бросил сверху рукавицы,
головою в них уткнулся:
«Ой ты, матушка родная,
дорогая, золотая,
положи еду в котомку,
мне пора бежать отсюда,
прятаться от наказанья,
от постыдного позора».
Стала спрашивать старушка:
«Что плохого натворил ты?
Не убил ли человека,
мужа ты не утопил ли?»
Так на это он ответил:
«Не было б злодейством это,
коль убил бы человека,
утопил бы я героя».
«Может, конь твой обойден
на пути-дороге в церковь?
Может, обнесен ты чашей
на пирушке в кабаке?»
«Это не было б позором,
если б конь мой был обойден,
если б обнесен был чашей
на пирушке в кабаке».
«Может, девою осмеян,
опозорен ты девицей
на постели, на подушке?»
«Это было бы неплохо,
если бы сберег я деньги,
для родимой серебро!
Переспал с сестрой своею,
плакать девицу заставил».
Он чулки надел из шелка
на свои тугие икры,
сапоги надел из Саксы
на чулочки те из шелка,
натянул штаны на бедра
поверх сапогов из Саксы.
Так отправился он в бегство,
побежал от наказанья,
от постыдного позора.
Вымя Майрикки набухло,
до земли висит у Манну —
без хозяина коровы.
Жалкий парень Тууриттуйнен
видел, сидя в можжевеле:
все настилы в Суоми гнулись,
в Вийпури мосты скрипели,
когда стадо уводили,
бычий рык и мык коровий,
ржание коней он слышал,
в Олонце коров мычанье.
Увели не за долги,
не за подати в уплату,
не налогами за землю —
за дела его собачьи,
за шутовский брак позорный.
КОИОНЕН КУЕТ ЗОЛОТУЮ ДЕВУ
Остров поделен на части,
точно вымерено поле.
Неделеною осталась,
неизмеренной полоска.
Там кузнец остановился,
Илмаринта осмотрелся.
Целый год он ставит кузню,
год второй он строит горн, г
од мехи располагает.
Наконец поставил кузню,
наконец построил горн,
на места мехи поставил.
Ийвана, сын Койонена,
шапку золотом набил,
серебром наполнил шляпу
для фигурки золотой,
для серебряной невесты.
Приказал рабам трудиться,
слугам пламя раздувать.
Бедный раб мехи качает,
слуги пламя раздувают,
Ийвана — проворней прочих.
Ждет фигурку золотую,
ждет серебряную деву.
Из огня свинья выходит,
с золотой щетиной боров.
Вся семья его в восторге,
сам же Ийвана в испуге.
Ийвана, сын Койонена,
шапку золотом набил,
серебром наполнил шляпу.
Приказал рабам трудиться,
слугам пламя раздувать.
Бедный раб мехи качает,
слуги пламя раздувают,
Ийвана — проворней прочих.
Бык из пламени явился,
из огня золоторогий.
Вся семья его в восторге,
сам же Ийвана в испуге.
Ийвана, сын Койонена,
Ийвана, сам Койойне,
шапку золотом набил,
серебром наполнил шляпу.
Приказал рабам трудиться,
слугам пламя раздувать.
Бедный раб мехи качает,
слуги пламя раздувают.
Ийвана — проворней прочих.
Ждет фигурку золотую,
ждет серебряную деву.
Конь из пламени явился,
за конем возникли сани,
на санях девица с краю.
Вся семья его в испуге,
сам же Ийвана в восторге:
с ним фигурка золотая,
с ним серебряная дева.
Вот пошли они поспать,
стал с девицей говорить,
стал расспрашивать девицу.
С пнем гнилым так говорят,
так расспрашивают камень.
Ийвана, сын Койонена,
сам себе так отвечает:
«Юноша я разнесчастный.
Золотой хотел фигурки,
ждал серебряной невесты.
Золото, морозом дышит,
зябко мне от серебра.
Не желай, мой род, вовеки
Золотой себе фигурки,
той серебряной невесты,
как я, парень разнесчастный!
Золоту в мешочке место,
в кошелечке — серебру».
ЗАГОВОР ОТ ОЖОГА
Сеяли ночами лен,
ночью сеяли, пахали,
лунной ночью очищали,
ночью в воду погружали,
ночью мяли и трепали,
колотили и стучали.
Братья невода вязали,
а сестрицы пряли пряжу.
Вот уже связали сети,
опустили, сети в воду,
не поймали рыбы той,
для которой их вязали,
для которой создавали,
серую поймали щуку,
распороли щуке брюхо,
гладкого сига достали,
распороли рыбе брюхо,
вытащили красноперку,
распороли рыбе брюхо,
там нашли клубочек красный,
размотали тот клубочек,
искра выпала оттуда
на морской на черный ил,
окуней амбар спалила,
замок у плотвы разбила,
у ершей дворец свалила,
развалила все дома,
обожгла мальчишек ноги,
груди у девиц ожгла.
