Троянцы напирали, все ближе придвигаясь к кораблям, Аякс Великий защищал их теперь чуть ли не в одиночку. Троянский авангард добрался до судна, с которого девять лет назад спрыгнул Протесилай. Аякс размахивал исполинской пикой и прошибал любого троянца, подбиравшегося близко, однако троянцы шли волна за волной – эдакий натиск невозможно отбивать бесконечно даже такому могучему воину, как Аякс.
Дела у греков складывались очень скверно. Гектор был окрылен. Неукротим. Что теперь могло остановить троянцев?
Псевдоахилл
Патрокл, понаблюдав битву у кораблей, помчал к Ахиллу.
– Гляньте на это чадо – бежит в слезах к матери, подергать ее за фартук. Хочешь сказать, скверные вести из дома?
– Надо что-то делать! Они почти победили!
– Ой, и всего-то? Я уж подумал, у тебя во Фтии отец помер. Или у меня.
– Ради всего святого, Ахилл. Надо вмешаться, надо – иначе троянцы победят!
– А если я вмешаюсь, он победит. После того, кáк этот человек со мной обошелся. Сколько презрения. Сколько сознательного унижения. Это нельзя простить.
– Но, Ахилл…
– Я сказал, что корабли мирмидонян от Гектора оборонять буду, если он явится к ним, но его пока здесь нет.
– Тогда хотя бы позволь мне воевать вместо тебя, – взмолился Патрокл. – Заклинаю тебя, дай мне возглавить ахейские ряды в твоих доспехах. Они решат, что я – это ты, и это их точно сплотит.
Ахилл вытаращился на него.
– Небеси, да ты это всерьез.
– Верь слову. Воевать я пойду в любом случае, хоть в твоем доспехе, хоть в своем. Разницы никакой, иду туда.
Ахилл улыбнулся силе искренней страсти в своем друге.
В тот самый миг Гектор взял верх над вымотанным Аяксом и обломил наконечник у его пики. Аякс отступил, и Гектор приказал забрасывать факелы на судно – на корабль Протесилая. Крики тревоги пронеслись по ахейским рядам, и торжествующие вопли троянцев подвигли Ахилла.
– Что ж, надевай мой доспех, не тронь только меч и копье мои. И бери по пятьдесят мирмидонян с каждого из моих пятидесяти кораблей. Они все равно бузили и бурчали, что им не дают воевать. Но это все исключительно для обороны судов, имей в виду. И думать не смей прорубаться к Трое. От Аполлона не убережешься. Он направит стрелы бойцов, что стерегут городские бастионы. Только береговой бой. Даешь слово?
– Даю! – воодушевленно вскричал Патрокл и ринулся поднимать мирмидонян и облачаться к битве.
Вот так возник Патрокл в сияющих доспехах и шлеме Ахилла во главе двух с половиной тысяч свирепых, свежих и сумасшедше преданных мирмидонян. На сражение это подействовало мгновенно – и мощно.
– Ахилл! Ахилл! – торжествуя, вопили ахейцы.
– Ахилл! Ахилл! – страшась, завыли троянцы.
Подстегнутый ликованием войска, уверенный в доспехах своего товарища юности, друга и любовника, Патрокл совершенно преобразился, и ураган истребления, каким стал он, зажег в греках огонь безумия. Врага крошили бесчисленно, дух битвы переменился – троянцы пытались отступить от береговой линии и сбежать за реку Скамандр, к безопасности родного города. Но Патрокл прижал их, поймал в капкан между ахейскими укреплениями и морем; вместе с мирмидонянами и всей остальной ахейской ратью, вновь исполненной сил, они напитывали теперь землю багряной кровью загубленных троянцев.
С бессильным ужасом наблюдал Зевс, как его сына, ликийского царя Сарпедона, внука героя Беллерофонта и мощнейшего великого союзника Гектора, Патрокл пронзает копьем в грудь.
– Сражайтесь, возлюбленные мои ликийцы! – вскричал умирающий Сарпедон. – Не дайте грекам обесчестить мое тело.
Над павшим Сарпедоном разгорелась лютая сеча. Мирмидоняне попытались стащить с него доспехи, а отчаянные троянцы кинулись их отнимать. Гектор размозжил череп Эпигею Мирмидонянину, а Патрокл убил Сфенелая, одного из ближайших друзей Гектора[147]. Битва продолжила бушевать, и тело Сарпедона завалило брошенными латами, сломанными мечами и трупами. В конце концов давление на троянцев оказалось слишком велико, и они, устрашившись, бросились к городским стенам. Греки потрясали доспехами Сарпедона и выкрикивали оскорбления в спину безутешным ликийцам.
Патрокл, достигший своей аристеи, ревел от торжествующего кровожадного упоения. Все считали его Ахиллом, наконец восставшим и шедшим в потоках крови к победе, какую видели теперь его врожденным правом.
Ничто не стояло больше между Патроклом и Троей, кроме… бога Аполлона. Взбешенный тем, что один простой смертный смеет грозить городу и народу, какие он поклялся защищать, бог отбил и первую, и вторую, и третью атаку Патрокла. На четвертой, преисполнившись величественной ярости, Аполлон предупредил его:
– Не судьба тебе разорить Трою. Даже твоему возлюбленному Ахиллу не начертана эта честь. Отступись, Патрокл.
