– Запрещаю! – сказала она. – И дед твой тоже.
Царь Ликомед сурово кивнул.
– Ты слишком юн, мальчик мой. Возможно, через несколько лет…
– Я учился искусству войны ежедневно, едва только начал ходить! – с жаром воскликнул Неоптолем. – Никто на этом острове не сравнится со мной. И оракул не раз говорил, что судьба мне отправиться в Трою и завоевать там славу.
– Но сейчас еще слишком рано, мой мальчик!
– Я готов. Спросите кого угодно.
Одиссей обнаружил, что на Скиросе считали Неоптолема совершеннейшим подобием отца, с головы до пят. И Ахилловы умения, и сила его, и прыть, и весь – если не больше – горячий норов и неутолимая жажда убийства.
– Не являлись бы мы за царевичем Неоптолемом, – сказал Одиссей, – если б не считали, что он более чем способен о себе позаботиться.
– Если уедет он, – промолвила Деидамия, – это разобьет мне сердце.
Тяжко было Неоптолему видеть мать в таком горе, и он, казалось, поколебался.
Одиссей мгновенно оценил положение.
– Доспех твоего отца – мой теперь по праву, – произнес он. – Выкован самим Гефестом. Если поедешь с нами, я, конечно же, предоставлю его тебе.
– Мирмидоняне последуют за тобой куда угодно, – добавил Диомед. – Они только и ждут, когда ты их возглавишь.
Неоптолем бросил на мать умоляющий взгляд столь отчаянной и мучительной силы, что сопротивление ее ослабло. Она застонала и повесила голову. Лучезарная улыбка озарила лицо царевича.
– Я вернусь в один миг! – сказал он, крепко обняв мать.
Странный визит
Тем временем в Трое Эврипил и мизийское воинство при поддержке неукротимого Энея оттеснили ахейцев за Скамандр и грозили прижать их к кораблям, как это некогда удалось Гектору. Агамемнон и Менелай объединили силы с Идоменеем и Эантом для контратаки, им удалось ранить Деифоба, но Эанта вывел из строя метко брошенный Энеем камень.
Грохот битвы на равнине слышен был из высоких покоев Елены в царском дворце. Елена безучастно трудилась за прялкой, как и во всякий день. Эфра, мать Тесея, старая компаньонка Елены, тихонько кашлянула и тем объявила, что за дверями ждет аудиенции посетитель.
– Как его звать?
– Он не сообщает мне, кто он, дорогая моя. Настаивает на встрече с тобой. Ни в какую не уходит.
– Пригласи войти.
Елена опешила: Эфра ввела мальчика не старше пятнадцати лет.
– Кто же этот юноша?
– Мое имя Кориф, – произнес мальчик, неудержимо пунцовея. – Я… я… принес тебе сообщение… я…
– Давай-ка ты сядешь и что-нибудь выпьешь? – предложила Елена, показывая на стул и кивая Эфре; та налила вина. – Соберешься с мыслями и изложишь свое сообщение, когда будешь готов. В этой комнате жарковато, верно?
Мальчик сел и благодарно отпил из предложенной чаши. Тревожно взглянул на Эфру, и Елена, уловив в нем беспокойство, легким кивком отпустила служанку.
– Что ж, – проговорила она, – вот мы одни, можешь сообщить мне свою весть.
– Смотри, – сказал Кориф и протянул ей маленький берестяной сверток.
С некоторым удивлением Елена раскрыла его и долго и пристально вглядывалась в знаки – его содержимое.
– Это от Эноны?
Кориф кивнул.
– А ты ее сын от Париса?
Он вновь кивнул и застенчиво вперился в пол.
На ум Елене пришли видения последних десяти лет. Задумалась она о своей жизни в Спарте с Менелаем до появления Париса. Что за безумие овладело ею тогда? Действительно ли то была тяга к Парису или же проделки Афродиты вынудили ее покинуть отчий дом, родителей и превыше всего – красавицу дочку? Гермионе сейчас тринадцать. Научилась ли она презирать мать за то, что та ее бросила? Горячие слезы катились по щекам Елены, пока размышляла она обо всех, кого оставила, и о том, сколько всего случилось из-за нее. Обо всех этих смертях. Она все еще слышала крики погибавших и грохот армий внизу на равнине. Сколько отважных мужей убито, сколько славных женщин овдовело. Сколько родителей горюет, сколько детей осиротело. И все из-за нее. Если б не она, Гектор был бы жив, Андромаха – при муже, Астианакс – при отце. И ради чего? Все это ради тщеславного лживого плута Париса. Он не только разрушил жизнь ей и всем спартанцам, которых вынудил ее покинуть, но и предал свою первую жену Энону и сына, этого несчастного застенчивого мальчонку, что мается и мнется теперь пред нею. Но надо быть честной. Все, что натворил Парис, натворила и она. Она проклята. Она – смерть…
В припадке горя и отчаяния Елена рухнула на пол. Кориф попытался позвать на помощь, но голос застрял у него в горле. Не зная, что предпринять, он присел рядом с ней пощупать пульс.
В тот самый миг в дверях появился Парис. Увидев, как некий юноша оказывает сокровенные знаки внимания его жене, Парис преисполнился яростной ревности. Выхватил меч и тут же зарезал мальчика, чиркнув ему по горлу. Кориф погиб на месте. В угаре ярости Парис убил бы и Елену, если б не обратил внимание на берестяной сверток, лежавший рядом с женой. Постигнув его значение и поняв, что юноша, которого он только что прикончил, – его сын, Парис загоревал, сокрушенный раскаянием[173].
