Троя. Величайшее предание в пересказе — страница 30 из 48

– С тобой! – рявкнул Сфенел, хватив копьем оземь[145].

– Кто еще? – спросил Диомед.

Поднялся Нестор.

– Я остаюсь, – сказал он. – Царь людей, осуши слезы и слушай! Троя сплотилась, потому что Гектор, их величайший воин, их благороднейший царевич, их лучший боец бодрит их своим примером и своим боевым мастерством. У нас есть один воитель, более чем равный Гектору, – он быстрее, ловчее, сильнее, способней во всем, но он сердится в своем шатре, отказываясь надевать доспехи и воевать за нас. Почему? Потому что ты забрал Брисеиду и оскорбил его. Неужто не видишь ты, что исправлять это сам же и должен?

Повесив голову, Агамемнон бил себя в грудь кулаками.

– Я был глупцом! – вскричал он. – Сын Фетиды и Пелея в одиночку стоит целого воинства. Гордыня моя и норов обуяли меня. Но я все исправлю. Дюжиной олимпийцев клянусь, я все исправлю!

Внезапно почудилось, будто переполняет его опьяняющая смесь раскаяния, смирения и решимости, – столь же страстен он был в своем теперешнем желании явить Ахиллу щедрость, сколь прежде стремился унизить его.

– Пошлю золото, десятки лучших коней, семь наложниц и, разумеется, эту его Брисеиду, коей он так дорожит. Скажите ему по всей правде, что с нею я не возлегал. И кроме того, – голос Агамемнона звенел теперь силой и уверенностью, – кроме того, когда мы возьмем Трою, пусть Ахилл сам выбирает себе сокровища. А когда вернемся домой, я дам ему семь городов моей империи, и пусть возьмет одну из моих дочерей себе в жены.

Ахейское воинство возликовало. Вот это щедрая уступка! От такого предложения никто был бы не в силах отказаться. По всем священным эллинским законам чести Ахилл обязан согласиться.

Посольство к Ахиллу

Ходатайствовать от имени Агамемнона выдвинули Одиссея и Аякса, а также старика Феникса. Хитроумный замысел включить его в переговорщики принадлежал Одиссею. После того как Ахилл покинул пещеру Хирона, именно Феникса Пелей избрал юноше в воспитатели. Было известно, что Ахилл любит старика почти столь же истово, что и Патрокла. Три делегата добрались до главного шатра в лагере мирмидонян, где и нашли Ахилла – тот играл на серебряной лире и распевал песню о подвигах великих воинов далекого былого. Слушавший его Патрокл встал поприветствовать посольство. Ахилл предложил им поесть, выпить и изложить дело, с каким явились они.

Приняв вести о раскаянии, извинениях, хвалах и роскошных дарах, Ахилл скроил осуждающую гримасу.

– Немудрено, – поспешил добавить Одиссей, – что от эдакой щедрости Агамемнона ты его презираешь пуще прежнего. Очень понятно. Но пусть его, Агамемнона, – согласимся, что царь он скверный и глупый. Подумай лучше вот о чем: поборешь ты Гектора, ляжет Троя к ногам твоим – и достанутся тебе тогда слава и почет, каких ни одному человеку, включая Геракла, не перепадало.

Ахилл улыбнулся.

– Не первый день знаю я, Одиссей, – проговорил он, – что, выступи я против Трои, мое имя останется жить в веках – как незабвенного и несравненного героя. Так говорила моя мать. Сказала она и другое: если пожелаю, смогу выйти я из этой войны, и судьба мне будет прожить долгую, благополучную и счастливую жизнь.

– Но безвестным, – сказал Одиссей. – Безвестным и невоспетым.

– Безвестным и невоспетым, – согласился Ахилл. – И из этих двух дорог в грядущем я выбрал вот такую. А потому возвращайтесь к Агамемнону и скажите ему, что более не сержусь я на него, принимаю его извинения, но выбираю за него не воевать. Если Гектор приблизится к кораблям моих мирмидонян, тогда и только тогда возьмусь я за оружие ради защиты их. Это все, что могу обещать.

Послы ушли, понимая, что предложение Ахилла грекам почти без толку. Корабли мирмидонян стояли от центра берегового плацдарма дальше некуда.

В ставке командования Одиссей доложил об отказе Ахилла. Агамемнон принял его с угрюмой улыбкой.

– Да. Этого я и ожидал. Мы все связаны обычаем и законами чести. И лишь Ахилл среди мужчин связан исключительно требованиями личной гордости. Ну что ж. Унывать мы не станем.

«От слез ярости и разочарования к внезапной несгибаемой решимости, – подумал Одиссей. – Вот таков он, наш Царь людей».

Ночной дозор[146]

В ту ночь Агамемнон и Менелай уснуть не смогли. Разбудили и остальных военачальников.

– Необходимо, – сказал Агамемнон, – послать лазутчика за линию троянских войск и разведать, что они замышляют на завтра. Диомед, выбери кого-нибудь себе в пару.

Диомед тронул Одиссея за плечо, и эти двое растворились во тьме. Троянцы стояли лагерем и спали по всей долине Скамандра, какую смогли отвоевать у ахейцев. Диомед с Одиссеем беззвучно двигались по-пластунски к троянским позициям. Услыхав шаги, замерли. Кто-то приближался.

– Прикинься мертвым, – одними губами сказал Одиссей Диомеду. Оба застыли на месте.

Когда шедший к ним человек – несусветно наряженный в волчью шкуру и шапку из хорька – протопал мимо, они вскочили и схватили его.

