— А еще, госпожа, говорят, львы на коров в Тиринфе напали, — трещала Феано без умолку, превращая спутанные после сна светло-русые волосы[40] царевны сначала в идеально гладкую волну, а потом в затейливую укладку из кос, из которой по бокам выпускались завитые локоны. Она вплетала в прическу ленты и золоченые нити, продолжая болтать без умолку.
— И много коров задрали? — заинтересовалась Электра, которая придирчиво осматривала себе в полированное бронзовое зеркало. Она довольно мила: большие выразительные глаза, опушенные густыми ресницами, приятный овал лица и точеный носик.
— Целое стадо сожрали! — Феано в притворном ужасе обхватила щеки и глупо открыла рот. Сработало, ее госпоже нравились придурковатые слуги.
— Да врут! — отмахнулась Электра, которая, тем не менее, слушала болтовню рабыни с жадным любопытством.
— Люди так говорят, — развела руками Феано и аккуратно размотала локон с деревянного цилиндра. Да, вот так! Волосы упали небрежной волной, как и задумывалось.
Царевна, хоть и обладала умом сугубо практическим, сплетни очень любила. Тут ведь и заняться-то особенно нечем. Скоро к матушке на поклон идти, потом завтрак подадут, а там пора садиться ткать. Негоже знатной девице бездельничать.
— Со мной в Спарту поедешь, — сказала вдруг Электра.
— Как прикажете, госпожа, — привычно ответила Феано, но не удержалась и проявила легкую дерзость, которая позволена только любимым служанкам. — А зачем нам туда?
— Двоюродную сестру матери моей сговорили, — ответила Электра. — Пенелопа ее зовут. В такую даль отдаем, что даже не вымолвить. Какие-то острова на западе, дыра жуткая. Там одни разбойники живут.
— А почему разбойники, госпожа? — удивилась Феано. — Может, рыбу ловят да коз пасут. У нас на Лесбосе так было.
— Пф-ф, — презрительно фыркнула царевна. — Все островитяне — пахари моря. Это же любой дурак знает. Кроме тебя… ха-ха! Крит, говорят, только разбоем и живет, да и Одиссей, басилей тех островов, сюда не раз добычу привозил. Там же земли почти нет, на островах тех.
— А когда поедем? — спросила Феано и тут же поняла, что совершила ошибку. Не ее собачье дело, когда и куда госпожа поедет. Пощечина получилась такой, что аж искры из глаз полетели и слезы брызнули.
— Мне же вещи собирать ваши, госпожа! — торопливо затараторила она, с трудом пряча волной нахлынувшую ненависть. Щека горела просто нестерпимо. — Все успеть нужно. Не можете же вы, как простая крестьянка выглядеть. Я обещаю, вы там самая красивая из всех будете.
— А-а-а! — поняла Электра, которая передумала давать вторую пощечину излишне любопытной рабыне. — К весне ближе. Так матушка сказала.
— А, тогда мы успеем, — успокоилась Феано и отошла в сторонку, чтобы полюбоваться своими трудами. — Готово, госпожа! Вы просто ослепительны сегодня.
Феано была довольна и проделанной работой, и сама собой. Вчера, когда она чинила одно из платьев царевны, то пришила на новые места все золотые кружочки, которыми украшен подол. Ну подумаешь, их там было двадцать три, а стало двадцать два. Никто и не заметит.
Рапану грустил не на шутку. Сбежать из Угарита с зерном им так и не дали. Царские писцы, которые вцепились в источник жизни подобно охотничьим собакам, тут же учли его до последней амфоры и потребовали доставить во дворец, грозя карой за малейшее промедление. Пришлось подчиниться.
Купец Уртену кое-как вывез в Сидон самое ценное из своего имущества, но бежать из города не смел. Царь и его вельможи дураками не были, и за передвижениями своих тамкаров следили бдительно. С таким народом расслабляться нельзя. Чуть зевнул, и казна в убытке. Захотел купец отплыть по торговым делам — будь любезен опись представить, царский товар для продажи взять, да еще и отчитаться, куда поедешь, на сколько, и что оттуда привезешь. А писец тебе еще и указание даст: вот этого, мол, не нужно, это другой тамкар привезет, а вот этого нужно побольше. Без его разрешения ты даже из порта не выйдешь. А чтобы глупые мысли в голове не бродили, купцам давали понять, что семья и имущество в городе остаются, в полной власти светлого царя Аммурапи, да продлятся дни его до бесконечности.
— Тот парень в Трое — прорицатель, — твердил себе Рапану. — Господином нашим Хададом клянусь, ему будущее ведомо. Ведь он в Угарите не был никогда, а прямо в точку попал. Конец нам всем. Как есть конец! На юге, в Амурру бывшем, люди, живущие на кораблях, на землю сели, и на севере тоже. Пока они не идут сюда, грабят в своих землях, да только недолго ждать осталось. Целые стаи кораблей на горизонте снуют туда-сюда. Царь наш всех окрестных владык письмами о помощи засыпал, да только помощи ниоткуда нет. И войска нашего нет. Оно так в Лукке и осталось, от ахейцев-находников ту страну защищает. А родной Угарит кто защитит?
Запутанные лабиринты отцовского дома были тесно заставлены тяжеловесной мебелью, доставшейся от предков. Тут, в Угарите, искуснейшие столяры живут, ведь ливанский кедр, дар богов, вот он! На окрестных горах растет. Если бежать суждено, все, что поколениями купцов нажито, придется бросить. Не увезти с собой столько добра. И от этого у Рапану еще больше настроение портится.
