С этим упоительным сценарием на уме – кулаки крушат и месят смазливое наглое лицо Париса в кашу – резко пробудился он от настойчивого стука в дверь.
Антенор был придворным искушенным. Придворные не доживают до искушенности, если не держат при себе развитую сеть лазутчиков и осведомителей. Антеноровы лазутчики проследовали за Парисом до самого дома Антимаха и подслушали каждое слово в его замысле против греческого посольства.
– Стыжусь земляков своих, – проговорил он, торопя Менелая и остальных собраться в передней. – Не все мы столь коварны. Но вам небезопасно оставаться в городе. Прошу вас, идемте со мной.
Под покровом ночи он отвел греков обратно к их лодке.
Когда добрались они к флагманскому судну и доложили новости о кровожадном намерении Париса, Агамемнон взревел от ярости, но в глубине души недоволен не был. Полномасштабный поход на Трою принесет ему славу, какой не довелось стяжать ни одному человеку на свете – ни Ясону, ни Персею, ни Тесею, ни даже великому Гераклу. Золото, сокровища, рабы – и вечная слава. Боги, возможно, даже вознесут его на Олимп. И себе самому не мог он в этом признаться, но окажись миротворческая миссия успешной, он бы ужасно расстроился.
Имелось у провала посольской миссии и еще одно преимущество. Слух о тайном заговоре Париса разлетелся по всей флотилии, как лесной пожар, и каждое ахейское сердце преисполнилось ярости. Если энергия и боевой дух поникли от словно бы нескончаемых приготовлений и череды темных предзнаменований, обременявших все это предприятие, подтверждение троянского вероломства оказалось как раз тем, что требовалось, чтобы разжечь страсть и укрепить приверженность во всех до единого воинах в армии вторжения.
Высадка
Назавтра с рассветом Агамемнон скомандовал отправить по флотилии сигнал. Гребцы напружили спины, и флот двинулся вперед.
У каждого корабля в шеренге имелся нос, выкрашенный в яркие цвета и обычно оснащенный резной фигурой. С носа флагманского судна Агамемнона с имперским презрением взирала голова Геры, Царицы небес. На других судах виднелись лица богов и божеств, опекавших их царство или провинцию.
Вообразите картину: сотни корабельных носов втыкаются в песок, ухмыляются, щерятся, скалятся носовые фигуры; слышите, как десятки тысяч воинов колотят мечами по щитам и выкрикивают боевые кличи? Кровь стынет.
Но Гектор в сияющих доспехах, великолепный в своей колеснице, повел троянцев из города по мостам через Скамандр на высадившихся греков, подбадривая свое воинство.
Судно Агамемнона замерло у берега и бросило якорь с кормы. Ахилл взобрался на корабельный нос.
– За мной! – заорал он, показывая мечом на дюны. – Нам по силам оказаться в городе еще до заката!
Агамемнон в тот миг еще облачался в доспехи. Его уело, что великий миг высадки на вражескую территорию возвестил кто-то другой. Он уже собрался рявкнуть и отменить приказ, но тут крикнул провидец Калхас – велел Ахиллу остановиться.
– Провижу я, что первый, ступивший на троянскую почву, будет убит, – произнес он. – Если человек этот – ты, Пелид[120], наше дело пропащее еще до его начала.
– Да обо мне больше пророчеств, чем дней в году, – презрительно отозвался Ахилл. – Не страшусь. Да и не почва это, а песок.
Однако, привело б это к гибели Ахилла или нет, великий миг достался не ему. Не успел он спрыгнуть, как голос у него за спиной возопил:
– Я первым брошусь в бой!
И с корабля спрыгнул какой-то юнец.
– Кто это? – заорал Агамемнон.
Молодой человек обернулся с широкой улыбкой и поманил остальных. Они узнали в нем Иолая, вождя филакского контингента[121].
Вид его, юного, жизнерадостного и уверенного, вдохновил остальных. Они ринулись с кораблей вслед за ним, в свою очередь воодушевляя воинство позади. Несколько мгновений – и весь берег заполнился греческими воинами, колотившими в щиты и вопившими:
– Эллада! Эллада! Греция! Греция!
Они устремились вверх по дюнам и последовали за Иолаем на равнину. Война началась.
Иолай врезался в гущу троянцев, скопившихся на равнине и ждавших греческого наступления. Убил четверых и ранил с десяток, но тут враг вокруг него внезапно расступился, и Иолай оказался лицом к лицу с высоким одиноким воином. Шлем воина скрывал его черты, но крики «Гектор!» из троянских рядов объяснили Иолаю, кто его противник. Он яростно сражался, но куда ему до Гектора с его ловкостью и силой – Иолай быстро пал в вихре взмахов меча, выпадов и отражений ударов. Умер он на месте. Пророчество Калхаса исполнилось. Первый ахеец, коснувшийся троянской земли, погиб.
Двое из филакского войска оттащили тело Иолая назад к грекам. Гектор дал им уйти. Отвага восхищала его, но превыше всего чтил он обычай, столь глубоко значимый и для греков, и для троянцев: павшего следует отдать, чтоб омыли его и сожгли или захоронили свои. Ибо оставлять тело на земле, чтоб сгнило оно, – величайшее бесчестье, какое может на них пасть. Подобное кощунство порицали обе стороны. Война, какой предстояло бушевать столько лет, еще покажет невыразимую жестокость, варварство и чудовищное кровопролитие – лютейшую и безжалостнейшую дикость, но тем не менее обычаи и ритуалы необходимо блюсти, а важность их невозможно переоценить. Как это покажет время.
