у куском полотна, каким зимой обматывают ноги вместо штанов, и облегченно выдохнул. Получилось вроде.
— Лекарь! Мне срочно нужен лекарь! — бормотал я, поднимаясь на гору в сопровождении гомонящей толпы. — Египет или Вавилон? Пожалуй, сначала стоит начать с Египта. Как жаль, что Кулли уже ушел с товаром. Пусть только попробует не привезти мне толкового строителя. Отправлю его в Сиппар к жене и к жрецам, которым он задолжал. Они его до мослов объедят.
В то же самое время. Пер-Рамзес. Египет.
Порт Пер-Рамзеса забит кораблями под завязку. Огромные плоскодонные баржи привезли камень с юга, полуголые крестьяне выгружают мешки с зерном и какие-то корзины, а шумные купцы из Сидона и Библа трясутся над грузом кедра, доказывая что-то невозмутимому, словно Сфинкс, портовому писцу. Они непрерывно кланяются ему и умильно заглядывают в глаза, но египтянин смотрит на них как на вошь под ногтем.
Этих мест не коснулось разорение, подобное тому, что опустошило север. Напротив, тут сейчас мирно и сыто. Нил разливается вовремя и ровно настолько, насколько нужно, удобряя поля живительным илом. Сегодня в порту не происходит ничего необычного, и только один человек бросился вдруг в глаза купцу Кулли, который продал здесь груз топоров, кирок и прочей строительной снасти. Ее в сердце мира требуется много. Где-то там, далеко на юге, строят погребальный храм фараона Рамзеса, Совершенного Бога, Владыки Обеих земель, Сильного быка, возлюбленного Аммоном, Защитника Египта, дарующего жизнь, как Ра.
— Лопни мои глаза! — неверяще прошептал Кулли, когда увидел на рейде Пер-Рамзеса знакомый корабль и кошачью физиономию с губами, вытянутыми дудочкой.
— Рапану! — Кулли заорал и замахал руками, привлекая к себе всеобщее внимание. — Чтоб тебя богиня Эрешкигаль драла своими когтями до скончания веков! Мы тебя похоронили уже! Тебя сестры уже оплакали по обычаю! Тебя где носит? Ты что, нашему господину изменил, толстая твоя рожа? Если так, то я тебе не завидую!
— Кулли! Дружище! — купец из Угарита со слезами на глазах обнимать бросился того, с кем всегда лаялся, не переставая. — До чего же я рад твою тощую морду видеть! Да мы тут в такую передрягу попали, что и не выговорить! Едва живы остались. Передай господину, что мы и корабль, и товар в целости сохранили.
— Рассказывай! — требовательно произнес Кулли.
— Нечего тут рассказывать! — над ними нависла неприветливая физиономия афинянина Тимофея, который шел в сопровождении нескольких человек самого разбойного вида. Тяжелый, словно груз свинца, взгляд душегуба придавил купца к земле. — Торговец Рапану сейчас на нас работает. Пока медь в Энгоми есть, мы туда зерно возить будем. Торговля у нас. Понял? Если понял, проваливай, пока цел!
— Я тамкар самого ванакса Энея! — подбоченился Кулли. — И купец Рапану тоже! У меня полсотни человек корабельной стражи, да гребцы еще. Точно хочешь неприятностей, парень? Я самому господину Хатиа[2] пожалуюсь! Скажу, что морские разбойники захватили уважаемого купца и силой удерживают!
— Не кипятись, — поморщился Рапану, положив руку на его локоть. — Тут все не так просто, брат. Я ведь и для нашего господина зарабатываю теперь. Я уже выкупил из плена и себя, и команду, а теперь чистый доход идет. Кстати, забери мою долю меди, всеми богами заклинаю. Продай ее за зерно и отвези назад. У меня уже не вмещается ничего!
— Какую же ты прибыль делаешь? — прищурился Кулли, а пока Рапану потел и стеснялся, Тимофей гордо ответил за него.
— Впятеро от того, что здесь берем! Хорошая торговля идет. Дебен меди за один хекат ячменя берем в Энгоми.
— Сколько? Это за один рейс? — выпучил глаза Кулли, а Рапану расстроился не шутку, проклиная про себя хвастливого афинянина. — Теперь-то я понял, почему ты домой не спешишь! Скажи мне, почтенный воин, а не будешь ли ты против, если мы сходим туда с тобой? Где корабль, там и два.
— Буду, — гордо отвернулся Тимофей. — Это наша торговля. Нечего туда свои лапы запускать! Тебя даже к порту не подпустят, там наша ватага стоит.
— Да что ж за несчастье! — пригорюнился Кулли. — И тут не везет! Думал, хоть прибылью господина умилостивить. Совсем боги отвернулись от меня, несчастного! Хоть не возвращайся на Сифнос!
— Что, все совсем плохо? — шепнул Рапану на аккадском, зная, что афинянин этого языка не понимает.
— Да хоть в петлю лезь, — уныло признался Кулли. — Мне господин приказал кое-каких людишек на Сифнос привезти. Ну так, по мелочи… Скульптор, искусный строитель, тот, кто сведущ в устройстве водных каналов, камнерез.
— И как? — с сочувствием посмотрел на него Рапану.
— Дрянь дело, — понурился Кулли. — Тут те, кто строить умеют — все как один, люди богатые и уважаемые. На меня, как на ненормального смотрят, едва я только разговор об этом завожу. Жители Страны Возлюбленной уехать отсюда могут только по высочайшему соизволению. А его не получить никак. Но даже если и получат его такие мастера, то ехать им отсюда совершенно незачем. Там, за морем, для них дикие земли, где люди с песьими головами бегают.
