[7]) декларировал: «Мы берем на себя ответственность за судьбы русской поэзии на десятилетие вперед». Петроградские имажинисты собирались в 1926 годy издать альманах «Нео6ычайные свидания друзей» и даже сделать его периодическим, изданием. Среди участников были, в числе прочих объявлены еще молодые тогда Хармс и А. Введенский, будущие обэриуты. Так что декларация Полоцкого, пожалуй, не была голословной. Но — не сбылось. «Золотая эпоха» имажинистов кончалась, альманах так и не вышел, наступали иные, страшные временa. Полоцкий стал писать стихотворные книжки для детей (издал более 10 таких книг!), пьесы, в 1926 гoдy выпустил сатирический роман «Черт в Совете непокорных». Дальше — тишина. Что создал поэт в последующие годы — неизвестно. Архив его в Пушкинском доме не разобран и потому закрыт для исследователей, как, впрочем, и десятки других архивов.
Среди петроградских имажинистов назовем еще Владимира Ричиотти (настоящие имя и фамилия Леонид Турутович; 1899–1939), моряка, принимавшего участие в штурме Зимнего дворца, а впоследствии писавшего стихи и книги по истории флота. У Ричиотти любопытны строчки, показывающие, по кому равняли себя петроградские имажинисты:
Пусть Есенина в строках ловят,
Ричиотти — не меньший черт.
Утверждение, может быть, излишне категорическое, но имажинистский задор автора похвален.
Особое место в группе занимал Вольф Эрлих (1902–1937), ученик и близкий друг Сергея Есенина. Эрлих встречался с ним в Петрограде, бывал у него в Москве. Именно его Есенин уполномочил наблюдать за изданием в Петрограде своей «Песни о великом походе», его же он просил подыскать квартиру, когда в декабре 1925 года решил переселиться в Петроград, к местным друзьям-имажинистам, которые, по его словам, «не продали шпаги наших клятв и обещаний». Отношение Есенина к Эрлиху проявляется и в строках его письма 1925 года: «Хотелось бы тебя, родной, увидеть, обнять и поговорить о многом… Ежели через 7-10 дней я не приеду, приезжай сам».
B последнее время муссируется версия о том, что Есенин не покончил с собой, а был убит. Версии можно выдвигать любые, вплоть до того, что пьесы Шекспира написал Бернард Шоу, но в гибели Есенина безосновательно обвиняют конкретного человека, поэта Эрлиха, а это уже преступная несправедливость. Не будем говорить о том, что версия убийства совершенно нелогична — в самом деле, зачем же Есенин за день до «убийства» пишет трагическое стихотворение, «До свиданья, друг мой, до свиданья», адресуя его Эрлиху, преданнейшему из друзей, и прощаясь в этих стихах с жизнью, а перед самой смертью просит портье в отеле, где живет, никого к нему не пускать — для удобства убийцы, что ли? Версия убийства зыбкая, но на определенного читателя она производит впечатление..
Ответил будущим клеветникам сам Эрлих, написавший в 1928 году публикуемое ниже глубоко прочувствованное стихотворение, посвященное памяти Есенина («Какой прозрачный, теплый роздых…»). Воспоминания о Есенине собраны Эрлихом в книгу «Право на песнь» (1929). Борис Пастернак, не очень-то жаловавший Есенина при жизни, в письме дал такой отзыв об этих воспоминаниях: «Книга о Есенине написана прекрасно. Большой мир раскрыт так, что не замечаешь, как это сделано, и прямо в него вступаешь и остаешься» (Литературное наследство, т. 93, с. 681). Многие стихи Эрлиха были переизданы в 1963 году в книге «Стихотворения и поэмы». Caмoго же поэта постигла трагическая участь — в 1937 году он был незаконно репрессирован и, очевидно, тогда же расстрелян.
Говоря о «малых имажинистах», нельзя не подчеркнуть: эпоха наложила на них трагическую мету. По-разному расплатились они за грозный подарок небес — поэтический дар: кто жизнью, а кто и молчанием, которое для иных страшнее смерти. Поэтому и звучат в этой подборке голоса тех далеких лет, разные голоса. Имажинисты были верны завету Есенина: «Каждый поэт должен иметь свою рубашку». И действительно, каждый имел свою тему, свою манеру. И каждого покарала та далекая эпоха, в которую читателя ненадолго перенесет эта публикация.
СТИХИ
Вольф Эрлих
Волчья песнь
Белый вечер,
Белая дорога,
Что-то часто стали сниться мне.
Белый вечер,
Белая дорога,
При широкой голубой луне.
Вот идут они поодиночке,
Белым пламенем горят клыки.
Через пажити,
Овраги,
Кочки
Их ведут седые вожаки.
Черный голод
В их кишках гнездится.
