь грести садится,
налегали — весла гнулись,
проплывали мимо мысов,
огибали острова.
Вот пришли под крепость Суоми.
Мяса в крепости спросили,
в городе спросили рыбы.
Мяса в крепости не дали,
в городе не дали рыбы.
ЛОДКА-ТУЧА
В небе маленькая тучка,
радуга сияет в небе,
в тучке — маленькая капля,
в капле — маленькая ламба,
лодка красная — в озерке,
маленький ребенок — в лодке.
Что там делает ребенок?
Лодку мастерит мальчишка,
делает корабль военный.
КАНТЕЛЕ
Был рабом я в землях Виро,
подневольным был слугою.
Мне за труд ячмень давали.
Я ячмень посеял в Руотси,
в пашню Виро бросил зерна,
на межу поляны Виро.
Не ходил смотреть посевы
шесть и семь недель, пожалуй,
две и три вдобавок ночи.
Наконец взглянуть решился:
в ячмене гулял барашек,
синерогий, среди поля.
Я принес домой барашка,
подстелил ему соломку.
Я кормил, поил барашка,
обихаживал, лелеял.
Взял я рожки у барана,
к кузнецу пошел в ковальню:
«Ты, кузнец, хороший мастер,
дело знающий работник,
ты вчера ковал и раньше,
поработай и сегодня,
выкуй ты мне кантелойне,
чтобы на войне играть,
чтоб на крепости звенеть.
Тут кузнец, хороший мастер,
выковал мне кантелойне,
малости лишь не хватило:
средней не было струны,
крайней лишь недоставало.
Я прошел пути немного,
прошагал дороги малость,
в роще девушку увидел,
кружевной подол заметил,
стал расспрашивать девицу:
«Дай мне, дева, своей пряди,
дай мне, слабая, свой волос».
Отвечала мне девица:
«Для чего ж девичьи пряди,
волос для чего от слабой?»
«В кантеле нужны мне струны.
Малости лишь не хватает:
не хватает крышки верхней».
Я прошел пути немного,
прошагал дороги малость,
вижу на лугу кривулю,
свилеватую березу.
Я отнес ее к калитке,
на пенек ее поставил,
стал обтесывать березу,
стал выстругивать кривую.
Вот и кантеле готово,
чтобы на войне играть,
чтоб на крепости звенеть.
Старцы и юнцы сыграли,
поиграли холостые,
все женатые герои,
поиграл и средний возраст.
В уголке слепой воскликнул,
в закутке сказал незрячий:
«Принесите кантелойне
в руки юноше слепому,
плохо видящему — в пальцы».
Коль незрячий заиграет,
если забренчит несчастный,
все мужчины, что есть в доме,
все они стоят без шапок,
звукам кантеле внимают,
слушают игру слепого,
горемычного бренчанье.
Женщины, что были в доме,
все в слезах стоят тихонько,
звукам кантеле внимают,
слушают игру слепого.
Все воздушные летуньи,
все сидят на нижних ветках,
звукам кантеле внимают.
Подплывают даже рыбы
звуки кантеле послушать.
Даже червяки из почвы
вылезают на поверхность
звуки кантеле послушать.
Голову разбил волчище,
ельниками пробегая,
быстро мчась по льду речному,
чтобы кантеле послушать,
с шеей толстою медведи,
быстроногие зайчишки
все сидят на коготочках,
звукам кантеле внимают,
слушают игру слепого,
горемычного бренчанье.
УНТАМО И КАЛЕРВО
Матушка моя родная
много курочек растила,
лебедят большую стаю.
Усадила кур на жерди,
лебедей к реке пустила.
Прилетел внезапно ястреб,
налетел крылатый сокол,
прилетел, развеял стаю,
разбросал всех птиц крылатый.
Одного унес в Россию,
в Карьялу унес другого,
третьего оставил дома
батюшке на злое горе,
матушке на муки-слезы.
Тот, что брошен был в Россию,
превратился он в торговца,
тот, что в Карьялу заброшен,
в Калеву-героя вырос,
тот, что был оставлен дома,
из того поднялся Унто.
Калерво овес посеял
за дворами дома Унто,
Унтамо овца дурная
съела Калервы посевы.
Калервы собака злая
сожрала овечку Унто.
Унтамо стал угрожать
Калерво — родному брату.
Унтамо войну затеял,
пальцы рук он в драку бросил,
пальцы ног отправил в битву,
в бой метнул свои ладони,
Калервы весь род угробил.
Сын у Калервы остался,
сирота, качаться в люльке,
колыхаться в колыбели.
