Надеть сандалии и носки — признак невероятного дурновкусия, но только не в двенадцатом столетии до рождества Христова, и не в Трое. Здесь шерстяные носки — это ультрамодный аксессуар, предмет всеобщей зависти и символ высочайшего статуса. По крайней мере, ту партию, что связал ткацкий цех во главе с моей женой, мы распродали довольно быстро и с хорошей прибылью. Бывший купец Кулли занялся этим, освоив работу коробейника и коммивояжера в одном лице. Он обошел все знатные дома и презентовал товар, который здешние уважаемые люди видели во дворце. Царь Приам, старые кости которого требовали тепла, не снимал их даже сейчас, когда солнышко светило вовсю. Для него вязала Креуса лично, а потому не носки это были, а нечто невероятно яркое и роскошное, где пурпурный цвет переплетен с ультрамарином и золотом.
Я же изо всех сил старался смотреть не на это чудо легкой промышленности, а примерно в район подбородка тестя. Я очень боялся заржать, если опущу глаза вниз, а делать этого было категорически нельзя. Разговор шел серьезный. Добрым дедушкой царь сегодня не притворялся, он был деловит и собран, а на лице его застыло недовольное выражение, как и всегда, когда предстояли ненужные траты.
— Антенор, — обратился царь к свояку, который выполнял в Трое роль, схожую с ролью премьер-министра. — Сколько там наших баб?
— Девятнадцать, великий царь, — угодливо произнес Антенор, который щеголял в схожем чулочно-носочном изделии, но без золота и пурпура. — Это если никто не помер за это время. Если помер, то меньше, конечно.
— Что повезем в подарок? — с кислой миной спросил Приам.
Все, даже сидящий рядом со мной Гектор, прекрасно понимали, что не подарки это, а самый что ни на есть выкуп за украденных женщин. Но приличия нужно блюсти. Мы как бы по дружбе подарим царю Менелаю кучу всяческого добра, а нам как бы бесплатно вернут наших женщин. Никакого урона чести, только рост авторитета, куда ни кинь.
— Меди три таланта, — начал перечислять Антенор. — Хитонов длинных — десять, хитонов коротких — десять, меда — шесть горшков средних, панцирей черепахи — пять штук, олово…
— Остановись! — резко оборвал его царь. — Меди двух талантов будет достаточно, а олова вообще не дам. Тканей добавь, если нужно, и серебра.
— Хорошо, великий царь, — поклонился Антенор. — Как прикажете.
— Идите все, — взмахнул рукой Приам. — А ты, Эней, останься.
Я молчал, пока он сверлил меня изучающим взглядом. Видимо, царь ждал, когда я проявлю любопытство, но я радовать его не стал и сидел с наиболее подобающей случаю физиономией. То есть смотрел на него с придурковатой преданностью, но что он не купился ни капли, только поморщился едва заметно.
— Ты на редкость прыткий паренек, — сказал он наконец. — И я по-прежнему не понимаю, что у тебя в голове. Ты отважный воин, и в этом нет никаких сомнений. Я трижды проверил каждое твое слово. Ты и впрямь полез в одиночку на пять сотен данайских наемников. Я бы сказал, что ты круглый дурак, но ты сумел сначала их запугать, потом договориться, а потом получить с них рабов, за которых взял огромный выкуп. С другой стороны, ты занялся низменным делом, недостойным знатного воина. Ты хочешь поплыть в Аххияву, и прихватишь собственного купца, чтобы он торговал за тебя. Я ничего не путаю?
— Нет, — ответил я, проклиная про себя эту продуманную сволочь, которая знает о каждом моем шаге. — Пока все верно.
— Твой мастер плавит железо, — продолжил царь, — дрянной, мягкий металл. Когда-то давно из него делали кольца, но теперь твои люди куют очень неплохие наконечники для копий и стрел. Олова становится все меньше, и хетты на востоке уже вовсю бьются железным оружием. Получается так, что ты видишь дальше, чем я. А ведь я живу и правлю очень давно.
Я молчал, глядя на него с прежним выражением лица. Приам пожевал губами, собираясь с мыслями, а потом погладил серебряную бороду.
— Носки! — сказал он вдруг. — Моя дочь прислала мне эти носки. Креуса связала их, но я-то знаю, что она не могла придумать это сама. Она же глупее курицы, как и почти все бабы в этом дворце. Кроме Кассандры… да! Та чуть умнее курицы… Значит, носки — это твоя затея. Я прав?
— Я не сделаю такого, великий царь, — сказал я. — Я просто не сумею.
— Может, и не сумеешь, — отмахнулся он. — Даже скорее всего не сумеешь, ты же воин. Но нужные мысли в пустую голову моей дочери вложил именно ты, Эней. Скажи мне, кто вкладывает их тебе? Ты прорицатель? Ты гадаешь по печени барана и по полету птиц, как мой сын Гелен? Еще год назад ты был обычным, ничем не примечательным мальчишкой, но потом все изменилось. Признайся, боги шепчут тебе во сне?
— Может быть, я просто очень умный, великий царь? — спросил его я.
— Не льсти себе, — поморщился он. — Ты не особенно умен, просто твои решения неожиданны и новы. Ты видишь больше, чем видят остальные, и находишь там, где другие теряют. Это дар богов, объяснить это как-то еще я не могу.
— Чего ты хочешь? — спросил я его в лоб.