С черным воем
Песни боевой
Вдаль идут зловещей вереницей
Человечий шевелить покой.
Лишь один отстал от этой стаи…
Песнь моя!
Ужели это я
Грусть свою собачьим теплым лаем
Заношу в надзвездные края?
Я ли это —
С волей на причале,
С песьим сердцем,
С волчьей головой?
Пойте, трубы гнева и печали!
Вейся, клекот лиры боевой!
Знаю я,
Что в звездном этом гуле.
Вновь приди, высокий, страшный год!
Первая ж нарезная пуля
Грудь мне вырвет,
Жизнь мою возьмет.
Но когда заря
Зарю подымет
В утренней
Розовокосой мгле,
Вспомню я простое волчье имя,
Что мне дали на моей земле.
И, хрипя
И воя без умолку,
Кровь свою роняя на бегу,
Серебристым,
Длинномордым волком
К вражьему престолу пробегу.
* * *
Какой прозрачный, теплый роздых
От громких дел, от зимних бурь!
Мне снится синим самый воздух,
Безоблачной — сама лазурь.
Я ничего не жду в прошедшем,
Грядущего я не ищу,
И о тебе, об отошедшем,
Почти не помню, не грущу.
Простимся ж, русый! Мир с тобою!
Ужели в первый вешний день
Опять предстанет предо мною
Твоя взыскующая тень?
Семен Полоцкий
* * *
Сами мы кипятили воду,
Сами будем хлебать до дна.
О, усталость ненужного отдыха,
Ты у нас осталась одна.
Так и знай, не дрожали мы прежде
И теперь не дрожим умирать,
Только проще, спокойней, надежней
В сапогах завалиться в кровать.
Лейтесь, песни, над головою
Одичалой моей стороны!
Ах, не сами ли мы нашу волю
Прокатили на вороных?
Сами выбрали тихие мели,
Залетели в тесную клеть.
Не болит голова с похмелья,
Да и не с чего ей болеть.
Так и надо, что рубятся чащи,
Если строится ладный дом.
Первородное наше счастье —
Пропади оно пропадом!
Нам с тобой и дружиться не стоило,
Только что-то теперь все равно:
Не горчит чечевичное пойло,
И не пенится больше вино.
1924
* * *
У бродяги мысли о крове,
А на сердце камнем — грабеж.
Вновь грустит по закатной крови
Засапожный, привычный нож.
В наших жилах злей и напевней
Арестантский, ивовый дух.
Сколько раз пролетал по деревне
Моих песен красный петух!
Сколько раз затоплял я нивы
Проливными дождями слов!
Полюбил я бродить, счастливый,
По посевам моих стихов.
Братья люди! Не верьте, не верьте!
Не пускайте за свой плетень
Нас, гонцов и пророков смерти,
Поджигателей деревень.
Ведь недаром в глухое время
Налетает со всех концов
Наше злое, хищное племя
Поножовщиков и певцов.
Матвей Ройзман
* * *
Порхай же, на холодном сквере.
И бейся, осень, о карниз,
И грозно золотые перья
Роняй по переулкам вниз!
Уже печальными речами
Тебя встречают тополя
И брачный пурпур расточают
На оголенные поля.
И вижу: за туманной синью,
Еще горбата и ряба,
Преображенная Россия
Сбирает звезды в короба.
Я понял все, о призрак вещий,
Мне по заслугам ты воздал:
Ведь рыбкой в коробе трепещет
Моя мятежная звезда.
И никогда я не покину
Ни этот пурпур сентября,
Ни эту синюю равнину,
Где ночью росы серебрят.
Ах, осень, мне о землю биться,
И эту землю целовать,
И на холодные страницы
Ронять горячие слова.
28 сентября 1924
* * *
Пойми, то не игра,
Что над озерами
Глаза зеленые
Вращает виноград!
О, скорбь моей души!
Кувшин ли глиняный
На камень кинули
Иль камень на кувшин?
Скажи, не равно ль?
Ведь в этой гибели
И радость вековая.
И вековая боль!
Ноябрь 1923
Сусанна Mар
* * *
От зорь зазорных звон в глазах.
Так есть, так правда, так мне снится.
Как будто я сто лет назад
Иду по яростной Мясницкой.
Географических ли карт
Не распознаю во вселенной?
Погиб, как мальчик, Бонапарт
На тесном острове Елены.
И революции перо
Подъято вкрадчивым Карлейлем.
Под градусом иных широт
Иные замыслы лелеем.
Темны Латинские леса,
И гулок бег ночи крылатой,
Но все мне видится Версаль
В мятежном зареве заката.
От зорь зазорных звон в глазах —
Но вот совсем теперь не спится.
Теперь, а не сто лет назад,
Иду по яростной Мясницкой.