Патрокл отступил, а Аполлон, приняв облик брата Гекубы Асия, призвал Гектора напирать и перехватить инициативу. Гектор взобрался на колесницу и погнал на ахейцев, разметая их с пути, точно громовая буря.
Патрокл метнул камень в Кебриона, возницу Гектора, и убил его наповал. Последовала отчаянная бойня за павшего – и переросла она в отвратительное перетягивание трупа между Гектором и Патроклом. Патрокл и мирмидоняне отвоевали Кебриона и сорвали с него доспех. Тремя волнами накатывали троянцы за телом, и Патрокл убил по девять человек из каждого их натиска. Он казался неуязвимым – но теперь уж сам Аполлон растерял все терпение и принялся крушить Патрокла, удар за ударом. Сбил его с ног, сломал копье, вышиб щит у него из рук, сорвал грудную пластину и снес шлем у него с головы.
Шлем, знаменитый шлем Ахилла, покатился по земле, и всем явилось лицо Патрокла.
На миг воцарилась потрясенная тишина, а следом взревели троянцы. Они поняли, что не Ахилл это крошит их, словно ягнят, а Патрокл, и это знание воодушевило их действовать. Юный ЭВФОРБ метнул в Патрокла копье. Оно достигло цели. С копьем в боку Патрокл пошатнулся и, спотыкаясь, побрел прочь с передовой. Гектор прикончил его ударом копья, прошившего Патрокла насквозь.
– Думаешь, это ты сокрушил меня, Гектор, – просипел Патрокл. – На то понадобился бог Аполлон. Следом – Эвфорб. Ты, прославленный Гектор, благородный Гектор, был третьим. Ты меня всего лишь добил. Я умру, сознавая, что судьбу твою решит величайший из всех… мой Ахилл.
Гектор поставил ногу на грудь мертвому Патроклу, выдернул копье и отпихнул труп.
Лютыми были драки над телами Сарпедона и Кебриона, но они показались бы детской забавой по сравнению с тем бешеным животным варварством, с каким все бросились сражаться за мертвого Патрокла.
Менелай и сам возвысился до своей аристеи. И в поединке с Парисом, и в дальнейших вылазках сражался он храбро. Но до чего же давно, казалось, случились они. Теперь он полностью оправился от раны, нанесенной стрелой Пандара, и за павшего Патрокла бился, как обезумевший тигр. Эвфорбу за первую рану Патрокла он отплатил, пронзив ему горло, но когда вмешался Гектор, Менелай отступил и призвал на помощь Аякса.
Гектор принялся снимать с Патрокла доспехи – доспехи Ахилла, – но его остановил ГЛАВК Ликиец, друг и двоюродный брат Сарпедона[148].
– Отдай труп грекам и потребуй взамен тело Сарпедона.
Гектор покачал головой.
– Хватит любезничать. Он убил слишком много наших. Моих братьев. Твоего царя. Вся Троя пожелает отмстить.
– Сделай по-своему, царевич, и я уведу из Трои всех ликийцев до последнего – защищай тогда город сам.
Тут имеет смысл задержаться и вспомнить, до чего важно обеим сторонам, чтобы погибшие на поле брани удостоились подобающего погребения. Клеос – слава и почет, заслуженные отвагой и воинским мастерством, – обеспечит их именам вечную жизнь в истории на многие поколения. Почести, с какими тело погибшего омывают и сжигают на священном костре с положенными песнями, молитвами и поминальными речами, – первый шаг в воплощении клеоса. Умершие от болезни или по любой другой причине, кроме боевых ран, на подобные омовение и церемонии рассчитывать не могли, какими бы важными ни были эти люди при жизни. Сколь непристойными и нецивилизованными ни казались бы нам потасовки, завязывавшиеся над изуродованными останками павших воинов, надо понимать, что для греков и троянцев те покойники оставались живыми символами неуничтожимой репутации героических душ, что населяли теперь мертвые тела. В той же мере, в какой соратники сражались, чтобы спасти и далее чествовать тела своих павших товарищей, вражеские бойцы стремились удержать их у себя и далее надругаться над ними, а также оставить себе их доспехи как боевой трофей или сокровище, какое родственникам и друзьям павших предстояло выкупать.
Для Главка и ликийцев не заполучить тело своего родича и царя Сарпедона было равносильно несмываемому пятну на собственной чести[149]. Телом Сарпедона завладели греки, а потому предстояло добыть тело Патрокла, чтобы обменять его на погибшего ликийского царя. Ликийцы недвусмысленно сообщили Гектору, что он должен приложить все усилия ради этого обмена. Ликийский союз был для Трои слишком важен, чтобы им рисковать, а потому Гектор согласился отдать им тело Патрокла. Однако амуниция – меч, копье, шлем, нагрудная пластина и поножи – стала трофеем, на который Гектор, по его мнению, имел право и с чистой совестью мог оставить себе. Вот потому он и снял с себя свои доспехи и надел Патрокловы – то есть Ахилловы. Шлем отдал кому-то из троянских воинов на хранение. Надевать его не рискнул, чтоб не перепутали с Ахиллом и не пришлось сражаться со своими же.
Последовавшая драка за тело Патрокла – из самых кровавых и лютых стычек за все десять лет войны. Безжалостный Гомер медлит средь зверств этой мясорубки, чтобы подчеркнуть значимость происходящего для обеих сторон. Знай они, что это все лишь репетиция или в лучшем случае нежный пролог к грядущему – возможно, предались бы отчаянию.