С тех пор Иолая прозвали ПРОТЕСИЛАЕМ – «первым шагнувшим вперед». Не одно поколение потом, многие годы после войны в его честь по всему греческому миру воздвигали храмы и статуи. Командование сорока кораблями филаков в союзе взял на себя ПОДАРК[122], брат Иолая.
Когда тело Протесилая убрали за линию греческих войск, битва разгорелась в полную силу. Ахилл и Гектор сражались в самой гуще, но наиболее устрашающим воином на всем поле быстро прослыл троянец по имени Кикн. Ревя, он пер вперед и рубил мечом направо и налево.
– Я Кикн, сын Посейдона, – орал он, – и ни одно копье, меч или стрела не способны пронзить мне кожу!
Мясорубка, которую он учинил, начала смещать равновесие битвы, и стало казаться, что греки проигрывают, не успев толком напасть. Действительно похоже было, что Кикн неуязвим. Стрелы Тевкра отскакивали от него, соскальзывали и наконечники дротиков Аякса. Ахилл, нисколько не устрашенный, взбудораженный боем, понесся прямо на Кикна с оглушительным воплем, вскинув щит. Сила этого внезапного натиска и щита, врезавшегося в лицо, сбила Кикна с ног. Ахилл молниеносно напрыгнул сверху, схватил упавшего воина за ремни шлема и принялся скручивать их все туже и туже на горле противника, пока не удавил его. Шкура у Кикна, может, и непроницаема, зато, как любому смертному, ему необходимо было дышать.
Пусть в основном Посейдон брал сторону ахейцев, Кикн был ему сыном, а потому Посейдон не оставил его и сейчас. Не успел последний надсадный вздох покинуть тело воина, как превратился он в белого лебедя, вознесшегося над полем боя и полетевшего прочь, на запад. Прочь от Трои[123].
Троянцы сочли это знаком и обратились в бегство – в укрытие родного города.
Агамемнон приказал не преследовать.
– Всему свое время, – сказал он. – Теперь мы знаем, чего они стоят. Сперва займемся своими убитыми, поднесем богам жертвы и произведем все должные приготовления.
Боевые порядки уплотняются
Ахейский флот нельзя было и дальше оставлять растянутым в тонкую цепочку вдоль берега, вне поля зрения по обе стороны от командного судна, открытым для нападения троянских диверсионных групп. Но и стягивать корабли чересчур плотно означало делать их не менее уязвимыми. В первую очередь – для огня. Агамемнон провел достаточно кампаний на море, чтобы понимать: ряды кораблей могут стать неподвижными мишенями для горящей смолы или масла. Огонь способен распространяться от палубы к палубе с устрашающей скоростью. Царь людей приказал всем флотским соединениям войти глубже в любые защищенные узкие заливы и бухты, какие смогут отыскать, – или же отплыть подальше в море. На всех приставших к берегу судах держать круглосуточную охрану. Кара сторожевому за сон на посту – смерть.
Далее последовало строительство заградительного частокола. За этим забором, ощетинившимся заточенными кольями, греки смогли обустроить надежный лагерь. Временный, разумеется, – Троя станет ахейской через неделю, ну две, – но небрежность не годится. В основном эгейские приливы и отливы были нежны, как озерная рябь, однако Эвр, Западный ветер, как известно, если взыгрывал в нем норов, мог бить и трепать с разрушительной силой. Лишь флагман Агамемнона и корабли важнейших вожаков решили оставить вблизи частокола. Корабли обеспечения со всеми их рабами, слугами, маркитантами, ремесленниками, жрецами, кухарями, плотниками, музыкантами, танцорами и прочими необходимыми обозными пусть снуют туда-сюда между берегом и морем.
Нестор с Одиссеем изобрели простенький сигнальный язык хлопков, дуделок, флажков и огней, посредством которого удалось установить какое-никакое сообщение «корабль – корабль», «корабль – берег», «берег – корабль». Для старших командиров и их свит поставили шатры. Кампания скоро завершится, а потому расширять это миниатюрное поселение незачем.
Агамемнон был доволен. Боевой дух реял высоко.
За равниной Илиона высился город, готовый отражать любую атаку и выстаивать в любой осаде. За истекший год Приам и Гектор позаботились о том, чтобы укрепить и без того мощные стены Трои и прорыть сеть тайных тоннелей и внутригородских судоходных каналов. Выходы к морю стали возможны и по рекам, и по тоннелям. Капитуляция от голода Трое не грозила. Стражи на бастионах располагали обзором в триста шестьдесят градусов, все земли вокруг просматривались, и о наступающих вражеских войсках можно было докладывать сразу.
Внутри городских стен каждому дому выдали по три громадные пифоса, или кувшина для хранения, каждый высотой с мужчину, – держать в них столько зерна, масла и вина, чтобы хватило на небольшую семью, ее слуг и рабов на год. Дух решимости и братства сплотил троянцев всех мастей и званий, объединил нерушимой приверженностью родному городу и царственному дому в презрении к врагу.