Едет дальняя старуха,
в инее подол, оборы,
узелок платка во льду,
в изморози — кромка юбки,
ледяной котел в руке,
ледяной черпак в котле.
Льдом тебя я остужу,
инеем охоложу,
успокою боль твою.
Я КУПИЛА БОЧКУ ПИВА
Я купила бочку пива,
а другую бочку — меда,
солнце я пошла искать,
стала солнце нагонять.
Вот реку я повстречала.
Переправиться нельзя,
птицам не перелететь,
змеям не переползти.
Капнула немного пива,
меду я чуть-чуть плеснула —
надвое река распалась.
Я купила бочку пива,
а другую бочку меда,
солнце я пошла искать,
стала солнце нагонять.
На пути колодца встала:
перебраться невозможно,
птицам не перелететь,
змеям не переползти.
Капнула немного пива,
меду я чуть-чуть плеснула —
развалилась та колода.
Вот я гору повстречала:
перебраться невозможно,
птицам не перелететь,
змеям не переползти,
много их мужей удалых,
в Новом городе героев,
под горою истлевают.
Капнула немного пива,
меду я чуть-чуть плеснула:
надвое гора распалась,
чтобы птицы пролетели,
чтобы змеи проползли,
перебрались через гору.
РАБ ИЗ ВИРО
Отпустили батрака,
отпустили, разрешили
побежать домой на святки,
побывать на пасхе дома.
Бросили раба, бедняжку,
в лед губами, лбом в сугроб,
голыми руками в стужу.
Проезжали три святых,
три архангела господних.
Душу взяли у раба,
увели ее на небо,
Унесли к блаженным душам.
Дверь из серебра открыли,
стул из серебра подали:
«Сядь сюда ты, раб, бедняжка.
Ты же вдоволь настоялся,
порученья исполняя!»
Поднесли бедняжке меду
в кружке, что из; серебра:
«Пей отсюда, раб, бедняжка.
Вдоволь ты воды попил,
в рабстве досыта напился,
приказанья выполняя!»
Проезжали три святых,
три архангела господних.
Опочил в пути хозяин.
Взяли душу господина,
увели ее на небо
унесли к несчастным душам.
Огненную дверь открыли,
огненный подали стул:
«Сядь сюда, хозяин жалкий.
Ты же вдоволь насиделся
на своем хозяйском месте!»
Дали огненную кружку.
Кружка змеями шипела,
ящерицами кишела,
огненной, смолой горела.
«Выпей-ка, хозяин жалкий.
Пива ты напился вдоволь
на своем хозяйском месте,
раб когда тебе служил!»
У святых спросил хозяин:
«Почему даете это?»
«Потому даем вот это,
что платил рабу ты скверно:
только полотном лежалым,
Так сказал рабу хозяин:
«Все бери, мой раб несчастный,
отплачу я лучшей мерой!»
Раб хозяину ответил:
«Не хочу теперь, хозяин.
Не платил ты на земле,
не платил в дому отцовском!»
ОТПРАВКА НА ВОЙНУ
Умерла у нас царица,
Королева Катарина.
Вышел Павел в государи,
стал владыкой господин.
Много написал указов,
полный ларчик извещений,
все бумаги в путь отправил.
Быстро двигались указы,
мчались черные повестки,
следом — прочие бумаги.
В Карьялу послал указы,
в Суоми скорбные повестки,
в Рауту срочные дела.
Неженатых взял вначале,
всех забрал женатых после,
батраков увел из дому.
Стали говорить девицы:
где ж теперь мужей достанем,
где же мы возьмем кормильцев?
На войну парней уводят,
на войну мужей с мечами,
под большое дуло пушки,
под железный зев мортиры,
к страшной пасти бомбомета.
Целовать их будет пушка,
будут гаркать бомбометы.
Смерть мужей — большая пушка.
ПЛАЧ ЛИСЫ
Слезы льет лиса, рыдает,
под горою причитает,
чернобровая стенает:
«Где несчастный мой сыночек,
птенчик птицы исхудавшей?
На болоте ли, на суше,
или на широких водах,
мишурою у господ,
у попов воротниками,
шуб поповских рукавами?»
В ШКОЛУ Я УШЕЛ ИЗ ДОМУ
В школу я ушел из дому,
в край чужой пошел учиться,
тяжело учиться было,
нелегко ходить мне в школу.
Надо мной попы смеялись,
насмехался настоятель,
пономарь учил сурово,
выговаривал священник.
Почему попы смеялись,
насмехался настоятель,
пономарь учил сурово,
выговаривал священник?
Зарились глаза на Кирсти,
на поповскую служанку,
а не зарились на книгу,
не смотрели на страницу.