— Эй ты! — нетерпеливо ткнул купца в бок Тимофей. — Говори так, чтобы я тоже понимал. Вы чего это там задумали?
— Да так, ничего особенного, — небрежно ответил ему Рапану, перейдя на язык ахейцев. — Кулли, ты помнишь храм Аммона, который стоит на западе города?
— Конечно, — удивленно посмотрел на него купец. — Его сейчас вовсю ремонтируют. Время Низкой Воды наступило, урожай собран, вот черни и согнали целые толпы. Стены города крепят, царский дворец расширяют. Пер-Рамзес на муравейник похож.
— Ну вот, — удовлетворенно посмотрел на него Рапану. — Значит, нужные люди тут точно есть.
— Есть, конечно, — продолжил Кулли. — Я одного головастого паренька присмотрел, который все знает и все умеет, но помощником у господина имери-кау[3] служит и до конца своих дней служить будет. Он из простой семьи, горбом свое место заработал, потому-то ходу ему и не дают. У царских строителей свои сыновья подрастают, сам понимаешь. Они все жрецы бога Тота, а у нашего паренька отец — обычный камнерез. Из лучших, правда, коль несколько раз был допущен царское имя на стене храма начертать. Семья у него живет неплохо, но не роскошествует. Такому, чтобы в люди выбиться, надо попасться на глаза самому господину, который над визирем-чати опахало держит, и его милости добиться. Иначе никак.
— Откуда знаешь? — заинтересовался Рапану.
— Да познакомился с ним, когда кирки и зубила господину имери-кау предлагал, — рассказал Кулли, — а потом вином его пару раз угостил. Он к вину непривычен, они тут пиво пьют, вот его и развезло сильно. Зато теперь я о нем все знаю. Хочет паренек богатой жизни, да только обычаи тут такие, что не видать ему ничего как своих ушей. Им боги велят спину гнуть на царя и жрецов, на храмы жертвовать и праведную жизнь вести. Праведная жизнь для египтянина — это когда ты свое место в жизни знаешь и власть чтишь, а уже потом вся эта муть про честность, справедливость и милосердие. Если ты египтянин, то после смерти попадешь на беседу к богу с птичьей башкой, а уж он решит, куда твою душу отправить. Этот бог сердце усопшего на весах истины взвешивает, и если грехи перевесят, то съедает его какая-то жуткая тварь с мордой крокодила и лапами льва. И тогда душа исчезает навсегда. Вот поэтому египтяне покорные такие. Очень боятся после смерти сгинуть. И этот мастер тоже боится, вот и гнет спину на тех, кто его мизинца не стоит. Тут такое часто происходит.
— Толкового простолюдина в черном теле держать — дело обычное, — понимающе усмехнулся Рапану. — Сами так с отцом сколько раз поступали. Посулим ему хорошую жизнь, он и сбежит с нами. Правда, из Страны Возлюбленной уезжать нельзя. Измена это, за такое беглецу рудники положены. Сделать нужно все тихо, иначе в следующий наш приезд в Пер-Рамзес мы отправимся крокодилов кормить.
— Зачем крокодилов? — занервничал Тимофей, которого даже передернуло от отвращения. — Я не хочу их кормить. Мне не нравятся эти твари. Кормите их сами!
— Он хотел сказать, — пояснил Кулли, — что так здесь казнят простолюдинов. Знать вольна выбирать смерть сама. Ты вельможа, Тимофей?
— Не-ет! — замотал кудрявой башкой афинянин. — Мой отец землю пахал. А что там за сложность с этим парнем? Украсть его, да и делу конец.
— Он сам никуда не поедет, на редкость упрямый малый, — покачал головой Кулли. — А если и украдем его, то он работать не будет. Для него такая участь хуже смерти. Просто ляжет и умрет. Или со скалы бросится. Тогда у него еще есть шанс попасть после смерти на Поля Иалу[4].
— Любой человек продается, — назидательно поднял палец Рапану. — Просто у каждого своя цена. Так мой отец говорил. Каждый человек стремится к несбыточному, к такому, за что готов рискнуть жизнью и даже тем, что случится после нее. Нужно просто понять, чем именно можно его купить. Итак, что может стать такой ценой для твоего мастера, вавилонянин?
— Даже не знаю, — пожал плечами Кулли, а потом растерянно посмотрел на товарища и прошептал. — Да как же… Знаю! Вот я ду-ра-ак!
Глава 4
В свои двадцать пять Анхер добился немыслимого. Он стал ими-ра нехену, «надзирающим за ремесленниками», его сердце пело от радости так долго, что сменилось несколько новых лун. Все эти годы он вставал с рассветом и бежал на стройку, чтобы самым первым приступить к работе. Он верил в свою судьбу.
Анхер начал простым каменщиком, но уже через два года его старания заметили и возвысили до должности ими-ра, «надзирающего над рабочими». Конечно же, отец замолвил за него словечко, серьезно облегчив его путь наверх. А еще через два года он забрал его к себе, начав обучать своему мастерству. Нечего сыну такого человека трудиться на черной работе, когда уже постиг ее. Отец Анхера — уважаемый мастер, кехену, что значит «тот, кто высекает». Он резчик по камню, один из лучших. Отец сказал ему тогда: