– Но что это? – спросила Гекуба. – В смысле, для чего оно?
– Для сокрушения Трои! – выла Кассандра.
Полидамант позвал своего царя из-под конского брюха.
– Соблаговоли подойти с этой стороны, владыка, – сказал он. – Тут есть такое, на что тебе стоит взглянуть.
Там обнаружились они – письмена золотом вдоль всего правого бока.
– ЛАОКООН, ты умеешь читать эти знаки, иди и скажи нам, что они гласят, – велел Приам, подзывая жреца Аполлона, стоявшего рядом с двумя своими сыновьями АНТИФАНТОМ и ФИМБРЕЕМ.
Лаокоон приблизился и прочел письмена.
– Тут говорится: «Дабы вернуться домой, эллины посвящают сие подношение Афине».
– А, так это богине? Дар?
– Повелитель, нельзя доверять грекам, даже если приносят дар они.
– Ты боишься этой штуковины?
Лаокоон взял меч у стоявшего рядом воина и ударил им плашмя по конскому брюху.
– Говорю тебе, сожги его, говорю, с-с… Говорю…
Но более не смог Лаокоон произнести ни слова. Рот его открывался и закрывался. Горлом пошла пена, его скрутило судорогой. Антифант и Фимбрей бросились к нему.
– Присядь, отец, – молвил Антифант.
– Ничего страшного, владыка, – заверил Фимбрей царя. – У него припадок, иногда такое случается.
– Хм, может, боги пожелали лишить его речи за то, что посмел он усомниться в этом даре благодарности? – проговорил Деифоб.
– Стоит, во всяком случае, оставить его тут, где оставили его сами греки, – проговорил Приам.
– Вы не втащили б его в Трою, даже если б захотели, – послышался хриплый голос.
Приам повернулся и увидел окровавленного избитого человека, коренастого и крепкого; его держали двое воинов.
– Заткнись, греческий пес! – рявкнул один и врезал ему по зубам. – Перед царем стоишь.
– Кто это?
– Называет себя Синоном, владыка. Он тут прятался в болотах за дюнами. Пытался удрать от нас, но мы его изловили.
– Пусть подойдет, – сказал Приам. – Ему нечего опасаться, если расскажет нам начистоту, как перед богами, всю правду. Прости, Синон, мои люди должны были обойтись с тобою добрее.
– Да на нем и без нас живого места не было, владыка. Говорит, греки его так отделали.
– Его же народ?
Синона подпихнули к ногам царя, и он, плача и скуля, взялся отвечать на вопросы – и отзываться на тумаки, – что посыпались градом.
Постепенно удалось сложить всю историю. Одиссей, проклятый, коварный, хитрый Одиссей, – Синон сплевывал всякий раз, произнося это имя, – сказал Агамемнону, что нужно построить коня и оставить его на берегу, дабы почтить Афину, рассерженную из-за кощунственной кражи палладия из ее храма. Это святотатство означало, что ахейские войска обрекли себя на гибель. Не победить им в войне ни за что. Даже безопасное отплытие домой могло им не даться, если не поднесут они богине коня.
– Грекам не победить в войне ни за что? – переспросил Приам. – Они в это поверили?
– Пророк их Калхас сказал, что так и есть. Что пора возвращаться домой. Сказал, что троянцы ублажили богов своим достойным и набожным поведением, а мы их прогневили.
– Мои же слова! – вскричала Гекуба. – Что я тебе говорила, Приам? Боги поняли, что мы не заслуживаем потерять город. Я так и знала!
Приам сжал ей руку.
– То есть они действительно оставили борьбу? – спросил он Синона.
– Оглядись, царь. Все шатры и загражденья сгорели. Корабли загрузили, и уже сколько часов плывут они к дому. Не считая, конечно, клятого бедолаги Синона.
Приам хмуро глянул на грека.
– А почему же ты здесь?
– Помнишь ли ты такого военачальника у ахейцев, двоюродного брата нашего вожака Агамемнона, по имени Паламед?
– Конечно.
– Так вот, Паламед все эти годы видел Одиссея насквозь… тьфу! – еще один свирепый харчок, – и его поддельное безумие на Итаке. Этот трус пытался выкрутиться и не исполнить клятвы. Одиссей не простил Паламеда за то, что тот его уличил. И вот в один прекрасный день лет восемь или девять назад… ближе к началу этой гнусной войны… в один прекрасный день нашли тело убитого пленного троянца, а при нем записку – вроде как от тебя, твое величие, с благодарностью Паламеду за помощь троянцам.
– Никакой такой записки не слал я, – сказал Приам. – И не знал толком Паламеда.
– Конечно же. Я видел своими глазами, как Одиссей… тьфу!.. Подложил ту записку. И проследил за ним в тот же день, и видел, как он закопал троянское золото за шатром Паламеда. Золото нашли. Паламед настаивал на своей невиновности, но ему никто не поверил, и его как предателя забили камнями насмерть. Надо было мне выступить, но Агамемнон и его приближенные ой как любят коварного итакийца. Зловредный ублюдок все же приметил мой взгляд. Он знал, что я знаю, а я знал, что дни мои сочтены. Минули годы, ничего не происходило. Я уж думал, что он меня простил. Но он-то умеет выжидать. Как раз когда я уж решил было, что обошлось, и собрался домой со всеми, домой в родной город, к жене и детям, как нанес он удар. Одиссей… тьфу!.. – убеждает Калхаса сказать Агамемнону, что для полноты нашего дара Афине – коня – необходимо принести жертву. Человеческую жертву. Калхас любит быть в центре внимания. Любит махать серебряным ножиком. Еще в Авлиде, где мы застряли в безветрии, он уговорил Агамемнона пожертвовать собственной дочерью Ифигенией, так что сейчас это пустяк. Вообрази, как охотно Калхас согласился. Царь людей попался на эту удочку, само собой. Жертву выбрали жребием. Угадай, кто проводил жеребьевку? Не кто иной, как… тьфу! Тьфу! Тьфу!.. – Синон разразился плевками в припадке кашля.