– Молю, молю! – заскулил волчья шкура. – Не убивайте меня!

– Тсс! Ты кто?

Волчья шкура промямлил имя:

– ДОЛОН. Я вам ничего не сделаю.

Одиссей приставил ему к горлу нож.

– Говори.

– Пощадите меня. Я все расскажу.

– Пощадим, даю слово, – прошептал Одиссей, – но говори быстро. И тихо. У меня руки тряские, и, если не будешь скор, внятен и четок, это лезвие у твоего горла может запросто соскочить и добраться до твоей дыхалки.

– Клянусь, клянусь! – Слова сыпались из Долона хриплым перепуганным шепотом. – Это все Гектор. Обещал мне бесценные сокровища, если проберусь я на разведку в ваш лагерь.

Одиссей улыбнулся. Так, значит, у Гектора та же затея, что и у Агамемнона, а? Заслать лазутчика во вражеский лагерь.

– Что ж там за «бесценные сокровища» такие?

– Ахилловы кони и золотая колесница.

– Балий и Ксанф? – уточнил Одиссей. – Это свадебный подарок его матери Фетиде и отцу Пелею от бога Посейдона. Никто среди живых, кроме Ахилла, не способен ими управлять. Крысеныша вроде тебя они вмиг сбросят под колеса. Кроме того, с чего Гектор взял, что они ему когда-нибудь достанутся?

– Он меня обманул! – заныл Долон. – Теперь-то мне ясно. Но мой отец, глашатай Эвмед, – он богат. Он меня выкупит. Только молю… не убивайте.

– Рассказывай, что важного произошло сегодня в троянском лагере?

– Н-ну… прибыл царь РЕС с белыми конями его.

– С белыми конями? И что в них важного?

– Говорят, что если кони царя Реса Фракийского вступят в Трою, городу никогда не пасть. Он въедет на них завтра, и победа будет за нами.

– И где же фракийский лагерь?

– В-вон там.

– Отлично, – одобрительно сказал Одиссей. – Я тебя подержу, а друг мой Диомед перережет тебе глотку быстро и…

– Но ты же сказал…

– …что пощажу тебя? Сказал, да. На пять минут – столького твоя жизнь и стоит.

Диомед стремительно и чисто резанул – и Долон, булькая горлом, замертво упал наземь.

– Удивительное дело, – молвил Одиссей. – Нож оказался гораздо острее, чем мы думали. Ты глянь – чуть голову ему не отрезал.

Эти двое прокрались во фракийский лагерь, убили спавшего Реса и десяток его стражников, после чего пригнали белых коней к своим, где их встретили ликующие вопли ахейцев.

Агамемнон и Гектор ярятся

На рассвете Гектор разъезжал перед рядами троянцев и подбадривал их.

– Они в наших руках, друзья! – заверял он. – Ничто нас теперь не остановит!

Пусть сотни греков и полегли при натиске, который возглавил Гектор, сейчас настал миг, когда Агамемнон явил свои устрашающие черты воителя. Как царь и вождь он, может, и давал слабину, однако в это утро его аристеи – славы его – он показал себя воином необычайной отваги. С безжалостным напором оттеснил он противника к реке, убив двух сыновей Приама и многих других троянцев. Гектор приказал основным силам отступить к Скейским воротам, восстановить порядок в построении и приготовиться к молниеносной контратаке, но тут брат его Гелен призвал подождать:

– Зевс явил мне, что наносить встречный удар лучше всего, когда Агамемнон получит рану, которая выведет его из строя. Это случится. Имей терпение.

В этот миг Агамемнон одним смертоносным ударом копья пронзил Антенорова сына Ифидаманта насквозь. Склонился к поверженному и на глазах у ликовавших греков сорвал с тела доспех. Торжествующе вскинул добычу над головой, но тут откуда ни возьмись брат Ифидаманта Коон ринулся вперед, требуя мести, и, ткнув в Агамемнона мечом, рассек ему предплечье. Не поморщившись и даже не моргнув, Агамемнон занес свой меч и обезглавил Коона одним ударом. Теперь, разъярившись, он сражался и сражался, но потеря крови из раны в руке вынудила его шатко отступить вглубь ахейских рядов.

Гектор заметил это и понял, что его час настал. С великим воплем бросился он в гущу греческой рати, перебив шестерых в одном свирепом порыве. Диомед с Одиссеем держали удар, пока Парис не подстрелил Диомеда в стопу, тем самым выведя его из строя до конца дня. Затем ранили и Одиссея – он бы так и сгинул на поле брани, не спаси его Менелай с Аяксом. Сам Аякс бился как одержимый. Ревя подобно Критскому быку, он ломился сквозь троянские ряды, кроша и рубя все на своем пути. Земля на равнине Илиона насквозь пропиталась алой кровью греков и троянцев.

Гектор теснил Аякса и греков к их частоколу и рвам. Пять отрядов троянской армии под водительством Гектора, Париса, Гелена, Энея и Сарпедона рвались теперь вперед, чтобы нанести последний удар милосердия – атаковать греческий флот за палисадом.

Старшие греки, почти все уже раненные, поспешно собрались на совет. Агамемнон, так славно начав этот день, вновь убоялся и призвал греков срочно отплыть, пока не подожгли их корабли. Одиссей угомонил его окриком:

– Корабли остаются! Если бойцы на равнине и во рву увидят, что флотилия пошла врассыпную, они упадут духом.