Мальчика куда девать нам?
Где найти ему погибель?
Бросим в полымя мальчонку,
тыщу привезем саней,
тридцать привезем возов,
сто охапок дров смолистых,
пней смолистых тридцать дровен,
чтобы сжечь того мальчишку.
Бросили мальчишку в пламя,
только он в огне не умер,
дым густой над ним поднялся,
опустился мрак кромешный.
Не горит в огне мальчишка.
Он сидит посередине,
кочергу в ручонке держит,
беды от огня считает,
злые пламени деянья.
Паренька куда девать нам?
Где найти ему погибель?
Положили его в бочку,
отнесли на волны моря,
уходя, не обернулись.
Пять недель-и шесть проходит,
посылают слуг на берег.
Нет, не умер в бочке мальчик,
не погиб парнишка в море.
Ловит он морскую рыбу,
окуней морских гоняет,
удочка в руках из меди,
леска на уде из шелка.
Паренька куда девать нам?
Где найти ему погибель?
Виселица ждет мальчишку.
Нет, повешенный не умер,
— на столбе рисует что-то.
Паренька куда девать нам?
Где найти ему погибель?
В пастухи отдали парня,
к кузнецу, хозяйке в слуги.
Кузнеца того хозяйка
испекла из камня хлебец,
из скалы соорудила,
сверху положила масла,
снизу обложила салом.
Посмотрел пастух на солнце:
час подходит подкрепиться,
худородному поесть.
Вытащил свой нож из ножен,
полоснул ножом по камню,
по скале ударил сталью.
«Ох, замшелая блудница!
Плачу о ноже отцовском —
станешь плакать по коровам,
по Белянке причитать,
по Чернушке горевать».
Сделал рог из кости Лауко,
из ноги Чернушки — дудку,
горн из Торстики хребтины.
По болоту шел, трубя,
по борам шагал, играя.
Дунул раз — сыграл красиво,
во второй раз — покрасивей.
Наиграл в прогон волков,
наиграл в загон медведей.
Тут кователя хозяйка
понесла воды коровам,
понесла телятам пойло:
волки там в большом прогоне,
там в большом хлеву медведи.
Тут кователя хозяйка
подоить коров присела,
начала доить корову —
впился волк в бедро хозяйке,
ухватил медведь за икры.
ОБЕСЧЕСТИВШИЙ СЕСТРУ
Жалкий парень Тууриккайнен,
выпестованный родимой,
выношенный девой Лаппи,
уплатить налог поехал,
уплатить налог за землю.
В церковь девушки спешили,
в синих платьях веселились,
шествовали в красных юбках.
Жалкий парень Тууриккайнен,
выпестованный родимой,
выношенный девой Лаппи,
стал упрашивать девицу,
улещать, увещевать:
«Сядь ко мне, девица, в сани,
мною сделанный возок,
сядь на ивовые вязки,
на плетеное сиденье».
Отвечала так девица:
«Пусть к тебе огонь садится,
пусть к тебе прострел присядет
на твои собачьи вязки,
на стоячие копылья».
Жалкий парень Тууриккайнен,
выпестованный родимой,
вынянченный девой Лаппи,
ехал, уплатив налоги,
уплатив налог за землю.
По льду озера он ехал,
по Неве скользил вдоль мыса.
Девушки идут из церкви,
в синих платьях поспешают,
в красных юбочках шагают.
Жалкий парень Тууриккайнен,
выпестованный родимой,
серебро им показал,
кошелек золотоустый,
ножички из серебра.
Прыгнула девица в сани,
словно лист сухой осины
или белка золотая.
Жалкий парень Тууриккайнен,
выпестованный родимой,
той рукой, что в рукавице,
он держал покрепче вожжи,
той же, что без рукавицы,
прижимал девице груди,
та нога, что в сапоге,
та на дне саней лежала,
что была без сапога,
та была под юбкой девы.
Спрашивают друг у друга:
«Из какой земли ты родом,
рода-племени какого?
Знаменитого ли рода,
знатного ль происхожденья?»
Так девица отвечала:
«Родом я из той земли,
я из племени того же,
из какого — Тууриккайнен».
Жалкий парень Тууриккайнен,
выпестованный родимой,
выношенный девой Лаппи,
нож свой вытащил из ножен,
в тот-же миг разрезал сбрую,
раскромсал гужи немедля,
на коня верхом уселся,
на широкий круп гнедого,
на его крестец мясистый.
Плача он домой приехал,
кинул шлем на стол в печали,