— Царя с охраной впустим, — крикнул со стены микенский сотник. — А войско пусть внизу стоит. Дураков нет!
— Колесницу присылайте! — заорал тот, кто назвался Абарисом. — Невместно царю пешком идти. И готовьте харчи. У нас семь с половиной сотен голодных парней, и все с самого утра не жрамши. Вы же не хотите, чтобы они сами себе еду взяли?
Все три тысячи человек, живших в Верхнем городе Микен, высыпали на улицу. И даже рабыни бросили работу, не слушая возмущенных воплей писцов. Когда еще такое увидишь! Запряженная парой коней колесница, убранная цветной тканью, шагом проехала главные ворота, вызвав всеобщий вздох. Сам царь Эней, похожий на бронзовую статую, укутанную львиной шкурой, стоял позади возницы, опираясь на копье. А по бокам колесницы шел десяток его стражи в чудном доспехе из небольших железных пластин, напоминавших рыбью чешую, и в бронзовых шлемах, почти таких же, как у своего царя. У Феано острый взгляд. Она бы заметила, если бы все войско в таком доспехе было. Видно, царь только стражу свою одел так. Ну что же, богато, ничего не скажешь!
Эней повернул голову, и искусно выделанная львиная шкура упала на плечи, обнажив отполированный до блеска бронзовый шлем, украшенный огромными золотыми рогами. Люди выдохнули в едином порыве, а у Феано даже колени задрожали от нахлынувшего безумного желания, которое приятной истомой заволокло низ живота. Вот оно! Это именно то, к чему она всегда стремилась. Никогда еще у нее не было такого чувства. Она ведь до этого дня мужскую ласку считала постылой обузой. Но только не сегодня.
— Вот же дура я глупая! — почти простонала Феано. — Ведь точно знала, что по нраву ему. Замуж звал, хоть и в шутку! Он же меня тогда в Спарте выкупить хотел, а я не согласилась. Дура! Дура! Какой мужик видный! И богатый! Не то, что Менелай мой, олух деревенский.
Она протолкалась сквозь толпу рабынь, которые шипели на нее с ненавистью, и смело подошла к царю Энею, который сошел с колесницы. И даже предостерегающие крики из окружения царицы не остановили ее.
— Господин! — упала она на колени. — Ваша родственница и преданная служанка счастлива приветствовать вас.
К ее изумлению, царь поднял ее, обнял, не стесняясь никого, и прошептал на ухо.
— Как ты тут оказалась? И зачем прилюдно ко мне подошла? Все так плохо?
— Убьют меня скоро, — жарко выдохнула Феано. — Клитемнестра мужу за дочь отомстить хочет. Царь Эгисф на трон взойдет. Тогда и мне, и сыну моему конец. Менелай и Эгисф… Кровь между ними. Спасите, господин. До конца жизни служить вам буду. Верней любой собаки. Только не дайте погибнуть.
— Понял, — шепнул он. — Жди, позову тебя.
Он отстранил ее и повернулся к Клитемнестре, которая смотрела на все происходящее с тупым недоумением на лунообразном лице. Знать Микен, их жены и свора писцов смотрели с недоумением еще большим. Они вообще не понимали, что происходит прямо перед ними.
— Я благодарен тебе, царица, — разнесся гулкий голос из-под рогатого шлема, — за заботу о моей родственнице. Но я пришел сюда не за этим. Я поклялся в верности ванаксу Агамемнону. И я пришел на помощь, когда Арголиду и прочие земли терзают набегами люди севера.
Клитемнестра, одетая с немыслимой пестротой и увешанная украшениями с головы до ног, вышла вперед и встала перед гостем в паре шагов. Она уже вполне оправилась от удивления, и теперь лицо ее было спокойно, как золотая маска, которой в Микенах закрывают лица умерших царей.
— Мы благодарны тебе, царь Эней, — сказала Клитемнестра. — Пройди во дворец и насладись нашим гостеприимством. Мы рады, что ты верный сын моего мужа.
— Я верный сын твоему мужу, пока он законный царь Микен, — едва слышно ответил ей Эней, но Феано, стоявшая рядом, разобрала каждое слово. — Таков наш уговор. Я не стану служить неудачнику, которого не любят боги.
— Вот даже как? — царица наклонила голову и посмотрела на него с нескрываемым интересом. — Это многое меняет. Тогда нам есть что обсудить, царь. Пройди в мегарон, слуги уже готовят пир. И ты, Феано, тоже пройди. Ты сядешь рядом с нашим гостем. Я и не знала, что вы настолько (она выделила это слово насмешливой интонацией) близкая родня. Что же ты, дорогая, сразу мне не сказала! Нельзя же быть такой скромницей.
Феано едва удержала сердце, которое чуть было не выпрыгнуло из груди. Она побежит к себе, искупается и наденет новую одежду. Жаль, что уложить ее волосы некому. Ну да ничего, она напялит на себя все украшения, что только есть. Да! Ощущение немыслимого счастья прогнало прочь тот липкий страх, в котором она жила все последние дни. Сегодня она победила.
Глава 7
Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки. Так сказал когда-то Бисмарк, и я с ним согласен полностью. Пообщавшись после пира с этой разряженной с цыганской пестротой толстухой, я захотел пойти и вымыться с мылом. Жаль, что его тут еще нет. Грязь! Немыслимая грязь окружала эту проклятую семейку. Я только сейчас понял одну важную вещь. Все здешние цари — чужаки. Их родословная — не глубже двух поколений. Потому-то и грызутся они без конца, и льют братскую кровь. Нет у них настоящей силы, как бы ни хотели они казаться законными повелителями этой земли. Все они непрерывно балансируют между группировками колесничной знати и простыми воинами. Они едва сидят на своих тронах, ведь сильная буря в момент опрокинет любое генеалогическое древо, которое держат слабые корни.