— Я хочу, чтобы ты уехал отсюда, — неожиданно сказал Приам, голос которого превратился в лед. — Уехал навсегда и очень далеко. Поверь, это в твоих интересах. Ты, с одной стороны, слишком силен, а с другой — слишком слаб. Тебя рано или поздно убьют, и тогда моя дочь станет вдовой. А она добрая девочка, и дорога мне.
— Но почему я должен уехать? — моему удивлению не было предела. — Я же никому ничего не сделал!
— Это не имеет значения, — Приам посмотрел на меня с сожалением, словно удивляясь моей недалекости. — Да, ты еще ничего не сделал, но ты способен сделать, а это почти одно и то же. Ты опасен, Эней. И для меня, и для моих детей, и даже для собственного дяди, который ненавидит тебя всей душой. У него ведь тоже подрастает наследник. Ты изрядно обскакал его в воинской славе, а владыки такого не прощают. Подумай о моих словах, мальчик. Я точно не желаю тебе зла.
Я резко встал, поклонился и вышел. Вот и поговорили.
— А я ей и говорю! — услышал я сквозь дрему знакомый вавилонский акцент. — Хочешь, я научу тебя искусству заклинания? Ты одним движением руки пробудишь Нираха, змеиного бога, и он поднимет свою голову. Тебе на рынке зеваки гору серебра набросают! Она и говорит: конечно, хочу! А я ей: закрой глаза и протяни руку, девочка. А сам развязываю набедренную повязку и…
— Гы-гы-гы! — гребцы разбудили меня своим конским ржанием.
— Кулли! Бездельник! Сюда иди! — рявкнул я, приоткрыв один глаз. Моя каюта, представлявшая собой четыре столба на палубе, обтянутые полотном, давала какую-никакую тень, и я слегка вздремнул после обеда.
— Я тут, господин! — подскочил он. — Я по рынку побродил и все узнал. Думается мне, кроме олова ничего брать не стоит. Плохие времена наступают. Людям все меньше нужны красивые горшки и нарядные ткани, и все больше — хорошее оружие.
— Выяснил, откуда его везут? — перевернулся я на бок. Все же спать на палубе не слишком приятно, и я приказал сплести гамак, на который теперь пялится весь порт. Надо какой-нибудь тюфяк и подушку принести. Всю спину отлежал.
— С северного побережья моря Аззи, — усмехнулся тот. — Это же каждый ребенок знает. Да! Племя, которое кочует в тех местах, называет себя народ гимир. Они вытеснили тех, кто жил там раньше, и отняли их земли. Они пасут баранов и лошадей. И они ездят на спинах своих коней, прямо как вы, господин.
— Железные наконечники для копий еще возьмем, — сказал я. — Пригодятся.
Кулли согласно закивал, а я призадумался. Гимир, гимир… — вспоминал я. — Знакомое что-то. Елки-палки, киммерийцы! Суровые ребята, которых погонят с их пастбищ еще более суровые — скифы. Киммерийцы лет через четыреста перевалят через Кавказский хребет, вторгнутся в Малую Азию и разнесут тут все к чертовой матери. Они-то как раз конные лучники, и этой тактике колесницам противопоставить будет особенно нечего. Урарту и Фригию они разорят дотла, а потом осядут в Каппадокии. Андроновская культура, источник олова и бронзы, находится восточней, в районе южного Урала. Хочется туда добраться, да только опасно очень. Это ведь предки скифов и есть, которые пока что и разводят скот, и занимаются земледелием.
— Поговори с тем купцом, — сказал я. — Скажи, что следующий весной можем вместе снарядить большой караван, с сильной охраной.
— Не согласится, — покачал головой Кулли. — Я бы на его месте не согласился.
— Тогда просто узнай, кто он и откуда. Если местный, узнай только его имя, — сказал я и махнул ему рукой, чтобы купец ушел.
Он сейчас лишний, потому что к моему кораблю подходят Гектор и Парис. Они поплывут вместе со мной. Как хорошо, что у меня только один гамак. Пусть дорогие родственники завидуют.
Глава 18
ЧетлЧем дольше шло наше путешествие, тем меньше мне нравилось происходящее. Каботажное плавание, которое представлялось всем единственно возможным способом передвижения по морю — штука, конечно, довольно безопасная, но безумно тоскливая. Изрезанное скалистыми выступами побережье Греции наши корабли — а было их, на минуточку, девять штук, — огибали с прилежанием эталонного отличника. Лишь изредка кормчие, видя в туманной дымке противоположный берег, рисковали срезать длинный путь и отважно проходили какой-нибудь залив поперек. Это смотрелось особенно комично, когда мы огибали Афон. Я помнил совершенно точно, что там три острых мыса, глубоко вдающихся в Эгейское море, и если ползти вдоль берега, то можно не управиться и до зимы.
Тем не менее, короткими перебежками, ночуя на берегу вместе с кораблями, мы доползли до острова Эвбея, который своей грудью прикрывал Грецию с востока от гнева морских богов. Кормчие, радостно матерясь и поминая бога Посидао, нырнули в узкий пролив, который отделял его от континента. Здесь если не безопасные места, то уж точно не та дурная мешанина островов, где каждый басилей с тремя лоханями мнит себя повелителем волн. Мы уже раза четыре отстреливались от таких придурков, приводя их в чувство. Счастью кормчих не было предела еще и потому, что здесь, в Малийском за