Елена больше не желала иметь с Парисом ничего общего и ни словом более не обмолвилась с человеком, которого считала творцом всех ее бед – и всех горестей Трои и Греции. Их связь оказалась окончательно, полностью и необратимо расторгнута.
Да и победа над Ахиллом не наделила Париса избытком славы. Как ни крути, ядовитую стрелу, поговаривали, направил Аполлон. Каким бы метким стрелком ни был сам Парис, он бы никогда не отыскал столь крохотную мишень – левую пятку великого воина.
Убийство же собственного сына положило конец божественной поддержке Париса. Величайшие заступники царевича все эти годы, Афродита и Апполон, не смогли закрыть глаза на столь жуткое кровное преступление. Дни Париса были сочтены.
Златой мальчик
А за городскими стенами ахейцы несли кошмарные потери. Пал, пронзенный копьем Эврипила, Махаон, сын божественного врачевателя Асклепия. Его брат ПОДАЛИРИЙ вынес тело за линию боев, где применил все свое искусство в отчаянной попытке воскресить Махаона, но никакая трава, снадобье или заклятье не смогли вернуть к жизни того, кто собственноручно исцелил стольких греков. Взбешенный Подалирий ввязался в бой. Его ярость – и боевые умения Идоменея и Эанта – оттеснили Эврипила от частокола, но быстрые маневры на флангах разделили Агамемнона и Менелая, окруженных мизийцами. Пойманные в капкан посреди вражеской рати, разлученные, царственные братья попали бы в плен или даже погибли, если бы на выручку не прорвался к ним Тевкр.
В тот миг с берега донесся могучий вопль ликования. То вернулся корабль Одиссея и Диомеда. Глаз на зрелища у Одиссея был наметанный, и он велел Неоптолему облачиться в отцов доспех и взобраться на палубу повыше. Афина ли, Ирида или еще какое-то божество помогло создать это видение, никто не знает, однако стоило Неоптолему ступить на возвышение, как пал на него сквозь тучи ослепительный луч солнца. Засверкали бронза, серебро и золото щита. Ахеец, заметивший это первым, исторг громогласный вопль, его подхватили по всему греческому стану и дальше, на равнине сражения. Троянские воины глянули и с ужасом увидели, что переродился их величайший враг.
Потрясая громадным копьем своего деда Пелея, Неоптолем разразился Ахилловым боевым кличем, и мирмидоняне, признав его, взревели от радости и застучали мечами по щитам; поднялся грохот, какой – в зависимости от того, на чьей вы стороне, – леденил или согревал сердце.
Неоптолем спрыгнул на землю и повел мирмидонян в бой. Воодушевленное ахейское воинство с новыми силами взялось отражать троянскую атаку. Вскоре Неоптолем показал, что вместе с Ахилловой мощью и ловкостью он к тому же под стать отцу и в том, до чего лют и кровожаден. Крутился он, налетал, сигал, уклонялся, увертывался, рубил, крошил, пырял, колол и прокладывал себе дорогу через мизийские ряды к Эврипилу, а троянцы отступали – многие убеждены были, что перед ними взаправду переродившийся Ахилл. Когда они с Эврипилом наконец сошлись – уперли ноги в землю и сшиблись громадинами круглых щитов. Неоптолем был юнее и свежей. Эврипил – сильнее и хитрей. Воевал он уже несколько дней, но ни разу не поколебался, ни на шаг не отступил. Долгая отчаянная схватка могла б разрешиться иначе, но юность и прыть взяли верх. Неоптолем носился кругами, словно борзая, терзающая быка, пока наконец его копье не отыскало цель и не пробило старшему воину горло.
Стон взмыл над мизийскою ратью, когда пал Эврипил. Чуя победу, ахейцы оттеснили троянцев обратно к городским стенам. Неоптолем ринулся, как орел-охотник, на тех, кому недостало проворства скользнуть в закрывавшиеся ворота.
– Вперед! – орал он. – Вверх по стенам, отомстим за моего отца!
Один на другого, словно цепочка муравьев, от которых получили они свое наименование, бросились мирмидоняне тучей вверх по стенам. Перепуганные горожане на бастионах, мужчины, женщины, дети принялись метать камни, бронзовые котлы, каменные кувшины – все, что попадалось под руку.
Не пади на город в самый отчаянный миг великий полог тумана, греки могли б преуспеть – взобраться на стены и прорвать оборону. Троянцы орали на них с торжествующим облегчением.
– Зевс! Зевс! – ревели они, убежденные, что это вмешался самолично Царь богов, Небесный отец, Пастырь туч и спас их. Туман, вне всяких сомнений, пал и вовремя, и судьбоносно.
Разочарованно ворча, не видя ничего дальше вытянутой руки, ахейцы возложили ладони друг другу на плечи и побрели плотным строем к своим кораблям; миг победы был упущен.
Стрелы Геракла
И вновь война зашла в тупик – и снова Агамемнон с отчаянием воззвал к провидцу Калхасу.
– Что ласточки и воробьи говорят тебе, старый самозванец?
Калхас улыбнулся, как всегда, нежно, скорбно.
– Лишь глупый вождь винит гонцов своих, а Царь людей, великий, кому служу я, глупцом не был никогда.