— Батюшка! — Рапану вошел в комнату к отцу, который разбирал деловые записи, откладывая в сторону одну табличку за другой. Вот пришел новый товар, а с ним накладная — глиняный шар, в который вложено обожженное в печи послание, испещренное аккадской клинописью. Из Каркемиша оно, великого города, стоявшего у брода через Евфрат. Он соединял Междуречье со всеми странами Запада и с Египтом.
Почтенный купец сам на себя похож не был. Его волосы и борода, обычно тщательно уложенные, завитые и украшенные лентами по обычаю Вавилона, сегодня пребывали в полнейшем беспорядке. Да и одежда его, обычно чистая и красивая, так и осталась в пыли. Он не отдал ее рабыням, когда пришел с улицы. Рапану не помнил отца таким, а это значит, что вести пришли просто из ряда вон. Купец сидел, обхватив голову руками, и лишь появление сына вывело его из оцепенения.
— Хапиру пришли в движение! — хмуро сказал Уртену вместо приветствия, взял со стола табличку и протянул сыну. — На, почитай! Племя, которое называет себя иври, вышло из пустынь и захватывает земли царей Ханаана. Их вождь, Иегошуа бин Нун[41], взял Иерихон и истребил его до последнего человека! Понимаешь, сын? Вообще всех убил! Во всем городе не пощадили ни одной живой души, кроме какой-то шлюхи! Даже молодых женщин в рабство не стали брать! Они считают поклонение Баалу и Аштарт мерзостью перед лицом своего бога. Они мечом и копьем очищают землю от греха. Так мне пишут из Дамаска!
— У Иерихона целых две стены, отец! — Рапану даже похолодел. — Как бродяги из пустыни такой сильный город смогли взять?
— Боги обрушили стены иерихонские, — с горечью ответил купец. — Земля затряслась, и стены с башнями пали. Прямо как у нас в Угарите. Хапиру прознали про это и пошли войной на беззащитный город.
— А остальные цари? — жадно спросил Рапану. — Разве они не дали отпор разбойникам?
— Дали, — грустно усмехнулся Уртену. — Целых пять царей вышли на бой. Пять городов выставили свои войска — Иерусалим, Еглон, Хеврон, Иерамуф и Лахис. Хапиру эти войска разбили, а царей повесили на деревьях. Для красоты, видимо. Их города тоже под корень истреблены, а с ними — Гай и Газер. В Ханаане скоро вообще людей не останется, хапиру пришли туда навсегда.
— Но почему? — снова спросил Рапану. — Они жили себе в пустыне. Чего им в Ханаане понадобилось?
— Наверное, их скоту не хватает еды, — пожал плечами купец. — В Египте то же самое происходит, ливийцы так и лезут. Видно, хапиру стало совсем нечего есть, и они пошли искать себе новую землю.
— Прямо как ахейцы, — буркнул себе под нос Рапану, и отец услышал его.
— Прямо как ахейцы, — подтвердил он, — те тоже на родине голодают. И они в Ханаан лезут, только с другой стороны. Побережье атакуют почти без перерыва. Некоторые городки уже по два раза сожгли.
— Мы остались без поставок земляной смолы, — Рапану перевел нерадостные известия в практическое русло. — Иерихонские купцы, твои гостеприимцы, скорее всего, мертвы. Вести дела с хапиру мы пока не можем, там небезопасно. Путь из Аравии перерезан, а значит, ладана и ароматных масел нам больше не видать. С Кипра если только…
— И от обоих твоих старших братьев нет вестей, — хмуро ответил Уртену. — Они должны были быть в Иерусалиме, покупать благовония. А Иерусалим пал.
— Господин! — в комнату ворвался запыхавшийся раб, которого послали в порт, чтобы следить за морем. — Корабли видел! Сюда плывут! — Он показал ладонь с растопыренными пальцами и еще два пальца на второй руке. — Вот столько их!
— Уходи, Рапану! — резко скомандовал Уртену. — Бери женщин, слуг и то, что можно взять в руки. Веди всех на корабли. Скажи страже, что если воины царя будут мешать, пусть режут их без пощады. Мчи в Сидон, к почтенному Баалшемему, он примет вас.
— А ты, отец? — спросил Рапану.
— Я приеду позже, — рассеянно ответил Уртену, погруженный в свои мысли. — Мне нужно спрятать долговые расписки и документы на товар. Без них мы просто нищие.
Купец встал вдруг, залез в сундук и достал оттуда бронзовый чешуйчатый панцирь, шлем и меч. Он еще не стар и довольно крепок, и биться ему в своих путешествиях приходилось не раз. Только зачем это именно сейчас?
— Отец, поплыли с нами! — повысил голос Рапану. — Серебро не дороже жизни!
— Поезжай! — упрямо посмотрел на него Уртену. — Я выберусь, вот увидишь! Плыви в Сидон и позаботься о нашей семье! Я приказываю тебе!
— Отец! — по щеке Рапану прокатилась одинокая слеза, но ослушаться он не посмел. Он все понял. Уртену, который всю свою жизнь прожил богачом, уважаемым во всех портах Великой Зелени, не может унизиться до того, чтобы стать безродным чужаком и приживалой. Он будет защищать свою честь с оружием в руках. И ему плевать, что прошлой жизни уже не вернуть. Он готов умереть за этот мираж.