– Выбрали тебя?
– Ну конечно. Сперва меня избили – видите рубцы и синяки?.. Потом загнали в клетку, будто козла. Но боги уберегли меня прошлой ночью. Пока все пировали, плясали и пели свои богохульные песни, я убежал. Улизнул и скрылся в дюнах. Следил, как они рубят канаты и отплывают, бросив меня на сердечную милость твоих славных воинов.
– Что ж, – произнес Приам. – Вот так сказанье.
– «Сказанье» и есть! – выла Кассандра. – Сказки. Вранье. Вранье, хитроумно обернутое правдой. Убейте его и сожгите коня!
– Одного нельзя отрицать, отец, – молвил Деифоб, глядя на Синона сверху вниз. – О вражде между этим человеком и его сородичем Одиссеем хорошо известно.
– Верно, владыка, – встрял начальник стражи. – Мы все слыхали об их распрях.
– И я их слыхал, – сказал Антенор. – Кажется, у них общий дед Автолик, сын божественного Гермеса. Но всем ведомо, что сроду они не выносят друг друга. Долетали до меня и слухи о заговоре против Паламеда. Все сходится. Я верю этому бедолаге.
– Верю и я, – сказал Приам.
– Мне все равно, верите или нет, – молвил Синон. – Мне, клясть его, все одно.
– Обращаться к царю будешь с уважением, – рявкнул начальник стражи, пиная Синона так крепко, что тот сложился от боли пополам.
– А этот конь, – сказал Деифоб, вскидывая взгляд. – Думаешь, Афина приняла его и дала проклятым данайцам благополучно плыть домой?
– Ой, этот конь – благословение и защита, все верно, – просипел Синон, держась за бока. – Но лукавый пройдоха подстроил, чтоб вам не извлечь из него выгоды.
– Как это?
– Велел строителю Эпею Фокийцу сотворить коня так, чтоб не прошел он даже в самые высокие ваши ворота. Трое не пасть никогда, если этот конь окажется внутри, но вы его туда не втащите! – Синон вновь сипло закашлялся. – Тут он вас обставил как следует!
– Хм. – Деифоб нахмурился. – Что ж, ничто не помешает нам разобрать его, пронести по частям и собрать внутри города?
– Это он тоже учел. Видите, как деревянные планки лежат внахлест и стыкуются? Эпей продумал сцепить их так хитро друг с дружкой, что вам придется сломать всю постройку. Афина тогда превратит благословение в проклятие, а? Не выношу Одиссея… тьфу!.. Всем сердцем, душою и потрохами, но надо отдать ему должное. Может, Агамемнон собирается вернуться через год-другой с армией покрупнее. Нельзя им рисковать тем, чтоб вы могли обезопасить Трою защитой этого заговоренного коня, верно же?
Безумное злорадное хихиканье Синона вынудило начальника стражи зверски ударить пленного по лицу. Приам уже собрался вновь одернуть служивого, как послышался еще один хрип. Лаокоон оправился после своего припадка. Опираясь на сыновей, он шатко встал на ноги и обратился к Приаму:
– Молю тебя, великий царь. Не дай себя обмануть. Это все часть греческого коварства. Они хотят, чтобы ты ввел коня в город. Владыка Аполлон говорит со мной, повелитель, тебе ведомо, что это так. Заклинаю тебя… заклинаю…
Голос его вновь затих: Приам и вся свита вперились в него в немом ужасе. Вернее – во что-то позади него. Лаокоон недоумевал. Позади него одно лишь море. Обернулся он – но поздно.
Из волн ринулась на него пара громадных морских змеев. Сыновей Лаокоона Антифанта и Фимбрея уже стиснули их исполинские кольца. Еще два обвились вокруг Лаокоона.
Оцепенев, троянцы наблюдали, как змеи утаскивают всех троих, вопивших и вырывавшихся, в море. Люди исчезли в волнах – в пенной буре молящих, протянутых рук. Все нападение длилось считаные мгновения.
– Вот как боги велят замолчать сомневающимся! – воскликнул с диким смехом Деифоб. – Отец, мы можем ввести коня в Трою и защитить наш город и наш народ навсегда.
– Как?
– Просто. Снимем ворота с самого широкого прохода в стенах – Скейского, стало быть, – затем разберем стены вокруг и над ними! Как раз настолько, чтобы протиснулся конь. Сразу следом можем заделать брешь и быстро восстановить ворота в их прежней славе. О отец, неужели не видишь ты? Нам все удалось, удалось! Мы победили!
Деифоб выплясывал вокруг отца, словно пятилетний ребенок. Вскоре заплясали и прочие троянцы. И вот уж летали вести от коня к городу и обратно – и половина Трои высыпала на равнину.
Шею коня оплели гирляндами из лавра и полевых цветов. К голеням передних ног и к шее привязали веревки. Трубы, дудки и барабаны сопровождали плясавших троянцев, и с безумной радостью повлекли они коня с берега по равнине на главный мо