Не семья, а кунсткамера какая-то! Фиест, отец Эгисфа, убил тестя, потом соблазнил жену собственного брата, Атрея, и организовал на него неудачное покушение. Атрей в отместку убил старших сыновей Фиеста, зажарил и накормил брата мясом его собственных детей. За это племянник Эгисф исхитрился и убил-таки креативного дядюшку-кулинара. В ответ сыновья Атрея, Агамемнон и Менелай, возмутились такому безобразию и тоже зарезали любимого дядю Фиеста, после чего Эгисф сбежал. Агаменон забрал трон Микен себе. Кулинарные изыски отца его, видимо, не смущали. А месяц назад Агамемнон принес в жертву собственную дочь ради удачи в совершенно ненужной войне. Такова краткая история царского дома Микен, если все потоки грязи за полстолетия собрать в несколько предложений. И как у древних греков эти люди могли считаться героями? Да по сравнению с ними даже ранние Меровинги не кажутся такими уж мерзавцами.
Царица Клитемнестра в очень обтекаемых выражениях дала мне понять, что если Эгисф победит, то получит и Микены, и ее неописуемую красоту в полном объеме. И что вся знать Арголиды не просто поддерживает это решение, но и настаивает на нем. Это я как раз понимаю. Черта с два она бы сама на такое решилась. Это же верная смерть.
Я вышел из мегарона и внезапно столкнулся с Феано, которая пристально уставилась на меня взглядом темно-ореховых глаз. Ну до чего же она хороша! У меня даже дыхание перехватило.
— Господин хотел позвать свою служанку после того, как поговорит с царицей, — пропела она чарующим, словно медовый поток, голосом. — Мне тоже есть что рассказать ему.
— Пойдем, — кивнул я, пытаясь стряхнуть наваждение, от которого кругом пошла голова. Да что со мной такое происходит? Вроде бы разбавленное вино пили.
Дверь покоев захлопнулась, и я и сам не понял, как Феано оказалась в моих объятиях, и почему я с рыком срываю с нее платье. Тонкий цветной лен упал на каменные плиты пола, и ко мне прижалось стройное, пышущее жаром тело, одетое в одни лишь браслеты и ожерелье.
— Я так долго ждала этого, — услышал я в ухе ее горячий шепот. — С того самого мига, когда ты замуж меня позвал. Тогда, в Трое… Помнишь? Обними же покрепче, не мучь меня.
Это было какое-то сумасшествие. Я набросился на нее, словно дикий зверь, а она набросилась на меня. Волна за волной накатывало любовное безумие, отпуская лишь на короткие мгновения, чтобы потом вернуться вновь. Я никогда в жизни не терял голову так, чтобы полностью утратить ощущение времени, а когда очнулся, она все еще лежала рядом. Феано негромко мурлыкала, укутав нас обоих густым, ароматным облаком своих волос, гладила меня по груди и шептала, едва шевеля губами, искусанными в кровь.
— Вот теперь мне точно конец. Менелай прирежет, если узнает. А он точно узнает. Нас же весь дворец слышал. Зачем ты погубил бедную женщину, царь?
— Никто тебя даже пальцем не тронет, — мой голос доносился откуда-то издалека, как будто говорил кто-то другой. — Я не дам тебя в обиду. К тебе больше никто не прикоснется.
— Кроме тебя? — испытующе посмотрела она.
— Кроме меня, — ответил я и вновь перевернул ее на спину. — Ты уедешь на мои острова, причем немедленно. Так ты хотела что-то мне рассказать?
— Великая Мать, помоги мне! — растерянно посмотрела она на меня. — Я уже сама не помню чего хотела. Голова кружится, как у пьяной. Поцелуй меня снова! Я сейчас ничего больше не хочу!
— Погоди, — задумался я. — А как же я тебя увезу? Царица не позволит. Твой сын — родня ее.
— Еще как позволит, — хмыкнула Феано и жадно куснула меня в плечо. — Даже от счастья прыгать будет. Ей уже донесли, чем мы тут занимаемся. Она думает, что, взяв у всех на глазах женщину Меналая, ты так верность новому ванаксу доказал. Ведь теперь, как ни крути, а Менелаю и Агамемнону ты лютый враг. А, значит, ей друг. А ей сейчас ой как друзья нужны. Почему ты остановился, мой господин? Целуй сильнее! Я же горю вся.
О как! А вот я так быстро соображать не умею. Особенно когда вся кровь напрочь отлила от головы.
Неделю спустя. Коринфский перешеек.
— «…Ради спасения жизней топтали они трупы своих воинов. Как у пойманного птенца голубя, трепетали сердца их. Они испустили горячую мочу, в колесницах своих оставили свой кал», — бормотал я, вспоминая прочитанное давным-давно.
Красиво писали «Анналы» ассирийцы, лучше и не скажешь. Ведь именно такое чувство возникает, когда на тебя несется полсотни конных упряжек, в каждой из которых стоит огромный, начищенный до блеска бронзовый самовар, вооруженный длиннейшим копьем. И испустить немедленно хочется, и даже оставить. Обычно одной такой атаки бывает достаточно, чтобы средней паршивости пехота разбежалась, роняя под ноги ту самую субстанцию, о которой лет через триста напишут ассирийские источники. Но мы ведь стремимся к большему. Мы как-никак претендуем на звание лучшей пехоты этого несчастного мира.